Корона мечей

Его немолодой товарищ снова сплюнул, еще более смачно, чем прежде. Уж он-то явно не собирался понижать голос. Джондин всегда говорил то, что думал, не важно, кто мог его услышать, и это тоже способствовало его дурной славе.

– Для нас было бы лучше, парень, если бы все они погибли вчера. Мы еще поплатимся за то, что они уцелели, попомни мои слова. Очень крупно поплатимся.

Перрину не хотелось больше ничего слушать – нелегкая задача с его-то слухом. Сначала Айрам, а вот теперь Джондин и Тод, пусть и не так прямо. «Чтоб ты сгорел, Джондин!» Этот человек слыл отъявленным лодырем, по сравнению с ним даже Мэт выглядел просто тружеником, и все равно то, о чем он говорил вслух, остальные только думали. Нет, двуреченцы вряд ли решатся причинить вред женщинам, но интересно, кто еще был бы совсем не против, чтобы пленные Айз Седай умерли? И кто мог попытаться осуществить это свое желание?

Он с тревогой огляделся. Мысль о том, что ему, возможно, придется встать на защиту пленных Айз Седай, не доставляла никакого удовольствия, но Перрин не стал закрывать глаза на то, что такое вполне возможно. Айз Седай вызывали у него очень мало теплых чувств, и еще меньше – те, которые находились здесь, но он вырос в убеждении – хотя оно, может быть, никогда не облекалось в слова, – что мужчина должен пойти на любой риск, чтобы защитить женщину, если, конечно, она позволит ему это. Не имело значения, любил он ее или нет или даже знаком ли он с ней. Правда, любая Айз Седай, если пожелает, сама способна какого угодно мужчину завязать узлом так, что он не скоро придет в себя, но, отрезанные от Единой Силы, они стали такими же, как все. Стоило ему взглянуть на них, и его начинала одолевать внутренняя борьба. Две дюжины Айз Седай. Две дюжины женщин, вероятно понятия не имеющих, как защитить себя без помощи Силы.

Перрин внимательно вгляделся в лица Аша'манов из охраны, замкнутые и суровые, точно маска смерти. Это не относилось только к тем троим, которые охраняли усмиренных женщин. Они тоже пытались напускать на себя мрачный вид, но на самом деле испытывали совсем другие чувства. Удовлетворение, может быть? Если бы только он был поближе, чтобы уловить их запах! Любая Айз Седай представляла собой угрозу для Аша'манов. Хотя, возможно, верно и обратное. Может, Аша'маны способны даже усмирять их. Из того немногого, что знал Перрин, следовало, что усмирение Айз Седай равнозначно убийству, просто растянутому на несколько лет.

Как бы то ни было, с большой неохотой напомнил он себе, Аша'манами пусть занимается сам Ранд. Те разговаривали только друг с другом и с пленниками, не обращая внимания на остальных, и Перрин очень сомневался, что они прислушаются к словам кого бы то ни было, кроме Ранда. Вопрос – что прикажет им Ранд? И как поступить Перрину, если ему не понравится приказание Ранда?

На время отложив эту проблему, он снова поскреб пальцем бородку. Кайриэнцы слишком нервничали от одного присутствия Айз Седай, чтобы им пришло в голову расправиться с ними, и майенцы тоже относились к ним с почтением, во всяком случае внешне. И все же он считал, что не мешало бы приглядывать и за теми, и за другими. Кому могло прийти в голову, что Джондин способен на такие высказывания? Многие кайриэнцы и майенцы относились к Перрину с заметным почтением, хотя это чувство не казалось ему прочным. Стоило им немного пошевелить мозгами, и он запросто утратил бы его. В конце концов, он всего лишь простой кузнец. Оставались айильцы. Перрин вздохнул. Он понятия не имел, обладал ли хоть каким-то влиянием на айильцев даже Ранд.

Было трудно различать запахи отдельных людей, когда их столько толпилось вокруг, но с каждым днем чутье Перрина все обострялось. Теперь запахи говорили ему не меньше, чем то, что он видел собственными глазами. Сисвай'аман – они подошли достаточно близко – пахли сдержанным спокойствием, но держались настороже, от них исходил ровный, сильный запах. Они вряд ли вообще замечали присутствие Айз Седай. У Дев запах был резкий, с плохо сдерживаемой яростью, и он усиливался, когда они смотрели на пленниц. А Хранительницы Мудрости…

Все Хранительницы Мудрости, пришедшие сюда из Кайриэна, умели направлять, хотя ни у кого из них не было безвозрастных лиц, как у Айз Седай. Наверно, потому, что они не слишком часто использовали Единую Силу. С гладкой кожей на щеках, вроде Эдарры, и уже заметно покрытые морщинами, как седоволосая Сорилея, все они держались со спокойствием и хладнокровием, не уступая в этом отношении Айз Седай. Симпатичные женщины и, как правило, высокие – почти все айильцы были такими, – они, казалось, не обращали никакого внимания на сестер.

Взгляд Сорилеи, не задерживаясь, скользнул по лицам пленниц, когда она прошла мимо них, о чем-то тихо разговаривая с Эдаррой и еще одной Хранительницей Мудрости, худой светловолосой женщиной, имени которой Перрин не знал. Если бы только он мог разобрать, о чем они говорят! Однако, как только Хранительницы миновали Айз Седай, их запах резко изменился, хотя выражение спокойных лиц осталось прежним. Раньше запах, исходящий от Сорилеи, был сдержанно-холодным, а теперь в нем чувствовалась… беспощадность. И когда она что-то сказала своим спутницам, их запах тоже изменился и стал таким же, как у нее.

– Проклятье, еще одна забота на мою голову, – проворчал Перрин.

– Что такое? – тут же вскинулся Айрам, правая рука молниеносно скользнула к рукояти меча в виде волчьей головы. Он очень хорошо и быстро научился владеть мечом и никогда не испытывал отвращения, используя его.

– Все в порядке, Айрам, – ответил Перрин, хотя на самом деле было не так. Внезапно оторванный от своих невеселых дум, он точно впервые по-настоящему заметил, что его окружает. И ему совсем не нравилось увиденное, причем Айз Седай были лишь частью картины.

Кайриэнцы и майенцы поглядывали на айильцев с заметной подозрительностью, а те отвечали той же монетой, особенно в отношении кайриэнцев. Ничего удивительного. В конце концов, айильцы никогда не испытывали теплых чувств ни к кому, кто родился по эту сторону Хребта Мира, а к кайриэнцам меньше всего. Точнее говоря, айильцы и кайриэнцы ненавидели друг друга, насколько это было возможно. На данном отрезке времени обе стороны как бы забыли о своей вражде – или, точнее, старались держать ее в узде, – и Перрин видел, что пока им это вполне удается. Только ради Ранда, никаких других причин не имелось. Однако настроение в лагере было пронизано напряжением, и это напряжение с каждым мгновением ощутимо нарастало. Теперь Ранд на свободе, и, в конце концов, это лишь временный союз – вот именно, временный. Бросая взгляды на кайриэнцев, айильцы приподнимали копья, будто взвешивая их на руке, а кайриэнцы с решительным видом поглаживали рукояти мечей. Точно так же вели себя и майенцы. Они не враждовали с айильцами, даже никогда не сражались с ними, если не считать Айильской войны, в которую так или иначе оказались вовлечены все. Но если дело дойдет до схватки, не возникнет никаких сомнений по поводу того, на чью сторону они встанут. То же самое с большой степенью вероятности можно сказать и о двуреченцах.

Однако самое мрачное настроение владело Аша'манами и Хранительницами Мудрости. Мужчины в черных мундирах обращали на Дев и сисвай'аман не больше внимания, чем на кайриэнцев, майенцев или двуреченцев, но на Хранительниц Мудрости бросали почти такие же угрюмые взоры, как и на Айз Седай. Наверно, в их глазах между этими женщинами, которые так или иначе могли направлять Силу, было очень мало различий. Любую из них они воспринимали как враждебную и опасную. Тринадцать Айз Седай, действующих заодно, были для них смертельно опасны; что же тогда говорить о девяноста Хранительницах Мудрости, находящихся в лагере и вокруг него? Аша'манов было вдвое больше, но при желании Хранительницы Мудрости все равно могли натворить немало бед. Женщины, способные направлять Силу, – пусть они заодно с Рандом – по-прежнему оставались женщинами.

Хранительницы Мудрости, в свою очередь, поглядывали на Аша'манов лишь чуть менее холодно, чем на Айз Седай. Мужчины, способные направлять, они были заодно с Рандом; они были заодно с Рандом, но… Ранд представлял собой особый случай. Как объяснил Перрину Гаул, способность направлять Силу не упоминалась в пророчествах об их Кар'а'карне, однако айильцы делали вид, что этого затруднения не существует. Но об Аша'манах в этих пророчествах уж точно не говорилось. Что испытывает человек, внезапно обнаруживший, что на его стороне сражаются свирепые львы, к тому же взбесившиеся? Как долго сохранят эти дикие звери свою преданность? Может, разумнее было бы не рисковать и разделаться с ними прямо сейчас?

Перрин снова откинул голову назад, прислонился к колесу фургона, закрыл глаза, и его грудь затряслась от беззвучного безрадостного смеха. Думай только о хорошем в Большой Часалейн, в День раздумий. «Чтоб мне сгореть, – с тоской подумал он, – я ведь тоже заодно с Рандом. По крайней мере, должен быть». В конечном счете это важнее всего. Но что, Света ради, ему делать? Если айильцы, и кайриэнцы, и майенцы ополчатся друг на друга, а Аша'маны – на Хранительниц Мудрости… Бочка со змеями, вот что это такое; и единственный способ понять, кто из них ядовитый, а кто нет, состоит в том, чтобы засунуть туда голову. «Свет, я хочу домой, к Фэйли, хочу работать в кузнице и чтобы никто не называл меня лордом, будь проклято это дурацкое звание».

– Ваш конь, лорд Перрин. Вы не сказали, кого хотите, Ходока или Трудягу, вот я и оседлал… – Встретившись с взглядом золотистых глаз Перрина, Кенли Маерин резко попятился к мышастому жеребцу, которого вел в поводу.

Перрин жестом попытался успокоить Кенли. Парень всяко ни в чем не виноват. И вообще, чего нельзя исправить, то надо просто терпеть.

– Успокойся, парень. Ты все сделал правильно. Ходок – просто отлично. Хороший выбор.

Его прямо выворачивало от необходимости разговаривать с Кенли в таком тоне. Невысокий и коренастый, Кенли уже достиг возраста, когда мужчина может жениться или покинуть родной дом, но вот досада: редкая бородка, которую он пытался отращивать в подражание Перрину, никак не желала расти. Тем не менее он сражался с троллоками в Эмондовом Луге и вчера тоже не ударил в грязь лицом. Услышав похвалу от самого лорда Перрина Златоокого – вот проклятье! – Кенли широко ухмыльнулся.

Перрин встал, взял свой топор, стоявший у колеса повозки, убранный подальше с глаз, чтобы не думать о нем хоть немного, и сунул его рукояткой в петлю на поясе. Тяжелое лезвие в виде полумесяца с другой стороны уравновешивалось толстым, слегка изогнутым шипом; вещь, созданная исключительно для убийства. Чувство, которое Перрин испытывал, держа топор в руках, было слишком хорошо знакомо, чтобы казаться приятным. Не то что держать в руках добрый кузнечный молот, хотя само ощущение было почти одинаковым. Существовало много другого, кроме этого проклятого «лорд Перрин», чего уже нельзя изменить. Один друг когда-то сказал ему, чтобы он расстался с топором, когда ему начнет нравиться использовать его как оружие. От этой мысли он вздрогнул, даром что стояла жара.

Перрин одним махом вскочил в седло Ходока – Айрам, точно тень, тут же оказался рядом на своем сером – и повернулся лицом на юг. И увидел приближающегося огира. По крайней мере в полтора раза выше самого высокого айильца, Лойал просто осторожно перешагивал через перекрещенные дышла фургонов. Огир был такой огромный, что казалось, наступи он на один из этих тяжелых деревянных брусьев – и тот треснет, точно прутик. Как обычно, Лойал держал в руке книгу, толстым пальцем заложив страницу; вместительные карманы долгополой куртки оттопыривались от других книг. Он провел все утро в небольшой рощице – деревья якобы действовали на него успокаивающе, – но даже если эти деревья и в самом деле давали хоть какую-то тень, жара в конце концов подействовала и на огира. Вид у него был утомленный, куртка расстегнута, рубашка не зашнурована, сапоги отвернуты ниже колен. Хотя, может, дело не только в жаре. Оказавшись внутри круга повозок, Лойал остановился, вглядываясь в лица Айз Седай и Аша'манов, и его уши с кисточками тревожно задрожали. Потом он перевел взгляд больших глаз – с чайные чашки, не меньше, – на Хранительниц Мудрости, и снова уши у него затрепетали. Огиры исключительно чувствительны к настроению, царящему там, где они находятся.

Увидев Перрина, Лойал большими шагами двинулся к нему через весь лагерь. Даже сидя в седле, Перрин был на две или три ладони ниже пешего Лойала.

– Перрин, – зашептал Лойал, – это все плохо. Это плохо и, кроме того, очень опасно. – Для огира это был шепот – гудение шмеля размером с мастифа.

Некоторые Айз Седай повернули голову в его сторону.

– Ты не можешь говорить чуть-чуть погромче? – пробормотал Перрин себе под нос. – Мне кажется, кое-кто в Андоре тебя не слышит. К западу от Андора.

Лойал как будто сильно удивился, потом состроил гримасу, длинные брови нависли над щеками.

– Ты же знаешь, я умею шептать. – На этот раз его и в самом деле вряд ли можно было услышать за пределами трех шагов. – Что будем делать, Перрин? Дурно удерживать Айз Седай в плену против их желания, дурно, да и ничего из этого не выйдет. Я говорил это прежде и повторяю опять. И это даже не самое худшее. Ощущение такое… Одна искра, и все тут взлетит на воздух, точно повозка, груженная зарядами для фейерверка. Ранду об этом известно?

– Не знаю, – ответил Перрин сразу на оба вопроса, и огир неохотно кивнул.

– Кто-то же должен знать, Перрин. Кто-то должен что-то сделать. – Лойал поглядел на север, и Перрин понял, что больше откладывать нельзя.

Он неохотно развернул Ходока. Ладно, даже если у него все волосы вылезут от тревог из-за этих Айз Седай, и Аша'манов, и Хранительниц Мудрости, все равно – что должно быть сделано, то должно быть сделано, и никуда от этого не деться. Думай о хорошем в День раздумий.

Глава 2

Бойня

Сначала Перрин не глядел в ту сторону, куда собирался скакать, где должен был этим утром находиться рядом с Рандом. Сидя в седле у края круга повозок, он шарил взглядом по сторонам, смотря куда угодно, лишь бы не туда. Однако и от того, что Перрин видел вокруг, его затошнило. Ощущение было такое, точно его раз за разом били молотом в живот.

Удар молота. Девятнадцать свежих могил на вершине низкого холма в восточной стороне; девятнадцать двуреченцев никогда больше не вернутся домой. Не всякому кузнецу случается видеть гибель людей, виновник которой – он сам. Эти двуреченцы погибли, выполняя его приказ. Однако не сделай они этого, могил было бы больше.

Удар молота. Прямоугольники свежей земли на соседнем склоне – примерно сотня майенцев, еще больше кайриэнцев, которые пришли к Колодцам Дюмай, чтобы умереть. Не важно, что ими двигало; их привел сюда Перрин Айбара.

Удар молота. Склон на западной стороне, казалось, сплошь покрывали могилы – может быть, тысяча или больше. Тысяча айильцев, похороненных стоя, лицом к восходу солнца. Тысяча. Среди них были и Девы. Мысль о гибели мужчин заставляла сердце Перрина сжиматься; гибель женщин вызывала желание опуститься на землю и завыть. Они сами сделали свой выбор, напомнил он себе. И еще – они оказались здесь, потому что нужны были здесь. И то и другое было правдой, но непосредственные приказы отдавал он и поэтому чувствовал, что несет ответственность за все эти могилы. Не Ранд, не Айз Седай – он.

Уцелевшие айильцы стояли неподалеку и пели над своими погибшими. Одни и те же слова повторялись снова и снова, намертво впечатываясь в память.

Жизнь – это сон, где нет ни тени, ни прохлады.
Жизнь – это сон, где есть страдания и скорбь.
Сон, от которого мы жаждем пробудиться.
Сон, от которого мы просыпаемся и идем.

Кто сможет спать, когда новый рассвет наступает?
Кто сможет спать, когда свежий ветер подул?
Сон кончается, когда приходит новый день.
Сон, от которого мы просыпаемся и идем.

Казалось, это пение каким-то образом утешало их. Хотелось бы ему испытывать то же самое, но… Насколько Перрину было известно, на самом деле айильцев будто вообще не волновало, живы они или умерли, а это уже чистой воды безумие. Любой человек в здравом уме хочет жить. Любой человек в здравом уме со всех ног кинулся бы прочь от любого сражения – если бы смог – и улепетывал со всей возможной скоростью.

Ходок нервно вскинул голову, раздувая ноздри от идущих со всех сторон запахов, и Перрин успокаивающе похлопал его по шее. Айрам с усмешкой смотрел в ту сторону, куда Перрин старался не глядеть. Лицо Лойала застыло, точно вырезанное из дерева. Губы его, однако, еле заметно шевелились, и до Перрина донеслось:

– Свет, чтоб мне никогда в жизни не видеть такого…

Набрав в грудь побольше воздуха, Перрин наконец заставил себя взглянуть в ту сторону, куда смотрели все они, – на Колодцы Дюмай.

В каком-то смысле это было не так ужасно, как могилы, во всяком случае могилы людей, которых он знал с детства, но все в целом как-то сразу обрушилось на него, точно удар обуха по голове. То, о чем он страстно хотел забыть, стремительно нахлынуло снова. Земля вокруг Колодцев Дюмай и прежде была убийственным местом, умирающим местом, но сейчас она превратилась в нечто худшее. Меньше чем в миле отсюда вокруг маленькой рощицы стояли обуглившиеся остовы повозок, за которыми почти не видны были невысокие каменные стены самих колодцев. А вокруг…

Бурлящее море черных грифов, ворон и воронов с блестящим оперением – десятки тысяч, не меньше! – кружилось водоворотами, то вздымаясь волнами, то вновь опадая; развороченная земля была не видна под ними. И Перрин был даже благодарен им за это. Аша'маны действовали грубо, безжалостно, уничтожая и живую плоть, и землю. Меньше чем за день погибло столько Шайдо, что их невозможно было похоронить, даже если кому-то и пришло бы в голову заниматься этим; вот почему пировали сейчас грифы и воронье. Мертвые волки тоже лежали здесь. Перрин хотел бы похоронить их, но у волков такое не принято. Обнаружили три трупа Айз Седай – в безумном вихре битвы даже умение направлять Силу не спасло их от копий и стрел – и полдюжины мертвых Стражей. Всех их похоронили, расчистив место около самих колодцев.