Конан-варвар. Час Дракона

Глаза Бёлит подернулись пеленой, – таковы шемиты, склонные пьянеть от вида роскоши и земных богатств, а здесь богатства были такие, что зрелище их потрясло бы даже пресыщенного шушанского императора.

– Забирайте сокровище, псы мои! – вскричала она голосом, дрогнувшим от овладевшего ею чувства.

– Смотри! – Мускулистая рука черного воина указывала в сторону «Тигрицы».

Бёлит резко обернулась, яркие губы растянул яростный оскал – воображение успело нарисовать ей галеру пиратов-соперников рядом с ее собственным кораблем. Однако увиденное оказалось едва ли не хуже. С носа «Тигрицы» снялась темная крылатая тень и улетела в сторону джунглей.

– Обезьяний демон… обезьяний демон на галере… – встревоженно зароптали воины.

– И что с того? – Бёлит сопроводила свои слова отборным ругательством. – Сделайте носилки из копий и щитов с прежней властностью распорядилась она. – Нужно погрузить сокровище… Э, Конан, а ты куда, демон тебя задери?

– Посмотрю, как там корабль, – отозвался киммериец. – Как бы эта мерзость дыру в днище не пробила или чего похуже не сделала!

Он проворно одолел покореженный временем мол и вспрыгнул на борт. Быстро осмотрел пространство под палубами – и от всей души выругался, проводив улетевшую тварь мстительным взглядом. Потом вернулся к Бёлит, которая уже вовсю руководила ограблением алтарного тайника. Ожерелье красовалось у нее на шее; камни темным блеском переливались на нежной коже. Громадный чернокожий стоял по пояс в самоцветах, щедрыми пригоршнями передавая наверх бесценные камни. В темных пальцах струились застывшие радуги, искрился звездный свет, мерцали и падали алые капли. Ни дать ни взять – черный гигант стоял в первородном чаду, вздымая из него небесные звезды.

– Летучая дрянь расколотила наши бочки с водой, – доложил Конан. – Совсем из ума выжили, ни одного караульщика не оставили! А из реки пить нельзя!.. Я бы взял двадцать человек и поискал в джунглях пресной воды.

Бёлит рассеянно кивнула. Странная власть камней все не отпускала ее, пальцы перебирали на груди алое ожерелье.

– Отлично, ступай, – проговорила она, точно во сне. – А я тут присмотрю.

Джунгли скоро сомкнулись со всех сторон, и солнечный свет из золотого стал серым. С древесных ветвей свисали лианы, похожие на удавов. Воины шли цепочкой один за другим, пробираясь в лесных сумерках, – вереница черных теней под предводительством белого призрака.

Подлесок оказался не настолько густым, как того ожидал Конан. Земля под ногами была губчато-влажной, но все-таки не вполне заболоченной. Чем дальше уходили они от реки, тем выше забирались по склону. Все глубже и глубже в колышущуюся зеленую тьму – и нигде никакой воды, ни бегyщего ручейка, ни стоячей лужи. Когда Конан резко остановился, воины черными базальтовыми статуями замерли у него за спиной. Воцарилась напряженная тишина, и вот Конан досадливо тряхнул головой.

– Ступай вперед, – велел он старшине по имени Нгора. – Идите все прямо, пока не потеряете меня из виду, потом остановитесь и ждите. Я вас догоню. Сдается мне, за нами кто-то идет. Я вроде кое-что слышал.

Чернокожие начали опасливо переминаться, но все исполнили в точности. Когда они зашагали вперед, Конан быстро отступил за ствол громадного дерева, спрятался и стал смотреть на тропинку, по которой они пришли. Кто знает, что могло появиться из лиственной гущи?..

Время тянулось, но ничего не происходило. Шаги воинов мало-помалу стихли в отдалении, когда сознания Конана достиг странный, незнакомый аромат, разлившийся в воздухе. Потом что-то легонько коснулось виска. Киммериец быстро оглянулся. Он увидел пучок зеленых стеблей, покрытых замысловато вырезанными листьями, и с этих стеблей к нему тянулись крупные черные цветки. Один из них даже коснулся его. Цветки двигались и манили его к себе и сами выгибали в его сторону стебли. Они покачивались и шуршали, хотя в воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка.

Конан шарахнулся прочь, распознав черный лотос, чей сок несет смерть, а запах навевает глубокую дрему, полную небывалых видений. Уже сейчас Конан ощущал странную вялость. Он хотел выхватить меч, чтобы изрубить зловещие стебли, но рука безжизненно повисла. Он открыл рот, желая позвать воинов, но вместо призыва о помощи лишь невнятный хрип вырвался из его горла. А в следующий миг накатила волна дурноты, джунгли завертелись у него перед глазами, он рухнул на колени и безвольно растянулся на земле, даже не услышав страшных криков, раздавшихся неподалеку.

Над неподвижным телом кивали и шевелились в безветренном воздухе крупные черные цветки…

3. Ужас джунглей

Мне лотос ночи навевал такое!..
Да будет проклят каждый день покоя,
Да будет проклят каждый час без боя
И крови, пролитой моей рукою!..

    Песнь Бёлит

Была только тьма, кромешная и абсолютно пустая, пронизанная ледяными токами космического пространства. Потом в ней заклубились тени, чудовищные, неясные, ускользающие за край зрения, как если бы сама тьма вздумала принять вещественный облик. А ледяные течения столкнулись и образовали вихрь – опрокинутую пирамиду ревущего мрака. Из вихря родились пространство и форма; и вот наконец, совсем неожиданно, тьма разделилась надвое и расползлась вправо и влево, точно разошлись непроглядные облака, и взгляду предстал город из темно-зеленого камня, выстроенный на берегу широкой реки, стремившей свой бег среди бескрайних равнин. По улицам города сновали жители, похожие и непохожие на людей.

Они, если можно так выразиться, были отлиты почти в той же форме, что и люди, но явно не имели никакого отношения к человечеству. Во-первых, они были крылаты, а во-вторых – громадны и с несколько иными пропорциями тела. И некоторым образом чувствовалось, что это была не отпочковавшаяся ветвь эволюции, увенчанной появлением человека, – нет, взгляду предстал зрелый и по-своему совершенный плод развития абсолютно чужой расы. Даже если не принимать во внимание крылья, эти создания напоминали людей примерно в той же мере, в какой сам человек – если взять самые физически великолепные образцы человечества – напоминает крупных приматов. Чувствовалось, что в своем духовном, эстетическом и интеллектуальном развитии горожане опять-таки превосходили людей не в меньшей степени, чем эти последние превосходили горилл. Да что говорить – во времена, когда они выстроили свой город, отдаленные предки человечества еще копошились в тине первобытных морей!

Существа были смертными – по свойству всех созданий из плоти и крови. Они жили, любили друг друга и умирали, хотя бы и прожив немыслимо долгую жизнь… Но вот пронеслись несчитанные миллионы лет – и началось изменение. Картина города затрепетала и заколебалась, словно нарисованная на занавесе, колеблемом ветром. Эпоха за эпохой накатывались на город, как морские волны на берег, и каждая приносила с собой перемены. Где-то на планете переползали с места на место магнитные полюса; меняя лик Земли, наступали и отступали великие ледники.

Не оставалось неизменным и русло великой реки. Вот равнины уступили место болотам, в которых кишели рептилии. Там, где прежде простирались тучные пастбища, вырос лес, а потом и темные джунгли. Для жителей города череда столетий также не прошла без следа. Нет, они не стали перебираться на новое место. Почему? На то были причины, непостижимые для человеческого рассудка. Крылатые остались в древнем городе и тем подписали себе приговор. Некогда богатую и могущественную страну все прочнее захлестывал океан заболоченных джунглей, и вместе с ней уходил в никуда развитой и славный народ. Землю под ногами горожан сотрясали чудовищные конвульсии землетрясений, ночами над горизонтом вставало багровое зарево близких вулканов.

И вот, после очередного катаклизма, когда рухнули защитные стены города и высочайшие башни, а река много дней текла черной грязью, вырвавшейся из смертоносных подземных пещер, – местная вода, которую крылатые пили много миллионов лет, претерпела ужасные метаморфозы.

Многие горожане умерли сразу, а те, кто выжил, начали меняться, исподволь и поначалу совсем незаметно, вот только результат оказался чудовищен. Пытаясь приспособиться к изменившимся условиям жизни, крылатые предтечи людей стали безвозвратно терять свои былые достоинства. Все более и более звероподобные поколения появлялись на свет, и в итоге крылатые божества древности превратились в летучих демонов. То немногое, что сохранилось у них от необозримого духовного наследия предков, оказалось жутко извращено и вместо добра обратилось во зло. Если когда-то достижения этих существ далеко превосходили самые светлые человеческие мечты, то теперь крылатые пали ниже, чем способен нарисовать самому низменному человеку самый гнусный кошмар. Они предавались каннибализму, их общество раздирала вражда, выливавшаяся в череду беспощадных стычек на залитых лунным светом болотах… Их становилось все меньше, пока наконец не остался всего один. Самый последний житель погибшего города, уродливое и страшное отражение былого величия и красоты в кривом зеркале веков…

И тогда-то на сцене в самый первый раз появились люди. Смуглые, с ястребиными ликами, в доспехах из кожи и меди, вооруженные луками, это были воины доисторической Стигии. Всего пятьдесят человек, изможденных голодом и длительным переходом по враждебному лесу, в повязках с засохшей кровью, свидетельствовавших о недавних и жестоких боях… Они принесли в своей памяти картины войны, поражения и бегства от более сильного племени, которое безостановочно гнало их все дальше на юг, пока они не затерялись в беспредельности джунглей.

Войдя в город, стигийцы без сил повалились среди развалин, прямо в красные цветы, что распускаются один раз за столетие, при полной луне. Здесь воинов сморил крепкий сон, и, пока они спали, из мрака выползла ужасная красноглазая тень и совершила над каждым чудовищный и непонятный обряд. Его видела только луна, глядевшая с темных небес. Джунгли стояли в тускло-багровом сиянии, и кроваво-красные цветы покачивались над спящими… А потом луна закатилась, и тьма стала сплошной, лишь глаза крылатого демона светились двумя угольками.

Когда же развалины башен подернул белой дымкой рассвет, воинов, спавших на городских камнях, более не было. Посреди площади сидела на корточках волосатая красноглазая жуть, окруженная полусотней громаднейших пятнистых гиен. Вот они подняли влажные морды к мертвенным небесам – и завыли, точно грешные души, угодившие в огонь…

После этого видения замелькали с такой быстротой, что их едва удавалось осмыслить по отдельности. Что-то стремительно двигалось, корчилось, выплавлялось из тени и света – в черноте джунглей, на фоне зеленоватых руин и непроглядной реки. Черные люди подплывали к причалам на длинных лодках с форштевнями, увенчанными оскаленными черепами, и с копьями в руках выходили на берег. После чего с воплями удирали во тьму, пытаясь спастись от обладателя красных пылающих глаз и слюнявой ощеренной пасти. Крики умирающих разрывали лесные потемки, чуть шелестели шаги подкравшегося упыря, вспыхивали и исчезали багровые огоньки глаз… По серебру лунного диска проносилась гигантская летучая тень, и на затерянной в джунглях поляне начинался ужасающий пир…

И вдруг мелькание остановилось, сменившись ясной и четкой картиной, затмившей все прочее. Из-за лесистого мыса, озаренного утренним солнцем, показалась длинная галера, полная чернокожих воителей, а на носу корабля стоял белый гигант в доспехах из сверкающей стали…

Конан понял, что видит сон; прежде этого мгновения он не осознавал ни себя самого, ни происходившего. Но, увидев знакомую палубу «Тигрицы» и собственный силуэт, он сразу все вспомнил… Впрочем, не просыпаясь.

Пока он силился сообразить, что к чему, картина снова сменилась. Он увидел заросшую лощину, где с девятнадцатью копьеносцами стоял Нгора, словно поджидая кого-то. И едва Конан успел догадаться, что ждали они не кого-нибудь, а его самого, тишина стоического ожидания была нарушена криками ужаса. Прямо с небес на воинов обрушился летучий кошмар! Сойдя с ума от страха, чернокожие храбрецы побросали оружие и в панике разбежались по джунглям. Кожистые крылья зловеще хлопали над их головами.

Ничего внятного больше нельзя было разглядеть, и Конан напряг остатки сил, пытаясь проснуться. Он даже смутно различил себя самого, неподвижно лежавшего в зарослях кивающих черных цветов, – а из кустов к нему уже подкрадывалась уродливая когтистая тень. И рассудок варвара, опутанный незримыми паутинами сна, взорвался яростным победоносным усилием – Конан открыл глаза и вскинулся, готовясь защищать свою жизнь.

Реальность оказалась куда менее вразумительной, чем только что пронесшиеся сновидения. Сначала Конан увидел над собой склонившийся черный лотос – и со всей поспешностью откатился подальше.

В рыхлой влажной земле прямо перед своим лицом он увидел след, как если бы зверь высунул из кустов лапу, готовясь сделать шаг на поляну, но передумал. След напоминал отпечаток лапы невиданно огромной гиены.

Конан закричал во все горло, зовя Нгору. Никто не отозвался ему. Над лесом висела глухая тишина, в которой собственные крики показались ему беспомощно жалкими. Оттуда, где он сидел, никак не удавалось разглядеть солнце, но Конан не зря вырос вдали от цивилизации: инстинктивное чувство времени сказало ему, что день близился к вечеру. Киммериец пришел в ужас, поняв, что провалялся без сознания несколько часов. Быстро поднявшись, он поспешил по следам своих людей. Ровная цепочка отпечатков скоро вывела его на поляну. И здесь Конан остановился как вкопанный, а между лопатками побежали мурашки, – он сразу узнал поляну из своего сна, навеянного лотосовым дурманом. И, как в том сне, повсюду кругом валялись копья и щиты, брошенные в нерассуждающем бегстве.

Это подтвердили и следы, тянувшиеся с поляны в темную чащу. Отпечатки перекрывали друг друга, пересекались и беспорядочно петляли между деревьями, чтобы наконец вывести киммерийца на другую прогалину, где громоздилась скала, обрывавшаяся сорокафутовым отвесным обрывом.

И там, на краю обрыва, сидело нечто живое…

Сначала Конан решил, что увидел здоровенную черную гориллу. Но нет, существо больше напоминало чернокожего человека, ссутулившегося по-обезьяньи. Длинные руки безвольно свисали, с распущенных губ клочьями падала пена. И только когда «горилла» с каким-то отчаянным всхлипом вскинула руки и бросилась ему навстречу, киммериец с изумлением и ужасом признал Нгору.

Конан сразу понял, что несчастный сошел с ума. Нгора не обратил никакого внимания на его предостерегающий крик. Он мчался на Конана, жутко выкатив глаза, состоявшие из сплошных белков, и не по-людски ощерив зубы.

Безумец всегда внушает ужас человеку, пребывающему в здравом рассудке, а этот был еще и опасен. Стиснув зубы, Конан выхватил меч, и Нгора грудью налетел на клинок. Конан увернулся от грабастающих черных рук и, обойдя поникшее тело, подобрался к кромке откоса.

Там, внизу, на острых камнях, лежали исковерканные тела воинов Нгоры. Неестественные позы, перебитые кости, вывернутые суставы. И никакого движения, если не считать тучи жирных мух, уже клубившихся над окровавленными камнями, и хищных муравьев, добравшихся до мертвечины. На деревьях понемногу рассаживались стервятники, да еще шакал, высунувшийся на открытое место и внезапно увидевший над собой человека, поспешил схорониться в траве…

Некоторое время Конан стоял неподвижно. Потом круто развернулся и побежал обратно тем же путем, каким явился сюда, с бесшабашной отвагой продираясь сквозь высокую траву и кусты, перескакивая через побеги лиан, змеившихся поперек тропки. Он нес обнаженный меч у бедра, и загорелое лицо покрывала небывалая бледность.

Между тем царившая в джунглях тишина становилась все более густой и зловещей. Солнце успело сесть, и лес заполонили громадные тени, выползшие из непроглядных болот. Казалось, они дышали смертью и тленом. Конан с его стальной кольчугой и алым плащом выглядел последней искоркой настоящей живой жизни. И кругом по-прежнему не было слышно ни единого звука, кроме его собственного тяжелого дыхания…

Еще несколько шагов, и он вырвался из лесных потемок в сумерки речного прибрежья. Вот галера, приткнувшаяся к развалинам причала, вот знакомые руины, пьяно накренившиеся над мостовыми. А еще там и сям среди камней проглядывали сполохи красного, словно чья-то небрежная рука расплескала полные пригоршни крови.

В который уже раз глазам Конана предстала картина смерти и разрушения. Копьеносцы лежали мертвыми на земле и впервые не вскочили приветствовать своего предводителя. Цепочка бездыханных тел протянулась от края джунглей до самого берега. Изуродованные, разорванные, наполовину сожранные куски мяса, совсем недавно бывшие живыми людьми. И повсюду – кровавые отпечатки звериных лап, как если бы здесь знатно повеселилась стая гигантских гиен.

Конан молча приблизился к самому берегу и вышел на причал. Там, над палубой «Тигрицы», болталось в воздухе нечто, отливавшее нежной белизной слоновой кости… Стоя у края воды, киммериец безмолвно взирал на королеву Черного побережья, повешенную на рее ее собственного корабля. Удавкой же неведомому палачу послужило то самое ожерелье из кроваво-красных камней, даже и теперь блиставших сквозь сумерки зловещим драгоценным огнем.