Фея Семи Лесов

– Только поэтому? – возмутился синьор. – Я купил тебе двух рысаков!

– Рысаки хороши, Пизелла, но вы, вы сами! Впрочем, недаром же я придумала вам такое прозвище.

– Да, но я…

Желая успокоить поклонника, мать небрежно и снисходительно поцеловала его в нос – первое, что подвернулось.

– А где же все? – спросила она, оглядываясь по сторонам. – Этот дом всегда был похож на сумасшедший, здесь постоянно толпились маленькие паршивцы разных возрастов. А теперь здесь так тихо! Мамаша, может быть, ты их разогнала?

Не отвечая, Нунча наполнила доверху две глиняные кружки дешевым кислым вином и отошла в сторону, всем своим видом показывая: все, больше я вам ничего не дам.

Мать залпом выпила содержимое кружки и совсем по-деревенски утерлась рукавом. Синьор, видя это, тоже пил, пытаясь изобразить на лице некое подобие улыбки, в которой ясно ощущалась кислота вина.

– Так где же мои дети, мамаша?

– Дети! – мрачно повторила Нунча. – Вспомнила о детях! Эх, да если бы ты была одна, без этого щеголя, сказала бы я тебе, где твои дети!

– Что она говорит? – изумленно осведомился синьор.

– Закройте рот, Пизелла, и как можно крепче, – огрызнулась Джульетта. – Золотая моя мамаша, я сюда не шутки шутить приехала. Я хочу видеть своих детей! Где Джакомо и Антонио? И остальные?

– Джакомо обедает у отца Филиппо, – хмуро проворчала Нунча. – А Антонио жениться собрался.

Мать расхохоталась.

– Жениться – этот бандит? Да у него на лице написано, что он будет убивать людей! Ну, и кого же он выбрал?

Сердце у меня сжалось. Я видела, что мать не любит нас, что она приехала сюда лишь затем, чтобы развлечься… И, хотя я тоже не испытывала к ней никаких чувств, от ее равнодушия мне стало горько.

– Аполлонию Оддино, – проговорила Нунча. – Если бы ты не приехала, все было бы в порядке. Но тебя всегда черти несут тогда, когда ты меньше всего тут нужна.

– Ах, да пускай женится, – презрительно улыбаясь, сказала мать, – ему все равно место в тюрьме, я поняла это, когда…

Я возмутилась. Зачем приехала сюда эта недобрая женщина, зачем она смеется над нами, что ей нужно?

– Ты шлюха, да? – громко спросила я. – Я знаю, мне говорили!

– Дура! Кто тебя научил так говорить?

– Антонио! – произнесла я вызывающе. – Ему вовсе не место в тюрьме! Он правду мне сказал, я знаю!

Со странной улыбкой мать положила мне на плечо руку, пахнущую чем-то сладким, и крепко сжала.

– Все говорят, что ты шлюха, – упрямо повторила я, – вся деревня это знает…

– Гм, – насмешливо сказала она, – а ты хоть знаешь, что это такое?

Знаю ли я?! Я едва не задохнулась и от возмущения сжала кулачки. Пусть я не очень понимаю, что значит слово «шлюха», зато я многое могла бы порассказать о том, как нас оскорбляют в деревне, как гонят и уязвляют едкими намеками и как некоторые, упоминая Джульетту Риджи, презрительно сплевывают сквозь зубы – все из-за нее, из-за матери!

– Это из-за тебя нас все не любят, – проговорила я, глядя исподлобья, – и Антонио тебя не любит, а я Антонио верю.

– Ну, хорошо, – сказала мать улыбаясь, – как же они говорят обо мне?

– Они называют тебя шлюхой. И еще говорят так: я видал шлюх, но таких, как Джульетта Риджи, не встречал!

Я в точности повторила слова Петруччо Потты, услышанные мною случайно.

– Вы слышите, Пизелла? – обратилась мать к спутнику. – Ох уж это мужичье! Ну, скажите, кто во Флоренции не счел бы за счастье быть моим любовником? Меня содержит сам герцог Тосканский! А эти мужики копаются в грязи, выжимают последние соки из своих дрянных виноградников и еще болтают всякую чушь!

Синьор согласно кивал головой, не отводя взгляда от соблазнительного выреза на платье Джульетты Риджи.

– Вот видишь? – снова повернулась ко мне мать. – Даже Пизелла согласен со мной, а ведь Пизелла не последний человек в Тоскане, он граф Риппафратта.

Она наклонилась ко мне и поцеловала в лоб.

– Ты глупа, Ритта. Я не шлюха. Никто не называет меня так – только в вашей деревне. Я – Звезда Флоренции, понимаешь? Это очень трудно – быть звездой. Но я достигла этого. Я знаю свое ремесло. И оно приносит мне деньги. У меня есть все: платья и драгоценности, есть такие вещи, о которых здесь и не слышали.

Я молчала, удивленно глядя на нее.

– И если какая-нибудь негодяйка посмеет упрекнуть тебя, что твоя мать – шлюха, скажи им, что твоя мать – звезда! Пусть хоть одна из них сумеет взлететь так высоко! Эти коровы и бранятся лишь потому, что их мужья в постели только храпят.

Она подняла мое лицо за подбородок и какой-то миг пристально меня разглядывала.

– Ты красива, Ритта. Ты совсем не похожа на меня, но твой папаша, этот дьявол, был хорош собой. У тебя золотые волосы, и, когда ты вырастешь, все мужчины будут оглядываться тебе вслед, потому что блондинка во Флоренции – редкость. Если, конечно, ты будешь жить не в этой деревне и сумеешь встретить настоящих мужчин.

Она порылась в своей крохотной сумочке, наполненной всякими мелочами, и протянула мне длинную конфету.

– На, возьми, Ритта, ты самый удачный мой ребенок. Я не оставлю тебя здесь… Лет через пять я заберу тебя во Флоренцию. А до тех пор знай: тебе нечего стыдиться меня.

Я подняла голову и улыбнулась:

– Можно мне что-то спросить?

– Да сколько угодно!

– Зачем тебе эти ленточки на рукавах?

Широко раскрыв глаза, я наивно ждала ответа на свой вопрос.

Она рассмеялась.

– Ведь это не ленточки, а кружева, малютка! Я могу сказать тебе, зачем они… Так, для красоты.

– Но ведь они мешают, – заявила я.

– Да, мешают… Но ведь они красивы, правда? Я была вынуждена признать это.

Мать, как всегда, не позаботилась ни о каких подарках для нас. Дав мне и Розарио по конфете, она поспешила назад, говоря, что у нее важное свидание. Синьор снизошел до того, что погладил нас по голове. Не дождавшись остальных своих сыновей, мать уехала, оставив на столе немного денег для Нунчи. Последняя вышла проводить их до ворот.