Мнемоскан

Robert J. Sawyer

Mindscan

Copyright © 2005 by Robert J. Sawyer

© В. Слободян, перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2026

Мы не можем ожидать полного согласия ни по одному вопросу, касающемуся индивидуальности, однако каждый из нас вынужден давать ответы в наших сердцах и действовать исходя из наиболее правдоподобных предположений.

Пролог

В этой ссоре не было ничего особенного. Клянусь Богом, ничего. Мы с папой ругались миллион раз и прежде, но ничего ужасного не происходило. Ну да, он пару раз выгонял меня из дома, а когда я был маленьким, отсылал к себе комнату или лишал карманных денег. Но ничего подобного этому никогда не случалось. Я снова и снова прокручиваю в голове, как он преследует меня. И то, что его он не преследует, что он ничего этого не помнит, меня ничуть не утешает. Вообще не утешает.

Дед моего отца сделал состояние в пивоваренной индустрии: если вы вообще знаете что-нибудь про Канаду, то наверняка знаете «Салливан Селект» и «Олд Салли Премиум Дарк». Денег у нас всегда было как дерьма.

«Как дерьма». Так я тогда выражался; полагаю, воспоминания об этом возрождают и мой прежний лексикон. Когда я был подростком, на деньги плевать хотел. Фактически я даже соглашался с большинством канадцев, что прибыль, получаемая крупными корпорациями, неприлична и недопустима. Даже в якобы эгалитарной Канаде богатые становились богаче, а бедные – беднее, и я это ненавидел. Тогда я много всего ненавидел.

– Где ты это взял? – кричал мой отец, размахивая фальшивым удостоверением личности, которым я воспользовался, чтобы купить выпивки в местном «Макдональдсе». Он стоял на ногах; он всегда вставал, когда ругался. Отец был худощав, но, думаю, считал свой двухметровый рост устрашающим.

Мы были в его «берлоге» – речь о доме в Порт-Кредите. В Порт-Кредит вы попадаете, если после выезда из Торонто едете дальше на запад вдоль берега Онтарио, и даже тогда – когда же? кажется, в 2018-м – это всё ещё был преимущественно белый район. Богатый и белый. Окна выходили на озеро, которое в тот день было серым и неспокойным.

– Друг сделал, – ответил я, даже не взглянув на удостоверение.

– Значит, ты больше не встречаешься с этим другом. Господи Иисусе, Джейк, тебе же всего семнадцать! – Тогда, как и сейчас, покупать алкоголь в Онтарио разрешалось с девятнадцати лет; табак – с восемнадцати. Можете представить себе его возмущение.

– Ты не можешь указывать, с кем мне общаться, – ответил я, глядя в окно. Над волнами кружились чайки. Если они могут подниматься к небесам, то почему мне нельзя? Например, с помощью спиртного.

– Ещё как могу! – взревел отец. У него были длинное лицо и густая тёмная шевелюра, начинавшая седеть на висках. Если то был 2018-й, отцу было тридцать девять. – Пока ты живёшь под моей крышей, будешь делать то, что я говорю! Предъявление фальшивого удостоверения – серьёзное преступление.

– Серьёзное, если ты террорист или похититель личности, – сказал я, глядя на него через широкий стол тикового дерева. – Детей постоянно ловят на покупке выпивки, и всем плевать.

– Мне не плевать. Твоей маме не плевать! – Мама снаружи играла в теннис. Было воскресенье – единственный день, когда отец обычно не работал. И именно в этот день ему позвонили из полицейского участка. – Продолжишь выкидывать такие штуки, и…

– И что? Никогда не стану таким, как ты? Да я молюсь об этом! – Я знал, что это попало в самое яблочко. Когда отец бесился по-настоящему, у него всегда вздувался вертикальный сосуд посреди лба.

Я обожал, когда удавалось его до этого довести.

– Ты мелкая неблагодарная тварь, – сказал он дрожащим голосом.

– Хватит с меня этого дерьма, – ответил я, поворачиваясь к двери и собираясь покинуть поле боя победителем.

– Нет уж, ты меня выслушаешь! Если ты…

– Отвянь, – сказал я.

– …не прекратишь…

– Я всё равно ненавижу это место.

– …вести себя как идиот…

– И я ненавижу тебя!

Молчание. Я повернулся и увидел, как он падает в своё чёрное кожаное кресло. Когда он завершил падение, кресло повернулось на половину оборота.

– Папа! – Я быстро обежал стол и кинулся к нему. – Папа! – Никакого ответа. – О господи! Нет! Нет, нет…

Я поднял его с кресла; в моей крови было столько адреналина, что я едва ощутил его вес. Уложив его долговязое тело на деревянный пол, я кричал:

– Папа! Очнись, папа!

Я зацепил ногой корзину для бумаг со встроенным шредером, и бумажные ромбики разлетелись повсюду. Скорчившись рядом с отцом, я попытался нащупать пульс – пульс был, и он вроде бы ещё дышал. Но никак не реагировал на то, что я говорил.

– Папа! – Совершенно не зная, что делать, я легко похлопал его по щекам, и из уголка его рта показалась тонкая нить слюны.

Я быстро поднялся, обернулся к его столу, нажал кнопку громкой связи и быстро набрал 9–1–1. После этого я снова подсел к отцу.

Телефон издал три казавшихся бесконечными гудка.

– Пожарные, полиция, скорая? – спросил женский голос, казавшийся тихим и далёким.

– Скорая!

– Вы находитесь по адресу… – сказала женщина и продиктовала его. – Всё верно?

Я приподнял отцу правое веко. Слава богу – его глаз повернулся, уставившись на меня.

– Да, да, всё верно. Поторопитесь! Мой отец потерял сознание!

– Он дышит?

– Да.

– Пульс?

– Да, пульс есть, но он без сознания, и он не реагирует на мои слова.

– Скорая уже выехала, – сказала женщина. – С вами есть ещё кто-нибудь?

У меня тряслись руки.

– Нет, никого.

– Не оставляйте его.

– Я буду с ним. Господи, да что же с ним могло случиться?

Женщина-оператор проигнорировала мой вопрос.

– Помощь уже в пути.

– Папа! – сказал я. Он издал булькающий звук, но непохоже, что это был ответ. Я вытер ему слюну и немного наклонил голову, чтобы воздух проходил свободнее. – Папа, пожалуйста.

– Не паникуйте, – сказала женщина в телефоне. – Сохраняйте спокойствие.

– Господи, господи боже!..

Скорая отвезла нас в медицинский центр «Триллиум» – ближайшую больницу. Как только мы там оказались, отца переложили на каталку; его длинные ноги не помещались на ней и свисали сзади. Быстро появился доктор, посветил фонариком в глаза и постучал по колену молоточком, получив в обоих случаях обычную рефлекторную реакцию. Он несколько раз попытался заговорить с отцом, потом приказал:

– Быстро сделайте ему МРТ головы.

Санитар покатил каталку прочь. За всё это время отец не произнёс ни единого членораздельного слова, хотя иногда издавал какие-то тихие звуки.

К тому времени, как приехала мама, отца уже уложили в постель. Стандартная правительственная медстраховка гарантирует вам место в общей палате. У отца была расширенная страховка и, соответственно, отдельная палата. Разумеется.

– О господи, – повторяла мама снова и снова, закрыв лицо руками. – О, мой бедный Клифф! Мой дорогой…

Мама была одного возраста с отцом, у неё были круглое лицо и искусственно выбеленные волосы. На ней всё ещё красовался теннисный костюм – белый топ, короткая белая юбка. Она много играла в теннис и была в хорошей форме; к моему смущению, даже некоторые из моих друзей считали её привлекательной.

Вскоре к нам пришёл лечащий врач, вьетнамка лет примерно пятидесяти. На бейджике на ее груди значилось «Д-р Тхань». Не успела она открыть рот, как мама спросила:

– Что с ним? Что случилось?

Доктор Тхань была сама доброта – я всегда буду её помнить. Она взяла маму за руку и заставила сесть. А потом сама присела на корточки, так, чтобы её глаза оказались на одном уровне с мамиными.

– Миссис Салливан, – сказала она. – Мне очень жаль. Новости неутешительные.

Я стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо.

– Что это? – спросила мама. – Инсульт? Господи, да Клиффу ведь всего тридцать девять. Он слишком молод для инсульта!

– Инсульт может случиться в любом возрасте, – сказала доктор Тхань. – Но, хотя технически это и правда разновидность инсульта, это не то, что вы думаете.

– Что же тогда?

– У вашего мужа врождённый порок, который мы называем АВМ – артериовенозная мальформация. Это переплетение артерий и вен без промежуточных капилляров. Обычно капилляры создают сопротивление, замедляя кровоток, а в случаях, подобных этому, сосуды имеют очень тонкие стенки и потому могут лопнуть. И когда такое происходит, кровь потоком изливается в мозг. При той форме АМВ, что имеется у вашего мужа – она называется синдромом Катеринского, – сосуды могут лопаться каскадом, один за другим, как пожарные рукава.

– Но Клифф никогда не говорил…

– Вероятно, он не знал. Это можно увидеть на МРТ, но люди обычно начинают делать МРТ только после сорока.

– Чёрт побери! – сказала мама, которая практически никогда не ругалась. – Мы же могли заплатить за обследование! У нас…

Доктор Тхань взглянула на меня, потом снова посмотрела маме в глаза.

– Миссис Салливан, поверьте, это ничего бы не изменило. Состояние вашего мужа не поддаётся коррекции. АМВ наблюдается у одного человека из тысячи, а синдром Катеринского – лишь у одного из тысячи носителей АМВ. Горькая правда состоит в том, что основной формой диагностики синдрома Катеринского является вскрытие. Вашему мужу на самом деле повезло.

Я посмотрел на отца, лежащего в постели с трубкой в носу, с иглой в руке, с отвисшей нижней челюстью.

– То есть с ним всё будет хорошо, да? – спросила мама. – Он поправится?

Голос доктора Тхань был очень печален.

– Нет, он не поправится. Когда лопаются сосуды, прилегающие к ним части мозга разрушаются потоком крови, бьющим в ткани. Он…

– Он – что? – спросила мама с явной паникой в голосе. – Он ведь не превратится в растение?! О господи, бедный Клифф! Господи Иисусе…

Я посмотрел на маму и сделал нечто такое, чего не делал уже лет пять. Я заплакал. Перед глазами всё расплылось, и точно так же поплыли мысли. Доктор продолжила давать объяснения, я слышал слова «тяжёлая олигофрения», «полная афазия» и «поместить в стационар».

Он не вернётся. Он не умирает, но уже не оживёт. И последние мои слова, зафиксированные его сознанием, были…

– Джейк. – Доктор Тхань звала меня по имени. Я протёр глаза. Она поднялась на ноги и смотрела на меня. – Джейк, сколько тебе лет?

Я уже взрослый, подумал я. Я достаточно взрослый, чтобы стать главой семьи. Я позабочусь обо всём, позабочусь о маме.

– Семнадцать.

Она кивнула.

– Тебе тоже надо сделать МРТ, Джейк.

– Что? – переспросил я; сердце внезапно заколотилось. – Зачем?

Доктор Тхань подняла тонкую бровь и сказала очень, очень тихо:

– Синдром Катеринского передаётся по наследству.

Я почувствовал, что снова поддаюсь панике.

– Вы… вы хотите сказать, что я могу кончить так же, как отец?!

– Просто пройди сканирование, – ответила она. – Катеринского у тебя запросто может не оказаться, но проверить нужно.

Я этого не перенесу, подумал я. Не перенесу превращения в овощ. Возможно, я не только подумал это; доктор Тхань улыбнулась улыбкой доброй и мудрой, словно услышала, как я говорю это вслух.

– Не волнуйтесь, – сказала она.

– «Не волнуйтесь»? – Во рту у меня было сухо, как в пустыне. – Вы сказали, что это… эта болезнь неизлечима.

– Это правда; дефект находится так глубоко в мозгу, что его нельзя исправить хирургически – пока нельзя. Но вам всего семнадцать, а медицина прогрессирует невиданными темпами. Даже с тех пор, как я начала работать, всё неузнаваемо изменилось. Кто знает, что станет возможным через двадцать или тридцать лет?

Глава 1

В бальном зале «Фэйрмонт-Ройал-Йорк-отеля» в Торонто было около сотни человек, и по крайней мере половине из них жить оставалось очень недолго.

Конечно, будучи богатыми, те, кто находился на пороге смерти, пользовались последними достижениями косметических технологий: подтяжками лица, физиогномическими перестройками, даже лицевой трансплантацией. Меня приводил в замешательство вид двадцатилетних лиц, приделанных к скрюченным телам, но, по крайней мере, трансплантации выглядели лучше, чем жутко растянутые лица остальных.

Но и это, напоминал я себе, были косметические улучшения. Фальшиво-юные лица были приставлены к старым, распадающимся телам – причём совершенно износившимся. Из присутствующих в зале стариков бо́льшая часть стояли на ногах, некоторые сидели в самоходных инвалидных колясках, кое-кто опирался на ходунки, у одного ноги были закованы в механизированную арматуру, а на другом был полноценный экзоскелет.

Теперь и старость не такая, как прежде, подумал я, качая головой. Сам-то я не был стар – мне было сорок четыре. Печально, конечно, но я использовал свои пятнадцать минут славы в самом начале, даже не подозревая об этом. Я оказался первым ребёнком, родившимся в Торонто 1 января 2001 года, – первое дитя нового тысячелетия. Конечно, гораздо больше шума было вокруг девочки, которая родилась 1 января 2000-го, года, не примечательного ничем, кроме трёх нулей на конце. Но это было ничего: последнее, чего мне хотелось, это быть на год старше, потому что через год я уже вполне могу быть мёртв. Старый анекдот снова всплыл у меня в памяти:

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, – сказал доктор. – Жить вам осталось недолго.

Молодой человек нервно сглотнул:

– Сколько?

Доктор печально покачал головой:

– Десять.

– Десять чего? Десять лет? Десять месяцев? Десять…

– Девять… Восемь…

Я тряхнул головой, чтобы прогнать эту мысль, и снова огляделся. «Фэйрмонт-Ройал-Йорк» был отличным отелем, построенным в первые славные дни эпохи железнодорожных путешествий, и переживал возрождение теперь, когда над старыми путями начали летать поезда на магнитной подвеске. Отель располагался через дорогу от вокзала Юнион-стэйшн невдалеке от набережной Торонто – в добрых двадцати пяти километрах от места, где по-прежнему стоял дом моих родителей. С потолка бального зала свисали канделябры, оригиналы живописных полотен украшали стены, оклеенные рельефными обоями. Официанты во фраках сновали туда-сюда, предлагая вино. Я подошёл к бару и заказал томатный сок, обильно приправленный вустерским соусом: этим вечером мне нужна ясная голова.

Когда я отступил от бара со своим напитком, оказался рядом с какой-то старой дамой, выглядящей именно так, как и положено старой даме: с морщинистым лицом и белыми волосами. Среди окружающего разгула фальши и отрицания очевидного она выглядела приятным исключением.

Женщина улыбнулась мне, хотя улыбка вышла несколько кривоватой – у неё явно раньше был инсульт.

– Вы здесь один? – спросила она. Её приятный голос был по-южному тягуч и подрагивал, как это свойственно старым людям.

Я кивнул.

– Я тоже, – сказала она. На ней были тёмный жакет, блуза более светлого оттенка и такие же тёмные брюки. – Сын отказался вести меня сюда.

Большинство присутствующих здесь были с сопровождающими: взрослыми детьми, адвокатами или платными сиделками. Я взглянул вниз, отметил, что у неё на руке обручальное кольцо. Она, по-видимому, заметила мой взгляд.

– Я вдова, – сказала она.

– Ох.

– Так что же, – продолжила она, – вы изучаете процесс для кого-то из родственников?

Я почувствовал, как моё лицо скривилось.

– Можно и так сказать.

Она посмотрела на меня со странным выражением на лице; я догадался, что её моя реплика не обманула, но, хотя ей и было любопытно, она из вежливости не стала развивать эту тему.

– Меня зовут Карен, – сказала она, протягивая мне руку.

– Джейк, – ответил я, протягивая свою. Кожа на её руке была сморщенная и покрытая пигментными пятнами, суставы пальцев раздуты. Я очень осторожно пожал её.

– Откуда вы, Джейк?

– Отсюда. Из Торонто. А вы?

– Из Детройта.

Я кивнул. Вероятно, многие из собравшихся здесь были американцами. «Иммортекс» нашла гораздо более благоприятный юридический климат для своих операций в либеральной Канаде, чем во всё более консервативной Америке. Когда я был ребёнком, студенты приезжали в Онтарио из Мичигана и Нью-Йорка, потому что алкоголь здесь разрешён раньше, а стриптизёрши снимают с себя больше. Теперь люди из этих двух штатов пересекали границу ради алкоголя, легальных проституток, легальных абортов, однополых браков, разрешённой эвтаназии под контролем врача и других вещей, которые не одобряет религиозное правое крыло.

– Забавно, – сказала Карен, оглядывая толпу собравшихся. – Когда мне было десять, я как-то сказала своей бабушке: «Да кто же захочет, чтобы ему было девяносто?» А она посмотрела мне в глаза и сказала: «Любой, кому стукнуло восемьдесят девять». – Моя собеседница покачала головой. – Как она была права.

Я слабо улыбнулся.

– Леди и джентльмены, – послышался в этот момент громкий мужской голос. – Прошу занять свои места!

Очевидно, ни у кого не было проблем со слухом: импланты легко корректируют этот признак старости. В задней части бального зала стояли ряды складных стульев, обращённые к небольшой трибуне.

– Пойдёмте? – предложила Карен.

Что-то в ней очаровывало меня, возможно, её южный акцент, она явно выросла не в Детройте, а также, несомненно, тот факт, что мы находились в бальном зале. Я обнаружил, что предлагаю ей руку и Карен принимает её. Мы медленно пересекли зал – я позволил ей задавать темп – и нашли пару незанятых стульев ближе к краю, под висящим на стене пейзажем А. Я. Джексона [1].

– Спасибо, – сказал тот же мужчина, что приглашал всех сесть. Он стоял за кафедрой тёмного дерева. Свет на него не падал – разве что немного рассеивалось от укреплённой на кафедре настольной лампы. Долговязый азиат лет тридцати пяти с чёрными волосами, зачёсанными назад и открывающими лоб, высоте которого позавидовал бы и профессор Мориарти. Он говорил в непривычно большой микрофон старомодного вида. – Меня зовут Джон Сугияма, – сказал он, – я вице-президент «Иммортекс». Спасибо, что собрались здесь сегодня вечером. Надеюсь, пока вы были довольны нашим гостеприимством.

Он оглядел собравшихся. Карен, как я заметил, была в числе тех, кто что-то согласно пробормотал себе под нос – чего, по-видимому, и добивался Сугияма.

– Ну хорошо, – продолжил он. – Во всём, что мы делаем, мы стремимся к абсолютному удовлетворению клиента. Ведь, как у нас здесь говорят, «Один раз клиент “Иммортекс” – всегда клиент “Иммортекс”».

Он широко улыбнулся и снова дождался одобрительных смешков публики.

– Что ж, я уверен, что у вас масса вопросов, так что давайте начнём. Я знаю, что то, что мы продаём, стоит немалых денег…

Кто-то рядом со мной пробормотал: «Не то слово», но если Сугияма и расслышал, то не подал виду.

– Но мы не попросим у вас ни цента, пока вы не будете уверены в том, что наше предложение полностью вам подходит. – Ободряюще улыбнувшись, он скользнул взглядом по собравшимся, заглядывая им в глаза. Он посмотрел в глаза Карен, но проигнорировал меня: вероятно, посчитал, что я не могу быть потенциальным клиентом, так что не стоит тратить на меня свой шарм.

– Большинство из вас, – продолжил Сугияма, – проходили МРТ. Наш запатентованный и эксклюзивный процесс под названием «Мнемоскан» ничуть не страшнее МРТ, только его разрешающая способность несравненно выше. Он даёт нам полную, идеальную картину структуры вашего мозга, на которой отмечен каждый нейрон, каждый дендрит, каждая синаптическая щель, каждое соединение между ними. А также уровень нейротрансмиттеров для каждого синапса. Ничто из того, что делает вас вами, не ускользает от нашего внимания.

До сих пор он говорил чистую правду. Ещё в 1990-х один филантроп по имени Хью Лёбнер пообещал наградить медалью из чистого золота – не просто дешёвым позолоченным кругляшом, какие дают на Олимпиадах, – и ста тысячами долларов наличными того, кто построит машину, способную пройти тест Тьюринга [2]. Старый анекдот, согласно которому компьютер стоит объявить истинно разумным, если его ответы на вопросы невозможно отличить от ответов человеческого существа. Лёбнер ожидал, что пройдёт всего несколько лет, прежде чем ему придётся раскошелиться, – но всё обернулось по-другому. Премию присудили только три года назад.

Всё это показывали по телевидению. Жюри состояло из пяти инквизиторов: священник, философ, специалист в области мышления, владелица малого бизнеса и комик разговорного жанра, а на их суд представили двоих, спрятанных за чёрными занавесями. Членам жюри было позволено задавать этим двоим совершенно любые вопросы: моральные головоломки, факты повседневной жизни, даже вопросы о любви и воспитании детей; вдобавок ко всему комик пытался их расколоть, интересуясь, почему те или иные шутки смешны или наоборот. Но не только это: две скрытые за занавесями сущности вступали в диалог друг с другом, обмениваясь вопросами на глазах жюри. В конце члены жюри проголосовали и единогласно признали, что не могут определить, за какой занавесью находится машина, а за какой – живой человек.

После перерыва на рекламу занавеси были подняты. Под левой обнаружился лысеющий и бородатый чернокожий мужчина за пятьдесят – его звали Сэмпсон Уэйнрайт. А за правой был очень простой на вид угловатый робот. Группа разработчиков получила свои сто тысяч – мелочь по нынешним временам, но имеющая огромное символическое значение – и золотую медаль. Их изделие-победитель, как они потом рассказали, было точной мнемокопией Сэмпсона Уэйнрайта, которая в самом деле, и весь мир стал этому свидетелем, генерировала мысли, никаким способом неотличимые от мыслей оригинала. Три недели спустя та же самая группа разработчиков разместила на бирже акции своей небольшой компании «Иммортекс»; на следующий день все они стали миллиардерами.

Сугияма продолжал свою рекламную речь.

– Конечно, – говорил он, – мы не можем записать цифровую копию обратно в исходный биологический мозг, однако можем поместить её в искусственный; в этом, собственно, и состоит наш процесс. Наш искусственный мозг конденсируется из квантового тумана, формируя наногель, который в точности повторяет структуру биологического оригинала. Копия будет вами – вашим разумом, пересаженным в искусственный мозг, сделанный из долговечной синтетики. Он не будет изнашиваться. С ним не случится инсульта или аневризмы. В нём не разовьётся деменция или маразм. И… – он сделал паузу, чтобы убедиться, что безраздельно завладел всеобщим вниманием, – он не умрёт. Потенциально новый вы будете способны жить вечно.

Несмотря на то что все хорошо знали, чем именно здесь торгуют, раздались изумлённые возгласы: слово «вечно» производит неизгладимое впечатление, будучи произнесённым вслух. Я лично был не слишком высокого мнения о бессмертии, потому что подозревал, что мне наскучит жить к тому времени, как я достигну, скажем, возраста Карен. Но я ходил по яичной скорлупе двадцать семь лет, постоянно боясь, что сосуды в моём мозгу лопнут. Смерть была не так уж страшна, но перспектива превратиться в растение, как отец, повергала меня в ужас. К счастью, искусственные мозги «Иммортекс» работают на электричестве; им не нужны питательные вещества, так что и кровеносных сосудов в них нет. Я сомневался, что доктор Тхань имела в виду что-то подобное, но мне сгодилось бы и такое.

– Конечно, – продолжал Сугияма, – искусственному мозгу потребуется тело.

Я взглянул на Карен: интересно, она уже слышала об этом до прихода сюда?

Похоже, учёные, первые начавшие делать искусственные мозги, поначалу не устанавливали их в роботизированные тела, и для личности, которую представлял собой воссозданный разум, это было подлинным кошмаром. Оказаться глухим, слепым, неспособным общаться или двигаться, в сенсорной пустоте, худшей, чем обычная тьма и тишина, лишённым даже проприоцептивного ощущения положения собственных конечностей, контакта кожи с воздухом или одеждой!.. Эти транскрибированные нейронные сети, как я читал в статьях, которые удалось найти, быстро начинали перестраиваться в соответствии с паттернами, характерными для ужаса и безумия.

– И поэтому, – продолжал говорить Сугияма, – мы дадим вам искусственное тело – тело, которое можно обслуживать, ремонтировать и обновлять неограниченно долго. – Он поднял руку с длинными пальцами. – Я не буду вас обманывать, ни сейчас, ни когда-либо впредь: пока что эти тела несовершенны. Но они тем не менее чертовски хороши.