Мир льдов. Коралловый остров

Но самым замечательным явлением, поразившим их во время этой экскурсии, было то, которое неожиданно открылось перед их глазами, когда они обошли один мыс. Они с удивлением остановились. Перед ними была картина, которую можно видеть только в арктическом поясе.

На первом плане представлялся широкий пролив, который сразу открывался в этом месте и загроможден был плавучими льдинами, ледяными полями, холмами и горами всевозможных форм и размеров, до самого горизонта, особенный вид которого показывал присутствие свободной от льда воды. Ставы различных размеров и пространства воды, которые, по их величине, можно назвать озерами, осыпали блестками белую поверхность плавучих льдин; а вокруг этих последних играли бесчисленные стаи диких птиц, из которых многие, будучи чистого белого цвета, точно снег, блестели на солнце. Далеко на запад лед с утомительным однообразием расстилался плоскостью в уровень с поверхностью воды. Направо находится целый ряд утесов, мрачный и величественный вид которых внушал невольный страх. Они были от полутора до двух тысяч футов высотой, и некоторые из них круто поднимались на несколько сот футов над морем, на которое они бросали темную тень.

У самых ног наших молодых исследователей, – потому что так их по справедливости следует назвать, – тянулся глубокий залив или долина, большая часть ее занята была глетчером, поверхность которого покрыта была «розовым снегом». Можно себе представить, с каким чувством молодые люди смотрели на эту прекрасную картину. Казалось, эта долина была не частью бесплодной области арктического пояса, а одной из южных тропических стран, потому что румянец пылал на этом снегу, как будто солнце разлило по нему свои самые розовые лучи. Немножко далее к северу, за исключением некоторых мест, красный снег кончался, а за ним видна была трещина между утесами, в середине которой возвышалась каменная колонна, такая прямая и цилиндрическая, как будто она была произведением искусства. На юге вся страна представляла поверхность одного огромного глетчера, и если в скалах случалась расселина, то этот океан наземного льда выдвигался в море, куда он постоянно посылал огромные ледяные горы.

– Что за прекрасная картина! – воскликнул Том Синглтон, не выдержав наконец, чтобы не выразить своего удивления словами. – Я не предполагал, чтобы мир наш заключал в себе подобные картины. Это далеко превосходит мои самые дикие мечты о волшебной стране.

– Волшебная страна! – воскликнул в свою очередь Фред. – Знаете ли, с тех пор, как я прибыл в эту часть земного шара, я пришел к заключению, что волшебные сказки не вымысел. Эта действительность в тысячу миллионов раз величественнее того, что когда-нибудь было вымышлено фантазией. Но что меня изумляет более всего, это красный снег. Скажите, какая может быть причина этого явления?

– Не знаю, – ответил Синглтон, – это служило долгое время предметом споров между учеными. Но мы должны его сами хорошенько рассмотреть; итак, идем.

Замечательный цвет снега в период посещения «Дельфином» арктических морей был предметом спора, который решен в настоящее время. Его приписывают странному микроскопическому растению, которое не только покрывает поверхность льда, но и проникает нередко внутрь на несколько футов. Прежние мореплаватели, открывшие красный снег и впервые рассказавшие удивленному миру, что вещество, с которым обыкновенно соединяют понятие о самой чистой и самой блестящей белизне, они видели красным, приписывали это явление бесчисленному множеству мелких существ, принадлежащих к отряду радиата. Но открытие красного снега между центральными европейскими Альпами, в Пиренеях и на горах Норвегии, где морские животные не могли существовать, совершенно опровергло это предположение. Красящее свойство приписывается теперь растениям, принадлежащим к группе организмов, называемых водорослями, отличающихся замечательной живучестью и способностью расти и размножаться с изумительной быстротой даже на такой бесплодной почве, как арктические снега.

Между тем как Синглтон рассматривал красный снег, напрасно стараясь определить природу едва приметных пятнышек, окрашивавших его, Фред продолжал задумчиво смотреть на колонну, которая была покрыта густым облаком тумана, почти закрывавшего ее от глаз. Наконец Фред обратил на нее внимание Тома.

– Я почти готов верить, что эта колонна не произведение природы, а монумент, поставленный здесь для того, чтобы привлекать внимание кораблей.

Синглтон пристально посмотрел на колонну.

– Не думаю, Фред, она гораздо больше, чем вы предполагаете; вы не можете за туманом видеть ее всю. Подойдем лучше к ней и посмотрим вблизи. До нее, должно быть, недалеко.

Когда они подошли к высокому утесу, туман рассеялся и тогда им стало ясно, что колонна была настоящим произведением природы. Это был столб зеленого известняка, уединенно стоящий на краю глубокого ущелья и испещренный аспидным известняком, который когда-то покрывал его. Колонна была, по-видимому, футов в пятьсот вышиной, а песчаниковый пьедестал, на котором она стояла, – около двухсот футов.

Эта величественная колонна казалась башней гигантской хрустальной крепости, которая сразу открылась взору путешественников, как только туман отодвинулся к северу. Это был фасад огромного глетчера, который выдвигал свое перпендикулярное чело в виде хрустальной стены в триста футов высотой над уровнем моря и бог знает сколько ниже его. Солнце сияло на утесах, пиках и стенных зубцах этой ледяной крепости, как будто таинственные обитатели далекого севера зажгли свои огни и выставили артиллерию для защиты от неприятельских нападений.

Чувство, испытанное молодыми людьми, которым, может быть, первым пришлось увидеть эту картину ледовитых стран, не всякий может понять. Долго они были не в состоянии произнести ни одного слова, и напрасно пытался бы я передать тот язык, которым они, наконец, старались выразить свои чувства. И только тогда, когда колонна и крепость остались позади и мыс совсем закрыл от их взоров долину красного снега, они могли возобновить разговор об обыкновенных предметах.

Когда они возвращались к кораблю, быстро переходя с одной льдины на другую, вдруг раздался громкий гул, который эхо разнесло по всему берегу.

– Это выстрел! – воскликнул Том Синглтон, поспешно вынимая из кармана часы. – Ба! Знаете ли, который час?

– Я думаю, что не рано. Когда мы были у утеса, тогда, я знаю, был полдень, а с тех пор прошло, должно быть, немало. Который час в самом деле?

– Ровно два часа утра.

– Как! Неужели же мы стояли у утеса вчера и проходили всю ночь, и завтра наступило так, что мы и сами не заметили?

– Да, так и случилось, Фред. Мы запоздали, и капитан подает сигнал, чтобы мы скорее возвращались. Он сказал, что он не будет стрелять до тех пор, пока не заметит, что лед тронулся; поэтому мы должны прибавить теперь шагу, а то как бы корабль не ушел без нас; идем скорей.

Не прошли они еще и полмили, как полярный медведь показался из-за глыбы льда, за которой он только что позавтракал тюленем, и теперь медленно шел по направлению к морю, к ледяной горе, не более как в ста ярдах перед ними.

– Смотрите, смотрите, что за чудовище! – сказал Фред, взводя курки и выступая вперед. – Жаль, что у вас нет ружья, Том, вам нечего будет делать.

– Ничего, я буду действовать молотком. Смотрите только, не дайте промаха. Не стреляйте, пока не подойдете к нему.

Они погнались за ним, но скоро подошли к огромной трещине, футов в тридцать шириной и в милю длиной по обе стороны от них.

– Эх, проклятая трещина!

Это было действительно неприятно, и выражение уныния, появившееся на лице Фреда, когда он говорил это, показывало, что он говорил то, что думал; хотя, без всякого сомнения, это препятствие к дальнейшему преследованию зверя было для них величайшим счастьем, потому что нападать на полярного медведя с ружьем, заряженным мелкой дробью, и с геологическим молотком было бы таким же благоразумным и успешным делом, как одному человеку силиться удержать локомотив. Ни один из них не испытал еще необыкновенной силы этого белого царя ледовитых стран и его живучести, хотя оба они довольно легкомысленно решились броситься на него с тем оружием, какое им случилось иметь.

– Стреляйте в него отсюда, скорей! – кричал Синглтон.

Фред выстрелил; медведь остановился и оглянулся, как будто хотел сказать: «Вы мне что-то говорите, господа?» Потом, не ожидая ответа, он с достоинством пошел своей дорогой и скрылся между ледяными холмами.

Через час они сидели за завтраком в каюте «Дельфина», рассказывая о своих приключениях капитану и лейтенантам и помимо воли Мивинсу, который, занимаясь каким-то таинственным делом в своей маленькой кладовой, ухитрился так поместиться, что большая часть разговора в каюте доходила до его ушей, а оттуда переходила на форкастель. Хотя капитан и знал об этом, но он только улыбался про себя и не мешал Мивинсу слушать, когда разговор шел о каких-нибудь пустых предметах. Если же случалось, что речь шла о каких-нибудь важных делах, тогда дверь каюты затворялась; в подобном случае Мивинс обращался к Дэви Соммерсу, который, обладая чрезвычайно тонким слухом, был совершенно необходим для удобства жизни почтенного баталера.

Когда Фред и Том кончили завтрак и рассказ о своих странствованиях, им сообщили, что Митэк, эскимосский переводчик, взятый на корабль в Уппернавике, убил в их отсутствие медведя и двух тюленей, что лед идет к западу и что он, по всей вероятности, вскроется с отливом. Подумав немного об этом, они, как бы сговорившись, зевнули и отправились спать.

Глава IX

«Дельфин» затирается льдом. – Приготовление к зимовке во льдах. – Кодекс законов капитана Гая

Теперь случилось происшествие, которое решило судьбу «Дельфина» и его экипажа, по крайней мере на эту зиму. Он сел на мель близ вышеупомянутой гигантской колонны и окончательно был затерт льдинами, выбиться из которых не было никакой возможности и в которые он в скором времени совсем вмерз.

Экипаж, увидев в первый раз красный снег, был крайне изумлен, и некоторые из более суеверных смотрели на него со страхом, граничившим с ужасом. Но скоро их внимание привлекла удивительная колонна.

– Черт меня побери, – воскликнул О’Рили, лишь только завидел ее, – черт меня побери, если не здесь наконец Северный полюс, – это верно!

Смех, вызванный этим замечанием, скоро был остановлен, отчасти торжественностью раскрывавшейся перед ними величественной картины, а отчасти потому, что некоторые из малосведущих склонны были согласиться с предположением О’Рили.

Но их внимание скоро было обращено на опасное положение корабля, который неожиданно остановился на мели в заливе, и, прежде чем они смогли выбуксировать оттуда, вокруг скопился лед и опоясал его плотной, неподвижной массой. Сначала это неприятное происшествие не особенно огорчало капитана Гая; он досадовал только, что принужден промедлить здесь некоторое время, между тем как лето приближалось к концу, а ему хотелось возвратиться в Баффинов залив на китовую ловлю. Но проходил день за днем, а лед, окружавший корабль, был все неподвижен. Капитан начал сильно беспокоиться и всеми средствами, бывшими в его распоряжении, старался выпутаться из засады.

Обстоятельство, случившееся через неделю после того, как он засел во льдах, сделало его положение еще более печальным. Главная льдина в проливе поднялась и потянула к югу, оставляя за собой сравнительно чистое море, по которому без большого затруднения можно было пройти по любому направлению; но плотная масса льда, в котором засел корабль, крепко пристала к земле, отделяя его от чистой воды пространством ярдов в пятьдесят, и пока он стоял на месте, кораблю не было никакой возможности выйти в чистое море.

– Достаньте пороху и цилиндров, мистер Болтон, – сказал капитан в одно утро после завтрака, – я хочу попробовать, не выйдет ли что-нибудь, если взорвать лед. Завтра будет наибольший прилив, и если корабль не двинется с места, то мы…

Не окончив фразы, он повернулся и ушел. Он нашел Боззби и нескольких матросов, занятых приготовлением ледяных пил.

– Да-да, – бормотал старший лейтенант, спускаясь вниз, чтобы сделать нужные распоряжения. – Незачем вам оканчивать свою речь, капитан. Если мы не тронемся завтра, то мы будем заключены здесь по крайней мере на одну зиму, если не больше.

– Да! А завтра нам не выбраться отсюда, – заметил, качая головой, Сондерс, сидевший за путевой книгой, в которую он записывал что-то. – Мы крепко-накрепко заперты здесь, и нам нужно сделать все, что только мы в силах сделать, чтобы освободить корабль.