Не ложись поздно

Приподняв голову, я увидела, что сзади к маме подошел седой мужчина в белом халате и с блокнотом в руке. На груди доктора болтался стетоскоп.

– Папа! – закричала я. – Позаботьтесь о папе!

Никто даже не обернулся. Оба смотрели на меня.

Я перевела взгляд на кровать напротив.

– Папа?

На кровати никого не было.

Мама положила руку мне на плечо.

– Лиза, почему ты кричала? – Тут я заметила, что другая ее рука закована в гипс и висит на перевязи.

– Я… мне показалось, что я видела папу, – пробормотала я. Комната снова закружилась перед глазами. – На той кровати. Так отчетливо… Он истекал кровью. Голову опустил, а кровь так и хлещет… и никто ему не помог. Никто.

Седовласый отстранил маму. Он смотрел на меня серебристыми глазами сквозь стекла очков в черной оправе. Мохнатые брови домиком напоминали пару толстых белых гусениц.

– Я доктор Мартино, – представился он. – Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии.

– Я была без сознания? – Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину струился оранжевый солнечный свет. Лучи заходящего солнца?

– У тебя тяжелое сотрясение, – продолжал доктор Мартино. Его дыхание пахло кофе, в глазах и в стеклах очков играли блики света. – Какое-то время тебя, вероятно, будут преследовать ночные кошмары и даже галлюцинации. Твой мозг перенес серьезную встряску.

Я зажмурилась. Все болело. Все тело. Даже веки.

– Галлюцинации? – переспросила я, снова открыв глаза. – То есть как сейчас, когда я увидела папу?

Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Про таких вроде говорят: «характер стойкий, нордический».

– Я была уверена, что вижу его. – У меня вдруг сдавило горло. – Не могу поверить, что мне все почудилось.

– Мы подержим тебя здесь немного, – сказал доктор Мартино. – Где-то с недельку или чуть подольше. Нельзя исключить внутренних кровоизлияний. Придется понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации – должен сразу предупредить.

Я слушала его вполуха. Врач по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови шевелятся сами, будто живые.

Я повернула голову к маме.

– А… папа? Где папа? Он в порядке?

Мама закусила нижнюю губу. Прежде чем ответить, она тяжело вздохнула.

– Нет, Лиза. Мне очень жаль, – прошептала она. – Он… он не в порядке.

Часть вторая

6

Не хочу описывать неделю в больнице. То было время тоски, головных болей, отчаяния, страданий, слез и кошмарных снов. В первый раз, когда мне разрешили сходить в уборную на другой стороне коридора, я вдруг обнаружила, что пол превратился в болотно-зеленую топь. Пузырящаяся горячая жижа облепила подошвы моих тонких больничных тапочек. Я с ужасом смотрела, как слизь стремительно взбирается по лодыжкам…

Я запрыгала на месте, лихорадочно пытаясь соскрести с ног зеленую дрянь.

– Она не сходит! Не сходит! – вопила я.

Мне на выручку явились две медсестры: взяли под белы рученьки и водворили, дрожащую и бьющуюся в истерике, обратно в кровать.

– Я всегда буду так чудить? – спросила я одну из них – высокую, чернокожую и такую крепкую, что она безо всякого труда подняла меня на руки и уложила в постель.

– Нет здоровых людей, есть необследованные, – добродушно отозвалась медсестра. Голос у нее оказался на удивление высокий и мягкий. – Все у тебя образуется. Нужно время.

Не шибко-то я ей поверила.

В больнице у меня только время и было: время, чтобы пялиться в потолок и думать о папе. Мама установила над моей кроватью телевизор. Но единственный раз включив его, я наткнулась на рекламу собачьего корма и разревелась, потому что Морти выскочил из машины и потерялся. Я выключила телевизор и больше не включала.

Друзья и знакомые слали открытки с соболезнованиями и ободрениями. Кузины из Вермонта отправили мне огромный букет белых и желтых лилий. Их насыщенный аромат наполнил палату, и я расчихалась. Очевидно, у меня аллергия на лилии. Пришлось убрать.

Но какая разница?

Одолевали и другие горестные мысли, которые я при всем желании не сумела бы описать. Вы, наверное, назвали бы их сумрачными.

Когда я сразу после выписки сидела на заднем сиденье непривычной еще новой машины, которую вела мама, все казалось мне слишком ярким. Я держала голову опущенной, дожидаясь, когда глаза привыкнут. Но привыкать они не хотели, и все мне виделось в ослепительном световом ореоле.

– Мам, как ты можешь вести машину одной рукой? – От затянувшегося молчания голос у меня сел. Я потерла правое запястье. Оно ныло там, где недавно была вставлена трубка. От нее остался круглый кровоподтек.

Мама не отвечала.

Я прикрыла глаза рукой. Солнечный свет тоже казался теперь слишком ярким. Подумала: может, солнечные очки надеть? Мы выехали с больничной парковки и уже через несколько минут мчались по узеньким улочкам Олд-Виллидж.

Мне бы радоваться. Наконец-то свобода! Я еду домой. Но радость отняла бы слишком много сил. Я развалилась на сиденье. Тело одеревенело. Знаете, как бывает, когда отсидишь ногу? А у меня так было во всем теле.

– Мам, ты как?

По-прежнему прикрывая глаза рукой, я глянула в лобовое стекло – и дико вскрикнула, увидев большого белого пса, который трусил через дорогу.

– Мама, стой! Останови машину! Смотри, это же Морти!

Но мы мчались дальше. Мама вывернула руль влево.

– Нет, мама! Ты его собьешь! Мама, тормози! Пожалуйста!

Она вдавила ногой педаль газа. Машина рванула вперед. Я увидела несущийся навстречу автомобиль. Темно-синий джип скалился клыками хромированного радиатора. В уши мне ворвался захлебывающийся вой клаксона.

А потом страшный удар сзади швырнул меня на спинку переднего сиденья.

О нет! Не-е-ет! Только не снова!

Я отлетела назад. На моих глазах мамина голова ударилась о рулевое колесо. И не отскочила. Мама так и осталась лежать головой на руле, свесив руки вдоль туловища.