Дела семейные

Он пожал Нариману руку и вышел в коридор к Джалу и Куми, ожидавшим его наставлений по уходу за больным.

В последние два дня Джал практически не покидал больницу. И Куми находилась при отчиме с утра до ночи. Нариман был тронут, он уговаривал их пойти домой отдохнуть, поскольку их присутствие в больнице ничего не меняло.

– Ничего, папа, мы составим тебе компанию.

– Известили вы Роксану и Йезада? – спросил он.

– Мы решили пока не тревожить их, – ответила Куми.

Чтобы повеселить Наримана, брат с сестрой стали описывать ему визит Эдуля Мунши, тот краем уха услышал, что в доме произошел несчастный случай. Единственное, что он разобрал, были слова «Нариман Вакиль» и «сломал». Ему больше ничего не требовалось – он явился со своими инструментами и спросил, что нужно починить.

Нариман фыркнул.

– Постой, папа, послушай, что Куми ему ответила!

– Я говорю, конечно, Эдуль, мы будем очень благодарны за починку. Но дело в том, что придется ехать в «Парси Дженерал». Он изумился: «Почему в “Парси Дженерал”»? Я говорю, потому что папа в больнице. «Ну и что?» – говорит он. Я отвечаю, починять надо папину лодыжку!

– Видел бы ты его лицо, папа! – смеялся Джал.

– Я понятия не имел, что он такой отчаянный человек, – усмехнулся Нариман.

Принесли обед. Они помогли установить поднос на ножках. Поделили между собой пудинг с кремом, потому что Нариман отказался от сладкого, а к чему пропадать хорошей еде?.. Вынесли поднос с посудой за дверь, чтобы его забрали, и пожелали Нариману спокойной ночи.

Нариман был не против побыть в одиночестве. Палатный бой, который заступил в ночную смену, был немолод, значительно старше динамичного парнишки, что работал днем. «Ему, должно быть, за пятьдесят, никак не меньше, – прикинул Нариман. – Интересно, отчего у него руки дрожат, тоже от паркинсонизма или от чего-то другого?» Несовершенство рук искупалось совершенством его улыбки. «Улыбка просветления», – думал Нариман, так похожая на вольтеровскую в старости, на том портрете, который украшает фронтиспис его экземпляра «Кандида».

«Как обретает человек такую просветленность, – размышлял он, – здесь, в мрачной палате, вынося судна и утки хромых, обездвиженных и больных? Или все это как раз и есть необходимое условие? Условие для понимания, что, стар или молод человек, богат или беден – всяк смраден с другого конца?»

Нариману хотелось заговорить с ним, но никак не мог решиться. Пожилой бой сам спросил, как он себя чувствует, не нужно ли чего, может, подушку поправить…

И улыбнулся – и Нариману показалось, что у них состоялся долгий и сердечный разговор.

На другой день в палату зашел мистер Рангараджан взглянуть на свою работу. В целом он остался доволен, но в двух местах ему хотелось добавить гипса.

– Лучше перестраховаться, чем потом раскаиваться.

Обеспокоенный изнуренным видом Наримана, он попытался развлечь больного рассказами из практики.

– Вы находитесь в первоклассной клинике, профессор Вакиль, можно сказать, в пятизвездочном отеле по сравнению с другими больницами. Когда я вернулся на родину после неожиданного отъезда из Кувейта, я нашел себе работу в государственной больнице в Индоре. Жуткое было место. Полно крыс – и никого это не волнует!

– Видимо, это было до вспышки чумы в Индоре?

– Совершенно верно. В мою бытность там произошло два страшных случая. Одному больному крысы отгрызли пальцы ног. И еще крысы загрызли новорожденного. Не до смерти загрызли, но младенец погиб.

Нариман затряс головой.

– Но крысы были не единственной проблемой, – продолжал Рангараджан. – Там лежал больной с полностью загипсованной ногой – даже больше, чем у вас. Он все жаловался на жжение под гипсом, которое просто с ума его сводило. Сутками кричал как безумный, звал на помощь. Но доктора считали, что он просто капризничает. И чем кончилось? Больной не выдержал и выбросился из окна. Когда с трупа сняли гипс, под ним обнаружили просто мясо, кишевшее клопами.

Наримана передернуло. Он был по-настоящему счастлив, когда Рангараджан закончил работу и стал собирать инструменты.

Доктор Тарапоре зашел к Нариману накануне выписки. Стихов он больше не читал, зато еще раз переговорил с Джалом и Куми, подробно растолковав им все «да» и «нет» ухода за больным.

– Следите за тем, чтобы мой дорогой профессор не давал никакой нагрузки своей лодыжке – ни унции веса, полный покой в течение четырех недель.

– Мы проследим, доктор, – заверила его Куми. – Папа теперь будет вести себя хорошо. Он уже получил урок, правда, папа?

Нариман не удостоил ее ответом. Доктор Тарапоре улыбнулся и сказал, что молчание – знак согласия.

Вечером динамичный палатный бой попросил дать отзыв о его работе. Он предупредил, что нарушает больничные правила, поэтому, пожалуйста, все должно храниться в тайне.

Нариман написал на больничном бланке, добытом расторопным боем, что мистер Ядав – старательный работник, он проявляет заботу о пациентах и добросовестно выполняет свои обязанности; что ему было приятно познакомиться с таким человеком и он желает мистеру Ядаву успеха в его дальнейшей деятельности.

Он изучил написанную страницу, отметив вихляющийся почерк. Буквы от начала к концу уменьшались, он не мог контролировать их размер. Что-то новенькое – надо полагать, очередной симптом паркинсонизма.

Бой пришел в восторг, не прочитав ни слова. Он взял дрожащую руку благодетеля в свои и долго не выпускал ее.

Утром перед выпиской к Нариману заглянул пожелать удачи мистер Рангараджан. Но пожилой бой с ночной смены больше не показывался, и Нариман пожалел, что не узнал его имя. Ничего, он будет его помнить как инкарнацию Вольтера.

Потом пришло время отправляться домой. Джал сел с ним в машину «Скорой помощи». Машина остановилась у перекрестка недалеко от больничных ворот, пропуская колонну демонстрантов.

– Что за партия? – поинтересовался Нариман.

– Бог его знает. Отсюда не прочтешь лозунги. БДП, Народная партия, коммунисты, социалисты – все одно и то же. Ты хорошо спал ночью?

Нариман ответил неопределенным движением руки. Дождались конца колонны и поехали дальше.

Нариман ожидал увидеть распахнутую дверь и Куми с подносом – цветы, киноварь и очищенный кокос. Но Джал отпер дверь своим ключом. Санитары внесли Наримана на носилках. Никакого ритуального подноса, никто не собирается совершать приветственный обряд.

– Куми нет дома?

– Она в храме огня. Молится за маму.

Конечно. Годовщина ее смерти. А он забыл.

– На обратном пути она должна купить для тебя судно, тазик и все остальное.

Нариман снисходительно относился к традициям парсов, связанным с днями рождения, навджоте, свадьбами, проводами в последний путь. Он никогда не придавал большого значения обрядам. Но отсутствие серебряного подноса болезненно задело его.

– Когда она вернется?

– Уже скоро. Тебе не нужно пока в клозет, да? Отдохни, а я поставлю тебе музыку.

С удовольствием лежа в собственной постели, Нариман подремывал под звуки шубертовского квинтета, пока его не разбудили приглушенные голоса.

– Стульчак? – спрашивал Джал.

Таксист со стуком поставил тяжелую ношу в передней. Куми упросила его поднять ящик в лифте, но таксист был обозлен скудными чаевыми.

– Если б я хотел работать грузчиком-кули, я за рулем бы не сидел! – громко ворчал он, уходя.