Кукольник

Кабан буквально разрезал негров клыками, и у каждого где снизу вверх, от бедер до грудной клетки, а где и поперек тела горячая живая плоть была ровно, словно бритвой, распущена на две стороны.

Отец закричал, бросил мушкет на землю и начал стрелять в камыши из пистолетов, а Джонатан застыл как вкопанный, смотрел и не мог оторваться. Мясо у рабов оказалось ярко-алым – точь-в-точь как у людей.

Трудно сказать, чего он ожидал – может быть, что мясо у чернокожих будет коричневым, словно у диких уток… Но оно оказалось именно алым, человеческим, и в этом было что-то дьявольское.

Долго еще Джонатана посещали кошмары, буйно насыщенные именно этим, жутким в своей противоестественности сочетанием цветов – черного и красного. Но сегодня – Джонатан окинул взглядом закатный горизонт и вздохнул – краски жизни были совсем другие. Небо озаряло мир пронзительной сапфировой голубизной, и уходящий за горизонт золотисто-желтый камыш лишь подчеркивал глубину и мощь этого цвета. И то, что именно сегодня погиб отец и, возможно, погибнет кто-то еще, казалось величайшей нелепостью.

* * *

Сплошное прочесывание деревни, в которой жили рабы семьи Лоуренс, не дало ни единой новой улики. Взвинченные жарой и предвкушением крови, загонщики перевернули каждую халупу и, согнав возвращающихся с полей рабов на просторную площадку перед кухней, дважды пересчитали всех по головам. Но уже после первого пересчета стало ясно: шериф Айкен просчитался, и, невзирая на отчетливо продемострированную загонщиками угрозу предстоящих расправ, никто из рабов не побежал, а значит, легкой добычи не предвидится.

В горячке шериф приказал взять под стражу старосту деревни и молодую сочную женщину, на шее у которой оказался дешевый медный крестик – именно такие хранились в особой шкатулке в доме Лоуренсов. Но все уже видели: облава закончилась полным провалом.

Недовольные шерифом, да и всем ходом событий, загонщики зло посматривали в его сторону.

– Ладно. Все! – спасая положение, торопливо взмахнул рукой шериф Айкен и первым направил свою лошадь к виднеющимся неподалеку камышам. – Теперь на болото.

– Давно бы так! – разноголосо загудели загонщики. – Выкурим черномазого!

Земля задрожала, всадники, обгоняя друг друга так, чтобы не оставаться в облаке белой пыли, начали растягиваться в цепь и в считаные минуты достигли края поля. Кто-то раздал соседям притороченные к седлу факелы, кто-то поджег первый, а от него – и остальные, и через мгновение камыш полыхнул, затрещал, и огонь, поначалу нехотя, а затем все набирая и набирая силу, пополз вперед, к реке.

Всадники рассредоточились вдоль всей линии пала и, громко перешучиваясь в нарастающем предчувствии настоящей мужской забавы, медленно пустили лошадей вслед убегающему вперед огню. Вспархивали куропатки, стремительно срывались со своих излюбленных лежбищ кабаны, дикие утки неисчислимыми стаями поднимались в синее небо, но все знали, что пройдет совсем немного времени, и еще до захода солнца они услышат вопль главного зверя. В том, что беглый прячется именно здесь, никто не сомневался.

* * *

Когда потянуло дымом, Джонатан одолел более двух третей пути. Он повернулся, развернулся лицом к усадьбе, встал на цыпочки и прищурился. По всей линии уже темнеющего закатного горизонта протянулась тонкая алая лента.

Джонатан оценил расстояние и силу ветра. На то, чтобы выйти к излучине, за пределы зоны пожара, у него оставалось не более получаса. А там его встретят всадники и собаки.

«И правосудие осуществят другие…»

Отец бы этого не одобрил. Джонатан вздохнул, вытер взмокший лоб рукавом, еще раз оценил расстояние до мерцающей золотом полосы огня, развернулся лицом в сторону Миссисипи и сначала неторопливо, взразвалочку, а затем все больше набирая ход, побежал. Он еще успевал исполнить свой долг.

* * *

Не более чем через четверть часа Джонатан был на месте. Здесь утоптанная тропа резко шла на подъем, а чуть дальше, в полусотне футов, на самой высокой точке островка торчало сухое корявое дерево.

Джонатан остановился, отдышался и достал первый пистолет. Взвесил на ладони и, стараясь не обращать внимания на гудение огня за спиной, поддерживая правую руку левой, попробовал хоть куда-нибудь прицелиться. Руки ощутимо подрагивали. Он опустил пистолет и оглянулся. Огонь приближался – стремительно и неостановимо. А поднявшийся к ночи ветер все нарастал.

Джонатан облизал пересохшие губы, заставил себя собраться и, внимательно оглядываясь по сторонам, в точности как учил отец, двинулся вперед. Сделал с десяток шагов, пригнулся и, задержав дыхание, приблизился к границе зарослей. Сдвинул в сторону повисшую над тропой колкую сухую плеть камыша и оцепенел.

На просторной, покрытой высохшей желтой травой поляне, буквально в десятке футов тлел небольшой костер, а перед ним на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону и опустив кудлатую седую голову на грудь, стоял здоровенный негр. Он то ли пел, то ли говорил, но почему-то от этого простенького речитатива колени у Джонатана ослабли и подогнулись, по спине побежали мурашки, а в животе тоскливо заныло. И тогда, через силу вытаскивая себя из этого тягостного состояния, он встал во весь рост и шагнул вперед.

Негр словно не слышал.

Джонатан заставил себя шагнуть еще.

И еще!

С громким, отчетливым щелчком взвел курок… прицелился… и в глазах потемнело.

С той стороны костра на него смотрел отец.

* * *

Голова стояла вертикально в старательно вырытом в земле углублении и смотрела прямо на него – глаза в глаза.

Джонатана затрясло. В груди будто поселилось пекло, а руки, голова, все тело заходили ходуном, как в припадке. На долю секунды он вспомнил уроки отца и попытался справиться с этим наваждением, но ни руки, ни тело уже не слушались, а на глаза словно надвинулось темное грозовое облако.

И тогда негр встал.

Время отчетливо замедлило ход, и, пока негр разворачивался и медленно, как это иногда бывает в снах, двигался к нему, Джонатан успел увидеть и тавро V, выжженное на его левой щеке, и пятна курчавых седых волос на широкой, блестящей от пота груди, и даже бесчисленные, покрывающие его тело шрамы – каждый из них.

И так же медленно, словно в кошмарном сне, Джонатан поднял пистолет перед собой и нажал курок.

* * *

Это было последнее, что он запомнил более или менее отчетливо, потому что все, что случилось после выстрела, слилось в один беспрерывный, наполненный болью, отчаянием и яростью кошмар.

Выпустив облачко синего дыма, пистолет беззвучно дернулся в его руке, и негр изумленно выкатил глаза, но идти в его сторону не перестал. Джонатан отшвырнул разряженный пистолет и выхватил второй, с трудом нащупал собачку, нажал… и только тогда плавающий в клубах порохового дыма негр отшатнулся, медленно осел вниз и так же медленно повалился назад, спиной в костер.

Джонатан, с трудом пробиваясь через качающееся, мерцающее нездешними огнями пространство, рванулся к негру и упал на колени рядом с ним.

Тот еще жил.

Это было невероятно, но он жил, даже когда Джонатан, задыхаясь от ярости – точь-в-точь как отец, – ухватил валяющийся рядом с кострищем черный кухонный нож и воткнул его в скользкую от пота и крови грудь – один раз! Второй!! Третий!!!

Он жил и когда Джонатан схватил его за седую курчавую шевелюру и, задыхаясь от ярости и заливаясь слезами, вонзил ему нож под ухо.

И даже потом, когда криво, с лохмотьями отделенная от шеи голова откатилась и замерла в сухой траве, ее веки подрагивали, а губы словно пытались что-то сказать.

Но Джонатан этого уже не видел. Бросив нож и прижав то, что осталось от отца, к груди, шатаясь и оскальзываясь на мокрой от крови траве, он добрел до протоки и, спасаясь от ревущего над головой огня, рухнул в теплую черную воду.

* * *

Когда шериф достиг последнего перед Миссисипи острова, стало ясно, что и здесь его постигла неудача. И напрасно всадники заставляли взмыленных лошадей чуть ли не прижиматься к огню, напрасно орали и улюлюкали, напрасно науськивали не рискующих сойти с тропы собак. Из жадно пожираемых огнем зарослей во множестве вылетали утки и перепелки, мимо встающих на дыбы лошадей, отчаянно вереща, выбегали стада диких свиней, но главной цели – загнать черного – загонщики так и не достигли. Дымящийся, покрытый серым горячим пеплом берег Миссисипи был пуст.

Так и не натаскав свой молодняк на живую кровь, потные, злые соседи сэра Джереми разочарованно погнали лошадей назад. Вдалеке поднялась беспорядочная пальба не желающих возвращаться с заряженным оружием горожан, а шериф устало спустился с коня и, раздосадованно качая головой, поднялся на увенчанный кривым иссохшимся стволом холм.

Он знал, что убийца никуда не денется, и пройдет не более двух-трех суток, и искусные охотники на беглых рабов доставят франкоговорящего негра в участок, где его допросят и вернут в усадьбу, чтобы наследник сэра Джереми Лоуренса, юный сэр Джонатан мог осуществить возмездие. Вот только авторитет дважды промахнувшегося шерифа это уже не спасет.

Шериф Айкен вздохнул и побрел к воде, чтобы ополоснуть разгоряченное, покрытое солью и пеплом лицо, присел и замер. Футах в десяти от берега спиной кверху плавало огромное черное тело.

– Черт!

Шериф подскочил, как ошпаренный. Секунду соображал, а затем стремительно взбежал на холм, вгляделся в горизонт и разочарованно крякнул: ни души. Обыскал глазами берег в поисках подходящей ветки, нашел одну, схватил и тут же бросил. Это прибитое волнами гнилье никуда не годилось, а на суше если что и было, так уже догорало. И тогда шериф нервно рассмеялся, покачал головой и принялся расстегивать мундир.

* * *