Он заметил, что Митсуи явно чем-то не нравился план, который они обсуждали.
– Боюсь, это не сработает, – нехотя произнес тот.
– Вы хотите сказать, что нам не удастся их таким способом выкрасть? Вы знаете что-то, чего мы не знаем об их методах охраны?
– Нет, нет. Если у вас есть оружие, которое действует сквозь стены и поражает человека прежде, чем он сообразит, что происходит, я уверен, вы сможете их похитить. Но только результат будет совсем не такой, как вам кажется.
– Почему?
– Потому что вы ничего этим не добьетесь. Они и мысли не допустят, что их командиры у вас в плену, они будут считать, что каждый из них покончил жизнь самоубийством. Последствия будут ужасными.
Дело касалось психологии, и мнения присутствующих разошлись. Но белые люди не могли поверить, что панзиаты осмелятся ответить репрессиями, если будут располагать достоверными сведениями, что их божественные вожди не погибли, а находятся в руках противника. Кроме того, такой план позволял немедленно приступить к действиям, а этого всем очень хотелось. В конце концов, за неимением лучшего Ардмор согласился его принять, хотя и испытывал какие-то смутные опасения.
Следующие несколько дней ушли на то, чтобы подготовить к выполнению задачи воздушные машины-разведчики. Шир, трудившийся по восемнадцать, а то и по двадцать часов в сутки, проделал титаническую работу; все остальные с готовностью ему помогали. Даже Кэлхун снизошел до того, что согласился принять участие в вылазке, хотя и отказался заниматься «грубым неквалифицированным трудом». Томас совершил короткую рекогносцировку и выяснил расположение двенадцати паназиатских штабов, разбросанных по стране.
Воодушевленный возможностью начать наконец хоть как-то действовать, Ардмор и не вспоминал о собственном решении создать «шестую колонну» – подпольную или полуподпольную организацию, которая занималась бы деморализацией противника изнутри. Нынешний план этого не предусматривал – операция готовилась чисто военная. Ардмор чувствовал себя если не Наполеоном, то по меньшей мере сандинистом, который наносит неожиданные удары по регулярным частям и скрывается в ночи.
Но Митсуи оказался прав.
Они регулярно смотрели телевизионные передачи, чтобы знать, что завоеватели считают нужным сообщить своим рабам. К восьми вечера все привыкли собираться в общем зале, чтобы послушать очередную передачу, в которой населению объявлялись новые приказы. Ардмор поощрял такие собрания, которые называл «сеансами ненависти», – он считал, что от этого поднимается боевой дух.
За два дня до намеченной вылазки они собрались как всегда. Уродливое широкоскулое лицо типичного пропагандиста неожиданно сменилось другим – это был пожилой паназиат, которого ведущий представил как «божественного хранителя мира и порядка». Он не стал тратить время попусту и сразу перешел к делу. Американцы, состоявшие на службе правительства одной из провинций, совершили страшный грех: они восстали против своих мудрых правителей, захватили священную особу губернатора и удерживали его в качестве пленного в собственном дворце. Солдаты Небесного императора сокрушили безумных святотатцев; при этом губернатор, как это ни печально, отошел к праотцам.
Объявлялся траур, который вступал в силу немедленно; в знак его начала населению провинции предстояло, согласно разрешению свыше, искупить грех своих соотечественников. Студия, откуда велась передача, исчезла, и на экране появилось огромное множество людей – мужчин, женщин и детей, толпившихся за колючей проволокой. Камера показывала их крупным планом, и обитателям Цитадели были хорошо видны слепое отчаяние на лицах, заплаканные дети, женщины с младенцами на руках, беспомощные отцы семейств.
Однако это продолжалось недолго. Камера поднялась ввысь, прошлась панорамой по бескрайнему морю живых существ и вновь показала крупным планом один его уголок.
На людей направили луч, который вызывал эпилептический припадок. Через мгновение в них не осталось ничего человеческого – как будто десяткам тысяч гигантских цыплят разом свернули шеи и бросили их в загон, где они бились в предсмертных судорогах. То одно, то другое тело взлетало в воздух, подброшенное сильнейшими судорогами, от которых трещали кости и переламывались хребты. Матери отшвыривали от себя детей или же сдавливали их насмерть, как в тисках.
На экране снова появилось невозмутимое лицо чиновника-азиата. С сожалением в голосе он объявил, что само по себе покаяние в грехах – это еще не все; оно должно быть дополнено воспитательными мерами, которые в данном случае будут распространены на одного человека из каждой тысячи. Ардмор быстро прикинул – это означало сто пятьдесят тысяч человек. Он не мог в это поверить.
Однако вскоре ему пришлось поверить. На экране снова появился крупный план – на этот раз тихая улица какого-то американского города. Камера показала, как подразделение паназиатских солдат врывается в комнату, где перед телевизионным приемником сидит семья, потрясенная только что увиденным: мать прижимает к груди рыдающую маленькую девочку, пытаясь ее успокоить. Появление солдат вызывает у них не испуг, а лишь тупое оцепенение. Отец безропотно предъявляет свою регистрационную карточку, офицер, командующий подразделением, сверяет ее с каким-то списком, и солдаты приступают к делу.
Видимо, им было приказано убивать как можно более жестоко.
Ардмор выключил приемник.
– Вылазка отменяется, – объявил он. – Всем ложиться спать. И перед сном каждому принять снотворное. Это приказ.
Через минуту в зале уже никого не было. Выходя, никто не произнес ни слова. Оставшись один, Ардмор снова включил приемник и досмотрел все до конца. Потом он долго сидел в одиночестве, тщетно пытаясь привести в порядок свои мысли. Тому, кто отдает приказ принять снотворное, приходится обходиться без него.
4
Большую часть следующих двух дней Ардмор провел в одиночестве и даже обедал в своей комнате. За все время он ни с кем не сказал и двух слов. Теперь ему было ясно, в чем он ошибся, и, хотя резня произошла не по его вине, легче от этого не становилось – он все равно чувствовал себя к ней причастным.
Но проблема оставалась нерешенной. Он убедился, что был прав, когда принял решение создать «шестую колонну». «Шестая колонна» – вот что сейчас нужно; организация, которая внешне не нарушала бы порядков, установленных завоевателями, но со временем могла бы стать средством их свержения. На это, может быть, уйдут годы, но открытое выступление было страшной ошибкой, и повторять ее нельзя.
Он по-прежнему чувствовал, что где-то в рассказе Томаса промелькнула мысль, которая могла бы оказаться полезной. Он снова и снова прослушивал запись, но, хотя к этому времени уже выучил ее наизусть, никак не мог уловить того, что искал.
«– Они систематически вытравляют все, что составляет американскую культуру, – говорил Томас. – Закрыты школы, не выходят газеты. Напечатать что бы то ни было по-английски считается уголовным преступлением. Они объявили, что вскоре всякую деловую переписку нужно будет вести на их языке, а до тех пор все письма должны проходить цензуру. Запрещены любые собрания, кроме религиозных.
– Я думаю, этому они научились в Индии. – В записи его собственный голос звучал как-то непривычно. – Так легче держать рабов в повиновении.
– Наверное, вы правы, сэр. По-моему, это исторический факт: процветающие империи всегда мирились с местными религиями, хотя искореняли все остальное.
– Похоже на то. Продолжайте.
– Я считаю, что реальная сила их режима основана на системе регистрации. Они ввели ее с самого начала и ничему другому не уделяли столько внимания. В результате Соединенные Штаты теперь превращены в один большой лагерь военнопленных, где почти никто не может свободно перемещаться и общаться с другими без разрешения надзирателей».
Слова, слова, слова! Ардмор столько раз их прослушивал, что уже почти не улавливал смысла. Может быть, в рассказе Томаса ничего такого и не было и все это ему только померещилось?
В дверь постучали. Это был Томас.
– Меня попросили вам кое-что сказать, сэр, – начал он осторожно.
– Что же?
– Видите ли, все собрались в зале. Они хотят с вами поговорить.
Еще одно совещание, на этот раз не по его инициативе. Что ж, придется идти.
– Скажи, что я сейчас буду.
– Слушаюсь, сэр.
После того как Томас вышел, он несколько секунд сидел неподвижно, потом подошел к письменному столу и достал из ящика свой пистолет. Запахло бунтом – об этом можно было догадаться по тому, что кто-то решился созвать общее совещание без его разрешения. Он проверил обойму, передернул затвор, надел портупею, но, подумав, снял ее и положил пистолет обратно в ящик. В таком бардаке это ему не поможет.
Он вошел в зал, занял свое место во главе стола и сказал:
– Я вас слушаю.
Брукс окинул взглядом стол, убедился, что больше никто говорить не собирается, откашлялся и начал:
– Э-э-э… Мы хотели бы спросить, есть ли у вас какой-нибудь план действий.
– Нет. Пока нет.
– Тогда у нас есть! – вмешался Кэлхун.
– Да, полковник?
– Нет никакого смысла торчать здесь сложа руки. В нашем распоряжении самое могучее оружие, какое только есть в мире, но, чтобы применить его, нужны люди.
– Дальше?
– Мы намерены ликвидировать базу и отправиться в Южную Америку! Там мы сможем найти правительство, которому понадобится подобное оружие.
– Какую пользу это принесет Соединенным Штатам?