Демиург

Глава 1. «Клянусь в любви до гроба…»

Эсхил, «Агамемнон», 1445

“… та, которая подобно лебедю

пропела последнюю смертную жалобу…”

В тёплую безмятежную ночь с 15 на 16 июня 1906 года, когда через распахнутые настежь окна пробирается слабенький ветерок, когда на улицах властвует духота, а светает уже во втором часу, в Санкт-Петербурге приключилась драма с весьма скверным финалом. Трагедия началась, как и полагается, на подмостках, а закончилась на Каменном острове: в двухэтажном особняке с готическим куполом на покатой крыше, который расположился между набережной реки Большой Невки и Сквозным проездом.

Неожиданная весть всколыхнёт газетный мир Российской империи. Репортёры со скоростью света примчатся в издания: «Сенсация! Молния! Срочно в завтрашний выпуск!» Редакторы заголосят: «На первую полосу, заглавие – крупным шрифтом. Фотоснимок сыскать немедля!»

Кто-то из редакторов ударит кулачком по столу. Другой пожалуется небесам на самый бестолковый секретариат. Третий опрокинет стакан чая на заваленный бумагами письменный стол. До позднего вечера будут стучать наборщики, сооружая «оригинал» на чудо-машинах «линотипах» – германских печатных станках. Опередить конкурентов! Живее, коллеги! Корректура, подпись выпускающего редактора, финальная вёрстка…

Самое популярное издание столицы «Слово Петербурга» выйдет с интригующим заголовком передовицы: «Бенефис королевы цыганского романса обернулся её «лебединой песней». Встревоженных читателей поверху статьи обожгут «взором томительным» легендарные колдовские глаза со знаменитого фотографического снимка г-на Буля.

Однако мы сильно забежали вперёд. Итак, драма началась на сцене.

Народу в Суворинском театре набилось – гибель. Овациям и bis'ам не было предела. Когда Анастасия Бельцева тянула: «клянусь в любви-и до гро-о-оба…», – в ложе таяло даже подмороженное высоким статусом лицо супруги генерал-губернатора, а что говорить про остальную публику (преимущественно мужскую).

Разумеется, «монбланы» букетов, несколько ценных подарков, в том числе – необыкновенного размера корзина, наполненная алыми розами и нежно-молочными бутонами гвоздик.

– Розе северных полей: ура, ура-а, у-у-ра-а-а! – надрывался в крике офицер-гвардеец с тонкими стрелочками-усами на шальном от восторга лице.

Высокая, статная femme fatale: Анастасия Дмитриевна Бельцева. Северная Шахерезада. Чёрные брови королевы изогнуты дугами, будто клинки острой турецкой сабли кылыч. Копна густых каштановых волос, хвост причёски перетянут голубой лентой. По сцене она передвигается с ленцой, будто барыня. Достоинством вся наполнена, что чаша хмельным вином. «Роза северных полей», как именовали её столичные репортёры, разом сочетала в себе грацию великосветской дамы и обворожительное колдовство лукавой цыганки.

А её голос… разве скрипучий патефон может передать бархатную прелесть этого волшебного меццо-сопрано? Пение Анастасии Бельцевой дурманом проникало в оцепеневшего слушателя, выворачивало его душу наизнанку.

Сирена Бельцева, чаровница, ведьма.

Наконец, дурман развеялся… Экзальтированная публика пришла в себя, разрозненными стайками покинула театр, и только тогда Анастасия Дмитриевна выскользнула из чёрного хода на улицу. В сопровождении двух охранников с могучими фигурами и схожими чёрными котелками на головах, примадонна села в автомобиль «Ренольт» и покинула место недавнего триумфа.

Вместе с шофёром, певицей Бельцевой и охранниками, в салоне автомобиля также находились сегодняшние презенты поклонников, наиболее приглянувшиеся примадонне: серебряная ваза с золочёными вензелями и переполненная розами и гвоздиками корзина, своими размерами превышающая обычные стандарты. Изогнутую ручку обвивали кружевные ленты – алые, лиловые, жёлтые. Необыкновенная какая-то корзина, грандиозная. Но тут и дама имелась незаурядная, поэтому, казалось бы, удивляться величине этого плетёного предмета не стоит.

Один из дюжих охранников Шахерезады, тот самый, который нёс корзину из театра в салон автомобиля, был малость удивлён непомерно большой тяжестью ноши. Как будто помимо благоухающих цветов в ней хранилась также пудовая гимнастическая гиря. Цербер усовестил себя, мол, совсем растерял физическую мощь, и с удвоенной энергией занёс корзину на второй этаж уютного особняка г-жи Бельцевой на Каменном острове, в её персональные апартаменты. По воле хозяйки он поставил ароматный презент на пол – ровно посредине комнаты, – а затем вышел вон.

Недотёпа мгновенно забыл о том, что совсем недавно он малость удивился необыкновенной тяжести корзины. Болван не вспомнил об этом занимательном случае и на следующий день… когда в особняк прибыли чины сыскной полиции. Следователь г-н Штельмахер первым делом поинтересовался у охранников и обслуги: случались ли на днях какие-нибудь происшествия? Что вы приметили необычного, странного? Настырные поклонники, угрозы, письмо, другое что-нибудь… Но всё это произойдёт завтра, а сегодня мистическая драма только набирала обороты.

Исполнив долг, охранники ушли спать в комнату, отведённую им на первом этаже. Верзилы отказались от ужина, так как во время концерта отлучались в буфет. Сторож Никитич привычно шаркал валенками по паркету, гремел ключами. Матрёна Афанасьевна Булыкина, экономка и горничная по совместительству, наглухо заперла все окна в комнате королевы (хозяйка панически боялась простудиться) и ушла на первый этаж. Ужинать Бельцева не соизволила – дело привычное. В туалетной комнате находился маленький стол с сыром, графином воды, фруктами и бутылкой итальянского вина. Анастасия Дмитриевна поклюёт малость этой пищи, фужер винца выпьет – вот и весь её ужин.

Особняк, а если точнее выразиться – особнячок г-жи Бельцевой, не самое величественное здание на Каменном острове… однако строгий готический купол на покатой крыше придаёт дому особенный северный колорит. Фасад выложен из тёмных дубовых досок, поэтому некоторые завистники, а если говорить откровенно – завистницы, – называют этот чертог «берлогой медведицы». На первом этаже здесь имеются: четыре комнаты для прислуги, кухня, просторная гостиная, два чулана, погреб и прочие хозяйственные помещения. Коридор и гостиная дома ослепляют богатством и броской роскошью: зеркала, хрусталь, люстры, гобелены, картины, драгоценные вазы с затейливыми росписями, матово-чёрный рояль. Летняя остеклённая терраса – причуда шведского архитектора – прилепилась к задней стороне особнячка. Однако хозяйка весьма ценит этот каприз иноземного зодчего. Терраса сокрыта от любопытных глаз с улицы… Тёплыми вечерами Анастасия Бельцева всегда пьёт здесь чай с прислугой: экономкой Матрёной и сторожем Федотом Никитичем. Эти два человека за последние годы стали для неё самыми близкими людьми, почти родными. Второй этаж – подлинные владения госпожи Бельцевой. Её личные апартаменты гораздо скромнее сверкающего коридора и гостиной на первом этаже, зато здесь невероятно уютно и спокойно. Рядом с комнатой находится рабочий кабинет примадонны, строгий и деловой по своему интерьеру, как и полагается. Неподалёку от шкафа с книгами в кабинете стоит стальной сейф, где, наверняка, имеется много ассигнаций и хранятся важные документы. В туалетной комнате госпожи Бельцевой, разумеется, присутствуют все последние достижения науки и технического прогресса: «царь-ванна» из тёмно-серого мрамора и белый ватерклозет с крышкой. Сторож Никитич заранее включил печь-бойлер, так как после концертов хозяйка всегда грелась в мраморе. Челядь на второй этаж поднималась только по хозяйственным заботам и особенно долго тут не задерживалась. Анастасия Дмитриевна, публичная персона, дорожила одиночеством и уютом личных апартаментов. Как уже упоминалось, Бельцева панически боялась простудиться и поэтому даже в самую жаркую погоду она спала в комнате с закрытыми окнами и ничуть не смущалась того факта, что с утра чувствовала себя, по собственным словам, как итальянская креветка. Это ничего, жаркие дни в столице так быстро заканчиваются. Студёные зимние вечера, треск раскалённых дров в печи, были впереди. В Санкт-Петербурге сейчас стояла душная и жаркая погода.

Поступление свежего летнего воздуха в её комнату прекратилось, и пока госпожа Бельцева плескалась в ванне, помещение постепенно заполнилось терпким ароматом алых роз и белоснежных гвоздик. Нагая Шахерезада с сомкнутыми очами, до головы прикрытая плотной шубой из сверкающей пузырчатой пены, расплылась в мечтательной улыбке… Медово-пряный запах её любимых цветов проник сквозь полуприкрытую дверь туалетной комнаты и принялся игриво щекотать греческий нос хозяйки дома.

Закончив вечерний туалет, Бельцева облачилась в шёлковый халат фиалковой расцветки, перехваченный у талии поясом, а потом зашла в комнату. Запах роз и гвоздик царствовал тут. Аромат цветов становился навязчивым, но этот факт не смутил хозяйку дома. Бельцева покрутилась у зеркала, а затем прошла к письменному столу у стены, увешанной от потолка и чуть не до пола фотографиями и репродукциями. Бельцева уселась на резной стул, не теряя при этом грации, словно примадонна до сих пор находилась на сцене. Она приложила к уху трубку телефонного аппарата “Эрикссон”, а затем накрутила ручку индуктора.

– Барышня, мне нужен абонент… двести пятнадцать, сорок восемь, – почти пропела слова и цифры Шахерезада своим чарующим меццо-сопрано.

Бельцева опустила трубку аппарата. В комнате стало столь тихо, что она услышала, как лениво бранятся сторож и экономка на первом этаже. Когда её соединят, трубка слегка завибрирует в ладони, зашипит, словно змея, а следом донесётся голос телефонистки: «Внимание, готово».

Вот оно: трубка едва задрожала, шипение…

– Здравствуй, мой милый. Я невероятно соскучилась. Сегодня был концерт: овации, крики, цветы. Надоело всё, пустота без тебя…

Речь собеседника, по-видимому, не обрадовала Бельцеву. Её спина немного потеряла грацию. Из Шахерезады, как из кожаного мяча, словно спустили воздуха.

– Милый, я как раз собиралась с тобой говорить о нём. Прости меня, но я не желаю обсуждать повышение суммы. Признаюсь, как на духу… я боюсь его. Он опасен, понимаешь, от него исходит некая невообразимая демоническая угроза. Ты ведь знаешь: я наняла охрану.

Собеседник, видимо, прервал чувственный монолог певицы.

– Да, я устала. Я невероятно устала, ты прав.

Бельцева совсем завяла, как бутон розы, что неделю стоит в вазе, а хозяин-лентяй всё никак не выкинет этот поникший цветок.

– Когда мы увидимся с тобой? Я страстно соскучилась.

Похоже, ответ совсем не порадовал Северную Шахерезаду. Да она и не напоминала уже восточную царевну, превратившись сейчас в просто красивую, но сильно притомившуюся одинокую женщину.

Бельцева положила трубку на место, отодвинула «Эрикссон» почти к стене, так что аппарат оказался аккурат под фотографическим снимком писателя Чехова, а затем она направилась к расстеленной кровати. Явно заплутав в своих мыслях, Анастасия Бельцева, будто пароход общества «Пеллер и сыновья», плавно развернула траекторию пути и направилась к выключателю электрического освещения комнаты.

Щёлк… в апартаментах стало темно. Сквозь наглухо закрытые окна в помещение затекал светло-серый сумрак северной ночи. Теперь можно спать. Ресницы певицы стали тяжёлые, будто намокшие сети итальянских рыболовов. Алексей Максимович пишет… зовёт в гости, зануда, на Капри, скучает. А вот Антон Павлович, милейший приятель, навеки покинул нас, чистая душа. Ушёл в те самые края, «откуда ни один не возвернулся».

Бельцева присела на край кровати, согнула спину, как-то совсем уж по-бабьи расставила в стороны ноги и разродилась вдруг отрывочными кусками из монологов Нины Заречной:

– Люди, львы, орлы и куропатки… И эта бледноликая луна… Зачем вы говорите, что лобызали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. Я так утомилась. Отдохнуть бы… отдохнуть! Я – чайка. Не то…

Бельцева горько усмехнулась…

– Я – певичка, царевна цыганских романсов и русских задушевных песен. Я – роза северных полей.

Грандиозная корзина, наполненная розами и гвоздиками, источала по комнате пленительный запах… Анастасии Дмитриевне почему-то вздумалось, будто это и не корзина вовсе, а что-то другое… мифическая Атлантида, к примеру, или град Китеж. Скоро, очень скоро этот «остров» уйдёт на дно, навсегда скроется под водой… Боже, какой вздор.

Бельцева встала, сняла халат, оставшись только в ночной сорочке. Она небрежно швырнула халат на деревянный столик, а потом нырнула под одеяло и скоро уснула. Спустя полчаса особняк окончательно утих. Федот Никитич и экономка Булыкина также улеглись спать. Охранники солидно, по-богатырски, храпели в своей комнате.

В полной тишине прошло ещё с четверть часа.

Затем началось это… поначалу непонятное, а потом и вовсе нечто жуткое. Из плетёной корзины посыпались розы и гвоздики, а далее из неё выбралась наружу маленькая голова карлика. Он ухватился ручками за края, ловко выбрался из корзины, бесшумно спрыгнул на пол, стряхнул с себя белые и алые лепестки и принялся озираться по сторонам. Потом он навострил уши. Услышал, как тихо сопела в постели Анастасия Бельцева. На письменном столе негромко тикали часы…

Карла доковылял до кровати, деловито вытянул из левого кармана штанин пузырёк с тряпицей, быстро открутил крышку, вылил жидкость на тряпицу, закрутил крышку, а затем спрятал пузырёк в карман.

Далее события стали развиваться с какой-то воистину сатанинской резвостью. Карла легко забрался на кровать, цепким движением правой руки прислонил пахучую тряпицу к лицу безмятежно спящей Бельцевой, а левой рукой он ухватил её за затылок. Королева цыганского романса и русских задушевных песен принялась дёргаться всеми частями тела, тихо застонала, но довольно скоро она потеряла сознание и обмякла.

Тогда карлик спрятал опасную тряпицу в левый карман штанин – в гости к пустому пузырьку, – а из правого кармана вынул удавку. Злодей затянул на шее Бельцевой петлю и удушил её буквально за две минуты. Горло жертвы издало было свистящий сип, левая рука ушла ввысь, и тогда убийца натянул верёвку сильнее…

Сип прекратился… рука Бельцевой упала на кровать. Карлик резво снял с шеи жертвы удавку, засунул её в правый карман штанин, а потом с осторожностью сполз на пол. Убийца по-турецки уселся на пятую точку, закрыл глаза и всем своим крохотным телом обратился в слух, отключив прочие чувства. Он напрасно старался: дом спал, и предсмертные сипы хозяйки никого не разбудили.

Вскоре карла-убийца очнулся, неспешно размял тонкие пальчики… развернул головку к письменному столу, где усопшая примадонна совсем недавно вела беседу по телефонному аппарату. Поднялся на ноги, извлёк из прямо-таки бездонного правого кармана штанин сложенный в восемь частей газетный лист, потом карлик приблизился к столу и поднялся на цыпочки. Цепким взором оценил пространство… ближе к левому краю находилась массивная чёрная статуэтка – львица с изогнутой спиной, грациозно восседающая над покатым валуном. Убийца вернул газетный листок в карман. Он забрался на резной стул, выпрямился, левой рукой с усилием приподнял прохладную на ощупь статуэтку. Заново вытянул из кармана сложенный газетный лист, утвердил бумагу на стол и накрыл её гладкой поверхностью валуна-подставки.

Карлик спрыгнул со стула на пол, добрался до окна, как заправский акробат вскарабкался по занавескам на подоконник и раскрыл створки. В комнату деликатным кавалером начал пробираться насыщенный влагой, душный июньский ветерок, казалось, навсегда изгоняющий из комнаты терпкий аромат цветов и резкий запах хлороформа. Неподалёку змеем растянулось тёмно-матовое полотно Большой Невки. Тёплый бриз донёс до особняка тревожный крик чайки.

Маленький убийца умудрился дотянуться ручками до водосточной трубы, а потом он принялся с аккуратностью спускаться вниз, стараясь не издавать лишних звуков. Карлик легко справился с задачей, спрыгнул на землю и спокойно растворился в светло-сером сумраке петербургской ночи. Пса во дворе особняка не имелось, да и крепкая стальная решётка не окружала этот дом квадратом. Только ряды аккуратно подстриженных кустарников и деревья – вот и весь бастион.

Хотя что этому крохе и ловкачу решётка? Без труда между прутьями протиснулся бы, либо вскарабкался по ним ввысь и перемахнул на волю…

Глава 2. Дура чумная

Лбом расшибать каменные стены. До этой жизненной премудрости Нина Филипповна Чемадурова дошла собственным умом. Покойный отец больше предпочитал напоминать строптивой доченьке о благочестивом поведении.

Так и вошла передовая женщина двадцатого столетия в массивные двери бурого цвета в трёхэтажном здании редакции столичного издания «Слово Петербурга»: лихо, напролом, как медведица сквозь валежник. В просторном вестибюле со сверкающими полами, со светлыми стенами и с высоким потолком, наблюдалась здоровая маета организации, которая занимается архиважным делом. Сотрудники передвигались резво, порой и плечами сталкивались, но всё с каким-то самодостаточным деловым антуражем. Откуда-то из-за стен доносился до ушей мелодичный стрёкот пишущих машинок. Гул человеческих голосов роился тут и там.

Со стола неподалёку от входа поднялся во весь рост учтивый юноша с круглыми очками и крючковатым носом. Элегантная стройная барышня в шёлковом платье бежевого цвета, с изящной шляпкой с короткими голубыми перьями, произвела на юношу определённое впечатление. Под головным убором брюнетки имелась короткая мальчишеская причёска. Суфражистка, – смекнул очкарик, – занятный типаж.

Россыпь веснушек на слегка вздёрнутом носу. Цепкие карие глаза с налётом печали, большие и выразительные, «словно к полёту зовущие». На слегка заострённой левой скуле девушки имелась крохотная родинка – терпкая вишенка на пирожном. Сама она считала своим главным внешним достоинством – налитые сочные губы. Слегка вздёрнутый нос, слегка заострённые скулы, решительная походка современной женщины двадцатого века. Не классическая красавица из французских романов, но чрезвычайно обаятельная стройняшка. «Она идёт по жизни легко», – так и хотелось сказать о барышне при беглом взгляде, но выразительные карие глаза с грустинкой, те самые, зовущие, непременно заставили бы не спешить с выводами любого мало-мальски внимательного ухажёра.

– Сударыня, добрый день. Я рад вас приветствовать в стенах нашего издания, – произнёс учтивый юноша-секретарь, нарочито добавляя себе басов в голосе. – Вы по какому вопросу?

Нина Чемадурова замерла у стола и ответила вежливому стражу со всей категоричностью:

– Мне к редактору.

Ах, как нехорошо! От волнения даже «здравствуйте» ему не сказала. Нина чертыхнулась про себя, но решительной складки со лба не убрала и сочные губы не разжала.

– К кому именно из редакторов? «Хроника», «статьи и фельетоны», «петербургский», «провинциальный»?

«Провинциальный! Неужели этот очкастый грамотей догадался о моей провинциальности?» – слегка дрогнула духом передовая женщина двадцатого столетия.

– К петербургскому, – наобум ляпнула брюнетка.

– Господина Краузе сейчас нет на месте. Он будет к вечеру.

– А кто из редакторов на месте?

– Илья Ильич Осетров, «отдел хроники». Да вы, собственно говоря, по какому вопросу? – вцепился в гостью зануда.

– По весьма важному.

Нина Чемадурова направилась мимо стола решительной походкой, но въедливый юноша немедля засеменил за ней следом.

– Барышня, так невозможно! Я обязан записать вас в визитёрскую книгу, позвольте!

– После запишите, – отрезала настырная гостья, – мне назначено у господина Осетрова. Извольте проводить.

Бессовестно лгать, прямо в глаза, Нина Чемадурова научилась ещё в театральном кружке при женской гимназии. Да что лгать… подумаешь тоже – непосильная задача! Мало кто из девочек желал играть мужские роли, и поэтому юная Нина пять лет тому назад без труда освоила ремесло подражания мужскому голосу с подмогой наставницы.

Массивная дубовая дверь встретила дерзкую провинциалку строгой надписью: «Тѣкущая хроника».

– Благодарю, ступайте, – милостиво обратилась Нина Чемадурова к провожатому с крючковатым носом.

Вежливый юноша, «до почек» впечатлённый чрезвычайной прытью гостьи, раскланялся и удалился по коридору прочь. В недотёпу врезался спешащий господин со взъерошенным вихрем на голове.

– Pardon, Левинсон! – рявкнул торопыга и скрылся за поворотом.

Нина настойчиво постучала в дубовую дверь костяшками пальцев, не дожидаясь приглашения, распахнула створку и буквально ворвалась внутрь помещения. Так озорной московский ветер порой долетает до столицы и шлёт строгому и лощёному Петербургу хлебосольный привет от белокаменной.

Первым делом Нина Филипповна обратила внимание на огромные настенные часы с позолоченным маятником. И только после Чемадурова приметила сидящего за одним из трёх столов аккуратного господина в атласной жилетке, с гладкими кисточками свисающих седых усов.

За свои семнадцать прожитых лет цепкая на взор провинциалка не раз отметила одну удивительную особенность: внешность людей часто поразительным образом совпадает с их фамилиями. Извольте видеть к примеру: в настоящий момент на привлекательную гостью спокойным и внимательным взглядом, сквозь окуляры пенсне с серебряной цепочкой, глядел самый натуральный осётр.

– Чем обязан? – приятным баритоном поинтересовался редактор-рыбина.

– Нина Филипповна Чемадурова.

– Илья Ильич Осетров, редактор газетной хроники.

Эх, была не была! Как в студёную воду с головой…

– Я желаю работать в вашем отделе репортёром.

– Сударыня, – мигом ответил нахалке невозмутимый редактор, – а я в данный момент желаю крепкого чаю с лимоном. Я очень занят, прошу меня сердечно простить, но соблаговолите немедленно оставить меня в покое.

– Я должна работать репортёром в вашей газете! – повысила голос Нина Филипповна.

– Чрезвычайная наглость – отличительная черта суфражисток?

«Наивный дяденька! Вообще-то – всё так и есть. А ещё редактор», – подумала будущая репортёрша, разочарованная кругозором столичных газетчиков.

– У меня есть удивительная особенность, – не теряя времени даром, поспешила выложить главный козырь на стол Чемадурова, – я накрепко запоминаю всё увиденное и услышанное в этой жизни. Моё призвание и желание – прилежно трудиться в вашем издании… репортёром! Станете упорствовать – убегу в «Русский гражданин». Локти кусать будете.

Редактор Осетров звонко расхохотался. Есть первая удача! Лёд этой величественной реки под названием «Слово Петербурга» начал трещать под неистовым напором отважной визитёрши. Упоминание в разговоре главного конкурента – меткий выстрел. В яблочко! Как учил её палить по бутылкам из револьвера Аркадий, придерживая левой рукой за талию. Спина прямая, задержать дыхание, прицел. Твоя рука – твой третий глаз. Огонь! Бац… стекло вдребезги.

– Милая барышня, напомните ваше имя.

Илья Ильич Осетров встал со стула и до хруста размял сгорбленную спину – характерная особенность внешности любого добросовестного редактора.

– Нина Филипповна Чемадурова.

– Вы хотите сказать, что у вас фотографическая память?

– Именно так, сударь.

– Гм, любопытно, – усмехнулся редактор и почесал пальцами лоб. – Вы пишете? Применяете ли свой феномен на практике?

– Разумеется, – солгала Нина Филипповна.

– Дадите прочесть?

– При себе не имею, не захватила, простите.

Осетров снова уселся за стол.

– Хорошо. Обаятельнейшая Нина Филипповна, через три дня я жду вас здесь же. Извольте принести мне на суд три ваших творения: очерк, фельетон, заметку. Надеюсь, вы твёрдо понимаете, о чём идёт речь?

– Конечно, понимаю, – продолжала заливать Нина Филипповна, от ушей и до шеи покрываясь красными пятнами. – Любезный Илья Ильич, славный, разрешите мне идти?

Девушка ударилась в краску не от смущения, а от удовлетворения, а вот улыбка на её лице вышла какая-то нелепая. Как будто чувственные губы оказались скованы лёгким морозцем…

– Ступайте, милая барышня, – улыбнулся Осетров, – через три дня приходите, почитаем и побеседуем.

Перед сном Илья Ильич припомнил нынешний визит суфражистки и малость взгрустнул… возможно, его единственная дочь, скончавшаяся в два года от скарлатины, могла бы стать такой же обаятельной нахалкой, как и сегодняшняя гостья редакции с крохотной родинкой на левой щеке и смелой причёской на шальной голове, которую покрывала элегантная дамская шляпка с короткими голубыми перьями…

***

Явлению удивительного создания в редакции «Слово Петербурга» предшествовал целый ряд знаменательных событий.

Точнее выразиться: вся жизнь…

Учиться в женской гимназии Нине Филипповне Чемадуровой было чрезвычайно скучно. Стихи, формулы, схемы и уравнения запоминались мгновенно и навечно откладывались в нескончаемые ряды пакгаузов в её голове. Складские помещения представлялись смышлёной девице грязно-оранжевого цвета. Такие же, как и на железнодорожной станции городка Клин в Московской губернии, где служил жандармом отец. Когда Ниночке исполнилось восемь лет, умерла мать. Разум почему-то отложил в памяти девушки только запах тёплых калачей, исходивший от нежных рук родительницы. Более никаких воспоминаний.