Чужак в стране чужой

Марс, чья жизнь совершенно отлична от земной, не обратил особого внимания ни на «Посланника», ни на «Чемпиона». Столь свежие события представляли собой очень малый интерес – выпускай марсиане газеты, им бы за глаза и за уши хватило одного номера в земное столетие. Контакт с инопланетной расой не представлял для них ничего необычного – такое случалось уже в прошлом и, без всякого сомнения, не раз случится в будущем. Когда новая раса будет подробно и всесторонне грокнута (на что потребуется земное тысячелетие или около этого), наступит время предпринимать какие-то действия – или не предпринимать.

А пока что все внимание марсиан занимало происшествие совершенно иного рода; бестелесные Старики рассеянно, между делом дали человеческому детенышу поручение грокнуть все, что уж он там сумеет на третьей планете, и сразу же вернулись к рассмотрению серьезной проблемы. Совсем незадолго до описываемых событий, приблизительно во времена земного цезаря Августа, некий марсианский художник работал над произведением искусства. Если хотите, можете назвать это произведение поэмой, или симфонией, или философским трактатом; оно представляло собой совокупность эмоций, организованных в трагической, логически неизбежной последовательности. Человек способен наслаждаться подобным опусом ничуть не более, чем слепорожденный – великолепием заката солнца, а потому не стоит и пытаться подобрать точное жанровое определение. Главное тут в том, что упомянутый творец случайно развоплотился – не успев завершить своего творения.

Случайное развоплощение – вещь на Марсе почти невиданная; марсианам нравится, чтобы жизнь представляла собой завершенное, гармоничное целое, и биологическая смерть наступает у них в подобающий, заранее избранный момент. Художник, о котором мы повествуем, пал жертвой убийственного холода марсианской ночи, – погруженный в раздумья, он забыл вовремя вернуться в город; к тому времени, как его хватились, оставленная духом плоть не годилась даже в пищу. Сам же рассеянный творец так и продолжал увлеченно работать, не обратив ни малейшего внимания на собственную смерть.

Марсианское искусство имеет две разновидности: произведения живых авторов – темпераментные, новаторские и несколько примитивные, и работы Стариков – консервативные, крайне сложные и отличающиеся высочайшим техническим мастерством; эти разновидности никогда не смешиваются и оцениваются каждая по своим отдельным меркам.

Но по каким меркам следовало оценивать творение нашего художника, перекинувшее мост от телесного типа к бестелесному? Конечно же, окончательный вариант создан Стариком, однако, с другой стороны, Старик этот даже не знал, что он уже Старик, – с общей для всех творцов рассеянностью он не заметил изменения своего статуса и продолжал работать как телесный художник. А не следует ли считать, что перед нами – особый, отличный от прежних вид искусства? Нельзя ли создать новые его образцы – неожиданным образом развоплощая погруженных в работу художников? Текли столетия; Старики, находившиеся в непрерывном ментальном контакте, одну за другой обсуждали бесчисленные увлекательнейшие возможности, а телесные марсиане терпеливо ждали их вердикта.

Вопрос представлял тем больший интерес, что рассматриваемое произведение искусства имело религиозный (пользуясь земной терминологией) характер и было весьма эмоциональным: оно описывало контакт с народом пятой планеты; несмотря на всю свою незапамятную древность, событие это оставалось для марсиан живым и значительным – в том же примерно смысле, как распятие Христа, не теряющее своей значимости для людей и по прошествии двух тысяч лет. Марсианская раса познакомилась с существами, населявшими пятую планету, грокнула их во всей полноте и предприняла необходимые действия. Из осколков разрушенной планеты образовался астероидный пояс, а марсиане тысячелетие за тысячелетием продолжали любовно восхвалять ими же уничтоженный народ. Обсуждаемый нами художник предпринял одну из бесчисленных попыток глубоко и всесторонне грокнуть это прекрасное и замечательное событие в рамках одного опуса. Однако, прежде чем судить об удаче или неудаче его попытки, следовало грокнуть, как именно нужно о ней судить.

Удивительно красивая задача.

Недавний житель четвертой планеты Валентайн Майкл Смит абсолютно не интересовался животрепещущей этой проблемой и даже никогда о ней не слыхал. И его марсианский опекун, и братья этого опекуна никогда не смущали своего воспитанника вещами, явно непосильными для его понимания. Он, конечно же, знал о разрушении пятой планеты, но только так, как земной школьник знает о Трое и Плимутском Камне, и ни разу не подвергался воздействию таких произведений искусства, которые не смог бы грокнуть. Он получил образование, единственное в своем роде, – несравненно более обширное, чем его согнездники, однако несравненно меньшее, чем любой из взрослых; дело в том, что опекун и Старики, к которым опекун этот обращался за советами, мимолетно заинтересовались вопросом, какой объем знаний сумеет воспринять чужой детеныш. Результаты эксперимента позволили им понять людей лучше, чем те сами себя понимают, так как Смит с легкостью грокал вещи, неизвестные прежде ни одному человеку.

А в настоящий момент Смит радовался жизни. У него появился новый брат по воде – Джубал, появилась уйма новых друзей, а новые, восхитительные впечатления сменялись с такой калейдоскопической быстротой, что оставалось только запоминать эти впечатления, чтобы пережить их заново когда-нибудь потом, в свободное время.

Однажды брат Джубал заметил, что умение читать сильно ускорит гроканье странного и прекрасного мира Земли; пришлось посвятить обучению целый день, Джилл показывала в книге слова и говорила, как они произносятся. Никаких трудностей не возникало, если не считать необходимости отказаться на этот день от плавательного бассейна, что представлялось Смиту огромной жертвой – купание (когда ему сумели наконец вдолбить, что оно позволительно) было для него не просто удовольствием, но источником почти невыносимого религиозного экстаза; только приказания Джилл и Джубала мешали ему пребывать в бассейне по двадцать четыре часа в сутки.

Купаться после наступления темноты не разрешалось, поэтому ночью Смит читал. Он глотал том за томом «Британской энциклопедии», закусывал литературой по медицине и юриспруденции. Однажды брат Джубал застал его за перелистыванием какой-то из этих книг, остановился и начал спрашивать о прочитанном. Смит отвечал очень осторожно – ему сразу вспомнились испытания, проводившиеся Стариками. Брат Джубал был явно расстроен ответами, Смит не понял причины этого, а потому тоже расстроился и впал в медитацию – он был абсолютно уверен, что отвечал точно по книге, хотя кое-что в ней и не грокалось.

Книги книгами, но бассейн нравился ему гораздо больше, особенно когда там плавали Джилл, и Мириам, и Ларри, и Энн, и все остальные, и все весело брызгали друг на друга водой. Плавать Смит научился не сразу, зато сразу выяснил, что умеет делать нечто недоступное остальным; первая же его попытка полежать на дне бассейна привела к насильственному вытаскиванию его из воды. Он чуть не впал в транс, но вовремя сообразил, что шум и суматоха вызваны исключительно беспокойством о его благополучии.

Позднее, по просьбе Джубала, он устроил демонстрацию и блаженствовал под водой долго-долго, а еще позднее начал обучать этому своего брата Джилл, однако ей не понравилось и попытку пришлось оставить. Смит впервые осознал, что новые его друзья не умеют делать некоторых элементарных вещей. Он долго размышлял, пытаясь грокнуть этот факт во всей полноте.

В отличие от Смита, Харшоу не испытывал особой радости. Он жил практически так же, как и прежде, разве что иногда приглядывал за своим подопытным кроликом. Смит не подвергался регулярным медицинским обследованиям, не имел ни строгого распорядка дня, ни программы обучения, а просто жил себе на свободе, как деревенский щенок. Занималась им одна Джилл – этого более чем достаточно, как ворчал Джубал, весьма скептически относившийся к женскому воспитанию.

В действительности же все ее воспитание ограничивалось элементарными правилами поведения в обществе. Теперь Смит ел за столом, научился самостоятельно одеваться (вроде бы; Джубалу все время хотелось спросить у Джилл, так это или нет). Он соблюдал все принятые в этом доме обычаи и быстро обучался всему для себя новому по принципу «делай как я». В начале первого своего обеда за столом Смит пользовался исключительно ложкой (мясо ему резала Джилл), но уже к концу делал небезуспешные попытки есть так же, как и остальные. На следующий раз он продемонстрировал безукоризненные застольные манеры – в точности такие же, как у Джилл, вплоть до мелких характерных жестов.

Даже выяснив, что Смит читает со скоростью электронного сканера и, похоже, запоминает абсолютно все прочитанное, Харшоу не стал организовывать «исследование» с проверками, измерениями и диаграммами развития – чем больше человек знает, тем острее он чувствует собственное невежество, какой смысл «измерять», если даже непонятно, что именно ты измеряешь? Все его исследования ограничивались краткими заметками, которые он не собирался публиковать.

Наблюдать за тем, как уникальный подопытный экземпляр буквально на глазах обретает внешний облик человеческого существа, было очень интересно, однако настоящей радости Харшоу не испытывал.

Подобно генеральному секретарю Дугласу, он жил в напряженном ожидании, когда же громыхнет второй ботинок.

Харшоу начал действовать против своей воли, с единственной целью предупредить действия противника, и теперь его бесило, что ничего, ровно ничего не происходит. Кой черт, да неужели же вся федеральная полиция состоит из придурков, неспособных выйти на след бесхитростной девицы, протащившей трупообразного парня чуть не через полстраны? А может, они шли за ней по пятам и теперь обложили дом со всех сторон? Мысль, что какие-то там правительственные шпионы подглядывают за его домом, его крепостью, казалась Харшоу невыносимой – это почти столь же отвратительно, как если бы они вскрывали его письма.

А может, и вскрывают, от этих ублюдков всего можно ожидать! Правительство! Три четверти жадных паразитов, а остальные – дебилы. Никуда, конечно, не денешься, человек – животное общественное и без правительства обойтись не может – примерно так же, как без прямой кишки. Только зачем притворяться, будто неизбежность зла превращает его в добро? Ну что стоит этому драгоценному правительству сходить в лес погулять и заблудиться, на манер Мальчика-с-пальчика и его братцев?

Совершенно не исключено, даже весьма вероятно, что начальнички знают, где спрятан Человек с Марса, но предпочитают ничего не предпринимать. Пока.

И сколько же может продолжаться такое «пока»? Сколько можно держать «бомбу» на боевом взводе?

И еще: где черти носят этого малолетнего придурка Какстона?

– Джубал? – Оклик Джилл Бордман вывел Харшоу из глубин раздумья, ничем, собственно, не более эффективного, чем чесание в затылке.

– А? А, это ты, красавица. Прости, немного задумался. Садись. Выпить хочешь?

– Да нет, спасибо. Джубал, мне это не нравится.

– А что, нормально. Вошла в воду почти без брызг. Посмотрим, получится ли у тебя еще раз.

Джилл закусила губу и стала похожей на обиженную двенадцатилетнюю девочку.

– Я с тобой серьезно, а ты все шуточки. Я очень беспокоюсь.

– А в таком случае, – обреченно вздохнул Харшоу, – вытрись сперва. Ветер холодный.

– Мне совсем не холодно. Послушай, Джубал, ничего, если я оставлю Майка здесь?

Харшоу недоуменно моргнул:

– Конечно. Все будет в порядке, девочки за ним присмотрят. А ты что, куда-нибудь собралась?

Джилл не решалась смотреть ему в глаза.

– Да.

– М-м-м… ты можешь жить здесь сколько угодно. Но если хочешь уехать – кто же вправе тебя задерживать?

– Ты не так понял, я совсем не хочу уезжать!

– Так и не уезжай.

– Я не хочу, а должна.

– Ну-ка, ну-ка, повтори, что-то я плохо расслышал.

– Да неужели же ты не понимаешь? Мне у тебя очень нравится, и ты нам очень помог. Но я не имею права так вот здесь сидеть и ничего не делать. Нужно искать Бена.

– ….!! – выразительно сказал Харшоу, а затем добавил: – Ну и как же ты намерена его искать?

– Не знаю, – еще больше помрачнела Джилл. – Но только не могу же я лежать тут на боку и плескаться в водичке, когда Бен исчез.

– Бен давно уже вышел из младенческого возраста и вполне способен сам о себе позаботиться. Ты ему не мамочка и даже не жена. А я ему не опекун. Ни ты, ни я совсем не обязаны его искать – уж с этим-то ты можешь согласиться?

Джилл задумчиво ковыряла ногой в песке.

– Да, – кивнула она, – у меня нет перед ним никаких обязательств. Я только знаю… я знаю, что если бы пропала я, Бен бросился бы искать – и искал бы, пока не нашел. Поэтому и я обязана искать его.

На этот раз Джубал выругался не коротко, а длинно и цветисто.

– Ну ладно, – добавил он, – попробуем по порядку. Ты собираешься нанять частных сыщиков?

– Вероятно, да. – Вид у Джилл был совсем несчастный. – Только я никогда раньше этого не делала. Они много берут?

– Очень.