Сладкая месть

Она мягко отстранила его от себя, собрав всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению столкнуть его прямо с кровати.

– Так говорите вы, – пробормотала она дрожащим от усилий не закричать голосом, – но другие не будут столь благородны. Вина и позор всегда ложатся на женщину. Умоляю вас, уходите.

Именно этого больше всего и хотел Уолтер, и его желание заставило почувствовать себя еще более виноватым. Ее слова, казалось, лишь укрепляли его выводы о причине ее такого поведения. Он снова привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Вам нечего бояться, – успокаивал ее Уолтер. – Я уверен, что никто не видел, как мы вошли сюда, и клянусь своей честью и душами моих умерших отца и матери, если вам угодно, то никто и никогда не услышит этого от меня.

Поскольку эти заверения являлись полной противоположностью того, что хотела Мари, попытка Уолтера умиротворить ее оказалась, по меньшей мере, не эффективной. Мари как раз уповала на то, что кто-нибудь заметит, как они вместе вошли в ее покои, она полагала, что Уолтер не сможет не похвастаться своей победой. Она рассчитывала, что его хвастовство поможет ей заявить о том, что он соблазнил ее. Мари была не из тех, кто особенно верил в честь, но она не сомневалась, что, поклявшись душами усопших родителей, Уолтер – каким бы ни был легкомысленным – со всей искренностью обещал не выдавать ее.

Более того, утверждение Мари, что в подобных делах всегда винят и стыдят женщину, имело своей целью вытянуть из него заявление, что он не допустит этого, что защитит ее, дав ей свое имя. Следовательно, его заверения в соблюдении полного таинства плюс намек, что он не готов защищать ее иначе, так разъярили Мари, что она вся тряслась от гнева. Чувствуя, как она дрожит, Уолтер попытался привлечь ее к себе еще ближе.

– Вам нечего бояться, – не унимался он. Вторичное повторение этого утверждения, столь разозлившее ее в первый раз, заставило Мари с такой силой оттолкнуть Уолтера от себя, что, застав его врасплох, она ослабила его объятия, и он чуть не вывалился из кровати.

– Уходите! Уходите! – закричала она, не полагаясь на то, что не скажет чего-нибудь еще.

Поскольку его попытки утешить, казалось, только еще больше злили ее, Уолтер поднялся и начал одеваться, наблюдая за ней озабоченным взглядом. Она отвернулась и уткнулась лицом в подушку, натянув на себя одеяло, будто хотела спрятаться от него. Уолтеру показалось, что она плачет, но он понятия не имел, что сделать или сказать, чтобы успокоить ее. Ту единственную вещь, которая могла осчастливить ее, он не мог предложить.

Уолтер поклялся, что никогда в жизни не станет столь неосмотрительно доверять своим суждениям о намерениях женщины. Как только смысл этой клятвы дошел до него полностью, он понял, что ему никогда больше не придется играть в такие игры снова. Скоро у него появится Сибель. Волна облегчения и счастья захлестнула его, но при мимолетном взгляде на жалкий комок под одеялом, где лежала Мари, его снова охватил стыд. Он хотел уйти без лишних слов, но когда оделся, что было нелегко сделать с помощью одной руки, то заставил себя подойти к кровати и тихонько коснуться плеча Мари.

– Я ухожу, как вы и просили, – прошептал он так, чтобы она слышала. – Мне жаль, Мари. Мне очень жаль.

15

Выйдя из покоев Мари, Уолтер не знал, что ему с собой делать. Он убедился, что его не видит ни одна душа, включая прислугу, и поспешил убраться из женских пределов замка. Его мучило раскаяние. За всю свою жизнь он не мог припомнить такого тошнотворного и отвратительного ощущения. Думать он мог лишь о том, как найти Сибель и излить ей все свои чувства. Она бы успокоила его, ибо случившееся было ужасной ошибкой, вызванной неудовлетворенной похотью.

Однако он дал Мари клятву, что не расскажет о случившемся никому; и лишь образ несчастной Мари растворился, а боль и стыд немного поутихли, Уолтер понял – как раз Сибель ему и не следовало ничего рассказывать. О ревнивости ее нрава он знал не только по предупреждениям Саймона, но и из собственных наблюдений. Не откажется ли она от помолвки в порыве ревности... о, Боже!.. К Мари?! Но не должен ли он, ради блага самой же Мари, утаивать от Сибель свою слабость?

Стоило Уолтеру осознать, что он не может открыться Сибель, как мысль о встрече с ней стала для него совершенно ужасающей. Покуда, он не сбросит с сердца эту ношу, поведение его будет оставаться неестественным, но он поклялся, что сохранит все в тайне, и коль уж не мог рассказать об этом никому, то и никто не мог разделить с ним этот груз. Средь всех совершенных Уолтером грехов лишь несколько могли стать причиной епитимьи, но ведь не этот... И тут Уолтера осенило, и на душе сразу полегчало: если нельзя открыться Сибель, можно доверить свои тревоги Богу!

Осторожно, словно отправляясь на тайную ночную вылазку, Уолтер пробрался в свои покои, взял накидку, затем так же тихо выскользнул из замка. Он решил отправиться в деревенскую церковь, ибо исповедоваться в своем грехе священнику часовни замка ему не хотелось – уж слишком близко она находилась. Уолтер понимал, что священник, выдавший тайну исповеди, безусловно, был бы предан страшному проклятию, но все-таки слуги Господа, хотя и должны были отличаться от простых смертных, на самом деле оставались людьми, и некоторые из них боялись анафемы меньше, чем следовало.

Деревенская церковь имела убогий вид: каменные стены не были украшены орнаментом, а окна заменяли простые щели, так что на пол падало лишь жалкое подобие света. Когда Уолтер закрыл за собой дверь, то у входа воцарилась почти непроглядная тьма, но в нескольких шагах от него по диагонали, там, где находился алтарь, серело пятнышко, в котором Уолтер распознал приоткрытую дверь, ведущую во внутреннюю часть здания. Зная Уэльс, Уолтер решил, что там находится сараеподобное сооружение, в котором жил священник.

– Святой отец... – тихо позвал он.

Почти тотчас же светлое пятнышко было загорожено, и послышался голос. Хотя Уолтер не разобрал слова, но по одному-единственному слогу в нем он пришел к выводу, что оно обозначало что-то вроде обычного «Да?». Уолтер ощутил облегчение. Скорее всего этот священник не знал французского. Следовательно, кроме формальных фраз, все сказанное Уолтером останется для него непонятным. Так что Уолтер действительно исповедается самому Господу.

Несмотря на то, что угол, в котором он стоял, был темным, и священник едва ли мог разглядеть вошедшего, Уолтер натянул капюшон поглубже, чтобы прикрыть лицо. Священник говорил слабым, неуверенным голосом старика. Уолтер опустился на колени на холодный каменный пол и склонил голову.

– Отец, – начал он, – я признаюсь, что согрешил. – Эти слова столь явственно вернули образ Мари, съежившейся на кровати, что голос его задрожал, и он начал всхлипывать. – Грех, совершенный мной, столь отвратителен, что мне уже ничем не поможешь.... – На этом он покончил с формальной латинской прелюдией и рассказал историю о своей похоти, о потере разума и о неспособности утешить женщину, которую обидел.

Священник, закутанный в накидку или одеяло, возвышался над ним черной колонной, выделяясь лишь своим силуэтом на едва светлом фоне церковного интерьера. То, что он не понял ни единого словечка, сказанного Уолтером, не считая латинского начала, не имело никакого значения. Об искренности раскаяния он мог догадаться по надломленному голосу и покорно склоненному силуэту. Не важно было и то, о каком грехе шла речь, ибо каким бы ужасным он ни был, ужаснее уже не мог стать. В некотором отношении старик был рад, что ничего не понял. По голосу и стройности речи он лишь догадался, что кающийся относился к знати.

«Он слишком стар, – подумал Уолтер, – чтобы принимать близко к сердцу любой грех, приведший человека в его скромную обитель и выжавший столь горькие слезы».

Наконец исповедь Уолтера подошла к концу, и он тяжело и глубоко вздохнул. Слабым, неуверенным голосом священник задал формальные вопросы, а Уолтер также формально ответил на них. Затем последовала пауза. Священник понимал, что мог бы попросить платы, которая пошла бы на благо церкви. Понимал он и то, что этот человек с радостью бы расплатился – вот только священник не говорил на языке кающегося, а кающийся не знал его языка. А знает ли этот человек латынь? Но старик тотчас же горько улыбнулся во мраке: он и сам не говорил на латыни настолько хорошо, чтобы объяснить, что ему нужно. Вздохнув, он пропел молитвы ровно столько раз, сколько должен был читать их Уолтер каждый день до определенного срока. Затем он отпустил грехи и повернулся к двери.

Уолтер оставался на коленях до тех пор, пока прямоугольник света в дверном проеме снова не загородил тело священника. Он не думал, что его увидят; он даже не понял, что старик удалился – Уолтер наслаждался облегчением, вызванным освобождением от греха. Он до сих пор сожалел о недоразумении, расстроившем Мари, но щемящая боль вины исчезла.

Уолтер поднялся на ноги, простонав, ибо его колено напомнило о том, что оно еще не совсем зажило и не одобряло долгое пребывание на холодном каменном полу. С трудом взбираясь по пригорку к замку Билт, Уолтер прилежно проговаривал про себя Аве и Пате, надеясь, что правильно понял священника. Для полной уверенности Уолтер повторил каждую молитву несколько раз, но это его не очень-то волновало. Бог уже знает, что у него не было намерения идти на обман, и не станет винить, если он ошибется в количестве молитв.

И хотя на душе у Уолтера полегчало, от мысли, что он встретит Сибель или Мари, ему вновь стало не по себе. Поэтому вместо того, чтобы снова вернуться в замок, он направился к конюшням. Как только он зашагал вдоль ряда лошадей к Бью, его остановил голос Саймона.

– Где тебя черти носили? – нетерпеливо окликнул тот.

– Черти тут ни при чем, – отвечал Уолтер, – по крайней мере, последние полчаса. А что?

– Все либо собираются в дорогу, либо проводят совещания, на которые я не приглашен, – зло ухмыльнулся Саймон. – Я подумывал, что в такой погожий денек неплохо было бы объехать окрестности. В той или другой деревне будет человек, посланный Сиуордом, и, возможно, мы услышим новости из замка Монмут.

Уолтер так широко улыбнулся, что можно было подумать, будто его лицо сейчас разделится на две части. Настроение у него тотчас же поднялось. По его мнению, это был явный знак свыше, что он прощен. Он не сомневался, что сама Святая Мать, должно быть, услышала его исповедь, ибо только она могла в силу своего милосердия и доброты дать ему эту отсрочку.

– Договорились, – согласился он, но тут же его охватили сомнения. Теперь он не был настолько свободен, чтобы поступать по своему усмотрению. Естественно, он должен был предупредить Сибель, а тут возникала еще одна проблема. – Но я не при оружии, – сказал он, – и Сибель...

– Я сообщил Рианнон, что уеду и собираюсь воспользоваться твоим обществом, если получится, – успокоил его Саймон. – Рианнон предупредит Сибель. Что насчет вооружения, то как же ты собираешься вооружаться со своей перевязанной рукой? Не думаю, что мы нарвемся на неприятности. Я намереваюсь идти по безопасным дорогам.

Охваченный на мгновение прошедшим чувством вины, Уолтер решил, что это слишком легкомысленно.

– А Сибель не обидится, если я сам не оповещу ее об этом? – спросил он.

– Только не Сибель, – уверенно сказал Саймон и засмеялся. – Она не grande dame sans merci[10 - Знатная дама, лишенная милосердия (фр.).]. Ты думаешь, она сошла со страниц любовного романа?

В этот момент в проход влетел Вильям и воскликнул:

– Я нигде не мог найти... А, вы уже здесь, сэр. Мне присмотреть за лошадьми, Саймон? – Мальчик был взволнован, глаза его блестели от возбуждения, голос срывался.

– Мы сами за этим присмотрим, – сказал Уолтер. – Как только отдышишься, беги назад и скажи своей сестре, что я еду с Саймоном и не успею к обеду.

– Ты станешь образцовым мужем, Уолтер, – рассмеялся Саймон. – Смотрю, Сибель тебя уже отлично выдрессировала.

– Это не Сибель, – начал защищаться Уолтер. – Моя матушка, бывало, так беспокоилась...

Саймон весело хлопнул его по здоровому плечу.

– Так будет гораздо лучше для вас обоих, да и ты вполне прав. Глупо уезжать, не предупредив жену, когда тебя ждут. Как она придет к тебе на помощь, если не знает, что ты попал в беду или нуждаешься в поддержке?

Если Уолтера несколько и удивило уверенное предположение Саймона, что жена обязана мчаться на помощь мужу, он уже достаточно привык к правилам и обычаям Роузлинда, чтобы не высказываться на этот счет. Он окликнул конюхов и принялся с интересом наблюдать, как те с опаской стали подбираться к жеребцу Саймона, который приветствовал вторжение на его территорию, ударами копыт и лязганьем зубом. Не пощадил он и своего хозяина, и Саймон, сжав руку в кулак, нанес ему удар, который мог бы раздробить череп более мелкого животного.

Неудивительно, что Уолтер оказался в седле раньше Саймона. Поскольку Бью несколько дней был лишен всяких физических упражнений, он тоже пару раз встал на дыбы, но, безусловно, не пытался сбросить с себя Уолтера, как это, похоже, собирался сделать с Саймоном Ямллэдд. Саймон с привычным мастерством выдержал в седле шалости коня, улыбаясь и похлопывая его, пока тот, наконец, не угомонился.

– Теперь, когда ты помолвлен с Сибель, у тебя появится богатый выбор молодых жеребцов в Роузлинде, – весело сказал Саймон. – Там есть два коня исключительной храбрости и силы.

– Под храбростью, я полагаю, ты подразумеваешь горячность нрава, как у твоего демона, – весело ответил Уолтер. – Может быть, таким образом ты хочешь избавить семью от меня? Почему так скоро? Неужели я уже заслужил это?

– О, у тебя не возникнет с ними больших проблем. – Саймон небрежно пожал плечами. – Ты на добрых два-три стоуна тяжелее меня. Мама говорит, что под Саймоном – я имею в виду ее первого мужа – они ходили послушными ягнятами. Она считает, что это имеет какое-то отношение к весу.

Уолтер многозначительно взглянул на Ямллэдда, который пустился галопом так, будто мог делать это до бесконечности. Хотя он и не верил, что наездник или какое-то обстоятельство могло сделать из таких боевых коней послушных ягнят, красота и неутомимая энергия животного не оставили его равнодушным. И к концу их тридцатимильной поездки, когда Бью начал выказывать признаки усталости и всадники спешились, Ямллэдд выбрал одного из людей Саймона, возникшего в поле его зрения, и принялся демонстрировать искусство нападения так, будто его только что вывели из конюшни. Животное на самом деле казалось полным сил, и Уолтер решил принять жеребца, если ему предложат подобного. На худой конец он мог смешать его родословную с самой обыкновенной кобылой, чтобы сохранить силу и храбрость, искоренив в то же время дьявольскую горячность.

Один из людей Саймона ждал их в Цуимду, но его новости были двухдневной давности и оказались ненамного свежее тех, что доставил Эфан. Все же он добавил одну новую деталь. В лесах близ Монмута полным ходом шла вырубка деревьев, больших деревьев, а звуки наковален в замке раздавались на протяжении всех ночей.