Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга

– Хирургия? А я не заметил новых заживленных мест.

Шеф-техник помялась.

– Дедушка, я готова обсуждать ваши процедуры, только если вы на этом настаиваете. Пациентам незачем напоминать о подобных вещах. Надеюсь, вы не будете настаивать. Весьма надеюсь, сэр.

– Гм. Хорошо, хорошо. Но когда ты в следующий раз вздумаешь отхватить у меня денек или недельку, или сколько тебе вздумается – предупреди меня. Чтобы я мог записать сказку на ночь в файл Минерве. Нет, так не получится, ты не хочешь, чтобы я об этом знал. Ну хорошо. Я запишу свои сказки с помощью Минервы, а ты предупредишь ее вместо меня.

– Я так и сделаю, дедушка. Когда клиент желает сотрудничать и старается обращать поменьше внимания на наши дела, получается гораздо лучше. – Иштар коротко улыбнулась. – Страшно нарваться лишь на специалиста по омоложению. Такой клиент всем досаждает и еще пытается руководить.

– Нечему удивляться. Я знаю, дорогуша, у меня тоже есть эта ужасная привычка всем на свете управлять. Единственный способ удержаться – это находиться подальше от центра управления. Так что, если я начну всюду совать нос, просто вели мне заткнуться. Но как обстоит дело? Сколько еще осталось?

Чуть поколебавшись, Иштар промолвила:

– По-моему, самое время велеть вам… заткнуться.

– Вот это дело! Но больше уверенности, дорогая. «Вон из моей рубки, тупой болван, и держись от нее подальше!» Пусть этот тип поймет, что ежели он сию секунду не смоется, то его сунут в карцер. Ну, давай еще раз.

Иштар усмехнулась:

– Дедушка, вы просто старый жулик.

– Я всегда подозревал это. Просто надеялся, что не слишком заметно со стороны. Хорошо, поговорим о «любви». Минерва, Гамадриада утверждает, что ты сообщила ей, что галакту неизвестно такое слово. Можешь ли ты что-либо добавить к ее утверждению?

– Пожалуй, да, Лазарус. Могу ли я высказаться после всех остальных?

– Пожалуйста. Галахад, из членов семьи ты меньше всех говоришь и больше всех слушаешь. Хочешь исправить положение?

– Да, сэр. Я и не думал, что в слове «любовь» может крыться какая-то тайна, пока не услышал вопрос Гамадриады. Но я только учу английский – тем же самым природным методом, которым учится дитя. Без грамматики, синтаксиса, словарей – просто слушаю, говорю и читаю. О смысле новых слов догадываюсь из контекста. Благодаря этому методу могу заключить, что «любовь» означает разделенный экстаз, которого можно достичь с помощью секса. Это правильно?

– Сынок, мне не хочется говорить – впрочем, если ты много читал, понятно, каким образом ты пришел к такому заключению, – но ты не прав на все сто процентов.

Иштар казалась удивленной. Галахад задумался:

– Что ж, придется вернуться и еще что-нибудь почитать.

– Не стоит, Галахад. Писатели, чьи книги ты читал, просто неправильно используют это слово. Чего там, я и сам столько лет неправильно употреблял его – вот тебе пример нечеткости английского языка. Чем бы ни была «любовь», это не секс. Я вовсе не принижаю значение секса. Если в жизни и существует занятие более важное, чем то, когда двое делают ребенка, все философы за всю историю мира не сумели его отыскать. И – между нами, девочками, – занятие это изрядно скрашивает нам жизнь и смиряет нас с тем, что вырастить ребенка – это чертова прорва работы. Но это не любовь. Любовь – это то, что продолжается, даже когда ты не возбужден сексуально. Ну, кто хочет продолжить в том же духе? Айра, ты? Английским ты владеешь лучше, чем прочие, и говоришь на нем почти так же хорошо, как я.

– Дедуля, я говорю на нем лучше вас – вы все произносите неправильно, а я – согласно канонам грамматики.

– Не ехидничай, юноша, высеку. Мы с Шекспиром никогда не позволяли грамматике мешать нам самовыражаться. Он мне так сказал однажды…

– Ой, кончайте уже. Он умер за три столетия до вашего рождения.

– Умер, как же! Только потом могилу его вскрыли и ничего в ней не нашли. На самом же деле он был сводным братом королевы Елизаветы и красил волосы, чтобы никто не сумел его узнать. И еще – его обложили со всех сторон, так что он предпочел устраниться. Я сам умирал так несколько раз. Айра, в его завещании «вторая из лучших кроватей» предназначалась жене; теперь проверь, кому отошла лучшая, – и начнешь понимать, что случилось[35 - Из текста завещания: «Кроме того, я завещаю моей жене вторую из лучших моих кроватей со всеми принадлежностями». Наилучшая кровать, считавшаяся фамильной ценностью, обычно переходила к старшему наследнику. В данном случае – дочери Сьюзан и ее мужу Джону Холлу. – Примеч. С. В. Голд.]. Так ты попытаешься дать определение слову «любовь»?

– Нет. Вы опять хотите сменить правила. Пока вы всего лишь подразделили опытное поле под названием «любовь» на те же категории, что и Минерва несколько недель назад, когда вы задали ей этот же вопрос, – на «эрос» и «агапэ». Только вы предпочли не давать названия этим областям и заявили, что общий термин нельзя считать относящимся к одной из областей, – значит он принадлежит второй. То есть вы однозначно определили «любовь» как «агапэ». Но опять не произнесли этого слова. Это не дело, Лазарус. Согласно вашей же метафоре, вы передергиваете карты.

Лазарус восхищенно покачал головой.

– Юноша, тебе палец в рот не клади. Значит, я все хорошо просчитал, задумывая тебя. Когда-нибудь, когда у нас будет много свободного времени, давай-ка займемся солипсизмом.

– Лазарус, прекратите. Я не Галахад, меня с толку не собьешь. Области именуются «эрос» и «агапэ». Последняя редка, «эрос» же столь обычен, что Галахад вполне обоснованно принял его толкование за объяснение смысла слова «любовь». А вы обманом сбили его с толку, поскольку Галахад совершенно ошибочно считает вас достойным доверия авторитетом в области английского языка.

Лазарус усмехнулся.

– Айра, мальчик мой, когда я был ребенком, такое добро подавали вагонами на удобрение под люцерну. Термины же выдумали кабинетные ученые… вроде теологов. Их труды все равно что руководства по сексу, написанные монахами. Сынок, я старался избегать надуманных категорий, поскольку они бесполезны, неточны, более того – вводят в заблуждение. Существует и секс без любви, и любовь без секса… и еще невероятное множество промежуточных ситуаций, которым не дашь даже определения. Но что такое «любовь», определить можно, причем точным определением, которое не содержит слова «секс» или жонглирования понятиями типа «эрос» и «агапэ».

– Давайте ваше определение, – сказал Айра, – обещаю не смеяться.

– Подожди. Проблема с определением такого базового понятия, как любовь, в том, что ее определение будет непонятно тому, кто ее не испытывал. Это древняя дилемма: как объяснить слепому от рождения, что такое радуга. Да, Иштар, я знаю, что сегодня ты могла бы запросто снабдить подобную личность клонированными глазами, – но в дни моей юности эта дилемма не имела решения. В те времена можно было лишь растолковать несчастному физическую теорию электромагнитного спектра, назвать частоты, которые воспринимает человеческий глаз, определить через них цвета; в точности объяснить, как именно механизмы рефракции и отражения создают видимую радугу, какова ее форма и как распределяются на ней частоты – пока он не узнает о радуге все с научной точки зрения… Но вы не смогли бы заставить его ощутить чувство восторга, возникающего в человеческом сердце при виде радуги. Минерва куда богаче такого человека – она может видеть. Минерва, дорогуша, ты когда-нибудь смотрела на радугу?

– Всякий раз, когда это было возможным, когда один из моих сенсоров замечал ее. Чарующее зрелище!

– Конечно. Минерва может видеть радугу, слепой же не в состоянии этого сделать. Электромагнитная теория не заменяет жизненного опыта.

– Лазарус, – добавила Минерва, – возможно, я вижу радугу лучше любого существа из плоти и крови. Мой визуальный диапазон простирается на три октавы – от полутора до двенадцати тысяч ангстрем.

Лазарус присвистнул:

– А у меня и полной октавы не наберется. Скажи мне, детка, а ты видишь цветовую гамму в этих красках?

– О, конечно!

– Гм. Даже не пытайся описать мне эти цвета. Придется оставаться наполовину слепым. – Лазарус помолчал. – Вспомнил про одного слепца на Марсе… Это было, Айра, когда я распоряжался там в… э-э-э… доме отдыха… Он…

– Дедуля, – устало перебил его исполняющий обязанности, – не надо считать нас детьми. Конечно, вы самый старый из всех живущих… но самая юная здесь – моя дочка, которая глядит на вас телячьими глазами, – уже постарше Дедули Джонсона, когда вы с ним расстались. В следующем году Гамадриаде будет восемьдесят. Гама, дорогая моя, сколько любовников у тебя было?

– Боже, Айра, кто их считает?

– А ты когда-нибудь брала с них деньги?

– Не твое дело, отец. А ты хочешь предложить мне сколько-нибудь?

– Не забывайся, дорогая, я все еще твой отец. Лазарус, или вы полагаете, что Гамадриаду можно смутить простыми словами? У нас проституция не процветает – слишком много любительниц, которые всех устраивают. Тем не менее несколько борделей, которые функционируют в Новом Риме, зарегистрированы в Торговой палате. Но вам я рекомендую один из наших лучших домов – «Элизиум»… Как только закончите омоложение.

– Хорошая идея, – поддакнул Галахад, – отпразднуем. Сразу же, как только Иштар одобрит ваши кондиции. Я приглашаю вас, дедушка. Это честь для меня. В «Элизиуме» есть все – от массажа и гипнокондиционирования до самых утонченных блюд и изысканнейших зрелищ. Назови только – и все будет.

– Минутку, – запротестовала Гамадриада. – Галахад, не будь эгоистом. Идем вчетвером. А ты, Иштар?

– Конечно, дорогая. Развлечемся.

– Или вшестером, только для Айры нужна еще спутница. Да, отец?

– Дорогая, побывать на дне рождения Лазаруса – дело соблазнительное… хотя я стараюсь обычно избегать общественных мест. Сколько же вы прошли омоложений, Лазарус? По ним можно отсчитывать и дни рождения.

– Не суй свой нос куда не надо, приятель. Как сказала твоя дочка: «Кто их считает?» Не возражаю против именинного пирога, как в детстве, и хватит одной свечи в центре.

– Фаллический символ, – заметил Галахад. – Древний знак плодотворящей силы – вполне подходящий для омоложения. А пламя – не менее древний символ жизни. Но свеча должна быть настоящей, а не поддельной – если такую удастся найти.