Чувства на продажу

Позвякивая мелочью в кармане, я привычно направился к подземке. Не обзавелся я еще личным каром. Хотя деньги есть. Просто мне это не нужно. А может и правда, – купить машину? Не очень дорогую, но чтобы смотрелась хорошо. Похвастаться – у меня есть деньги на такие глупости. Хмыкнув, я достал сигареты из кармана и нахмурился: в пачке оставалась одна штука. Придется вернуться к магазину.

Мимо прошмыгнул «Медан» новой модели, черный, стремительный, бесшумный и гладкий, как все электрокары. Я посмотрел ему вслед. Все-таки надо купить машину, завести подругу – блондинку под два метра ростом и наслаждаться жизнью. Вот только не утрачу ли я тогда свою ценность? Ведь главное в моей профессии – именно чувствовать. Переживать. Терзаться. Только тогда ты представляешь ценность для компаний. А, гори оно все огнем!

Я плюнул на сигареты и на подземку. Встав у бортика тормознул общественный кар и отправился в тот самый кабак, где не был уже давно – темную, грязную и на редкость подозрительную забегаловку. В ней я был всего пару раз, но дорогу помнил хорошо. Это очень своеобразное место, бывшее когда-то легендарным, а потом одряхлевшее и пережившее свою славу. Бар – пенсионер.

Раньше там собирались сенсетивы, еще в то время когда мнемозаписи были окутаны легендами и слухами. А потом… Потом удачливые актеры перебрались в шикарные рестораны а в кабаке остались только неудачники. Но и они со временем перестали заходить в бар – тяжело еще и вечером пялится на свое собственное отражение за соседним столиком. Нет, это не выход. Сенсеты полюбили другие бары, те, в которых не встретишь коллег. Там где нормальная жизнь, в которой не сходят с ума к тридцати годам.

Я толкнул двери из темного стекла с истертой надписью «Текила Бум» и внутри звякнул колокольчик. Мне он ужасно нравился, я и забыл уже какой у него нежный и приятный звук. Я улыбнулся начал спускаться по узенькой лестнице в зал.

Там царили полумрак и тишина. Клубы табачного дыма медленно плавали вокруг столов, застилая белый свет. Кажется, это последний бар в городе, где можно курить в общем зале. В остальных либо запрещено вообще, либо есть отдельное помещение. Но тут – можно. Это старый бар, и его уже никто не сможет изменить.

Я подошел к стойке и поздоровался с барменом. Тот кивнул в ответ. Я заказал бочковое пиво и сигару. Сегодня будем форсить. Заняв свободный столик, я сделал первый большой глоток. Потом поставил кружку на стол, раскурил сигару и откинулся на спинку деревянного стула.

Где-то я слышал, что чем больше человек думает, тем больше у него неприятностей. По-моему это верно. Но ведь встречаются такие люди, кто не может прекратить думать. Можно забыться, но это только на время. Спорт, выпивка, женщины… Но все равно мысли возвращаются, заставляя сжиматься от боли виски. Плохо быть чувствующим. Сенсетивом. Иногда мне казалось, что я отдал бы все, чтобы стать обычным человеком. Но при этом я знаю – я лгу самому себе. Нет, это лишь кокетство, игра ума. Сенсетив ни за что не отдаст свой талант за новую машину. Даже самый плохенький сенсет, и даже за самую шикарную машину. О, черт. Опять!

Торопливо отхлебнув из кружки, я постарался выбросить из головы все мысли. Нет, в самом деле, хватит на сегодня. Прикончив пиво, я поднял пустую кружку. Бармен немедленно налил новую, и поспешил ко мне – этот универсальный знак знали везде. «Бармен – повторить!»

Стряхнув хлопья белого пепла с кончика сигары, я откинулся на резную спинку деревянного стула, и осмотрел зал. Может, стоило пойти развеяться в ночной клуб? Туда где громкая музыка, танцы, девчонки в прозрачных топиках и пареньки в модных футболках… Черт возьми, а ведь я не знаю таких мест. Те дискотеки, что я посещал десяток лет назад, наверно, все закрылись. Надо будет попросить Ричи показать пару популярных клубов. Думаю, он с радостью согласиться.

Медленно выпив вторую кружку, я снова откинулся на спинку стула и огляделся. И удивился – за то время пока я расправлялся с пивом, в баре прибавилось народа. Оказывается, это не такое уж и забытое местечко, как мне казалось. Правда, компаний почти не было – посетители садились по одному за столик, предпочитая оставаться с выпивкой наедине. Я даже узнал некоторых. Коллеги. С ними я встречался на записях, но не был близко знаком. Вот, скажем, двое парней за столиком у стены – я их помнил. Веселые ребята, обычно работают с молодежными комедиями. Один из них поймал мой взгляд и, улыбнувшись, поднял кружку. Я повторил его жест. Как-то мы пили пиво в баре перед студией «Орион». Я приходил туда на пробы, а Майк, кажется, так его зовут, забежал глотнуть пивка после сеанса. Интересно, а о чем грустят они? Быть вечным шутом тоже не легко.

– Свободно?

Я обернулся, удивленно приподнимая брови. Над столиком навис высокий человек в строгом костюме. В темноте не разобрать лица… Кто это? Неужели во всем баре не осталось свободного места?

– Да, пожалуйста, – растерянно ответил я.

Мужчина кивнул и тяжело опустился на свободный стул и только тогда я понял, почему не разобрал в темноте его лица. Он был черным, как смоль. Афро-европеец, как принято нынче говорить. На вид лет за тридцать, а черная бородка, аккуратно подстриженная, делает его еще старше.

Подавив любопытство, я отвернулся – нехорошо так откровенно разглядывать человека. Невежливо. Бармен выбрался из-за стойки и принес моему соседу по столику пиво. Тот одним глотком ополовинил высокий бокал и повернулся на стуле, оглядывая зал. Невольно я скосил глаза и заметил характерную выпуклость под пиджаком. «Вампир». Ага, значит, все же, это не случайный посетитель. Свой парень. Я посмотрел на его темный профиль и попытался вспомнить – быть может, я его знаю? Неожиданно он обернулся и поймал мой взгляд.

– Ник. Меня зовут, Ник, – сказал он.

– Генрих, – представился я.

– Твое здоровье, Генрих, – сказал Ник и снова припал к своему бокалу. И только тут я заметил, что мой новый знакомый уже навеселе – видно успел опрокинуть не один стаканчик по дороге в бар. Что же, не мне его осуждать. Все мы одинаковы, все мы заложники нашего дара.

– Твое здоровье, Ник – мягко сказал я и приложился к кружке.

Сенсетив поставил кружку и демонстративно взглянул на мой пояс. Конечно, он сразу заметил под пиджаком моего «Вампира» и подмигнул мне.

– Как жизнь, брат? – спросил он.

– Идет понемногу, – отозвался я. Почему не поговорить с человеком? Мы вовсе не такие уж одиночки, какими нас порой выставляют журналисты. Мы общаемся между собой, дружим. Просто чаще предпочитаем одиночество, чем шумную компанию.

– Это хорошо, – отозвался Ник и икнул. – Слыш, парень, а тебе никогда не хотелось снять шлем?

– Что, простите? – удивился я.

– Содрать с головы поганую железку и вынырнуть из этой трахнутой жизни?

И тут я его узнал. Он так эмоционально произнес фразу, что я ощутил отголоски его дара и сразу узнал интонации знакомые по записям. Это был Николай О’Нил, сын русской эмигрантки и черного ирландца. Известный сенсет, чья слава уже пошла на убыль. В основном он работал с боевиками, в которых очень мало крови. Я его никогда не видел раньше, но смотрел несколько фильмов, где он работал с главным персонажем. Похоже, и у него сегодня у него трудный день.

– Нет, Николай, – я покачал головой. – Эта жизнь еще не настолько мне опротивела.

– Мы знакомы? – спросил Ник, блеснув в темноте белками глаз.

– Нет. Но я смотрел пару твоих работ.

– Узнал, значит, – Николай махнул официанту. – Тебе чего? Пива или водки?

– Светлого, любого, – отозвался я.

Отказаться от угощения – значит обидеть.

Сенсетив показал бармену два пальца. Тот кинул и взялся за кружки. Похоже, он неплохо знал Николая и его вкусы. А может, даже, помнил и меня. Эти ребята – профессионалы в своем деле.

Получив новый бокал, черный сенсетив откинулся на спинку стула, точно как я, рассматривая меня слезящимися глазами.

– Посмотри кругом, – сказал он, обводя рукой зал. – Что ты видишь? Бар? Нет. На самом деле ты лежишь сейчас привязанный к креслу, а проклятые режиссеры сосут из тебя твои чувства.

– Ник, у тебя был трудный день? – спросил я.

– Нет, у меня чертовски трудная вся жизнь, – мрачно отозвался сенсетив.

Он достал из кармана мятую пачку и закурил. Я молчал. Пусть человек выговориться. Сейчас он даже не слышит моих ответов, да и не нуждается в них. Сейчас он живет в своем мире. Такое бывает и со мной.

– Эта трахнутая жизнь на самом деле просто фильм. Понял? – сказал Ник, затягиваясь сигаретой. – Представь парень, что сейчас раздастся крик «Запись»! С тебя снимут шлем, и окажется, что ты давно спятил, подыхаешь в клинике от цирроза, а режиссеры делаю запись твоих последних впечатлений.

– Брось, Ник, это не запись. Она такой чистой не бывает, – отозвался я, пытаясь вдавить из себя улыбку.

Николай засмеялся.

– Брат, не думай, что я сошел с ума. Не надо меня жалеть. Просто и тебе однажды очень захочется снять шлем. И захочется оказаться зрителем, а не актером. Захочется, чтобы у тебя была совсем другая жизнь. И чтобы шлем всегда можно было откинуть в сторону.

У меня защемило сердце. Вот болван! Я же хотел на сегодня забыть о работе, и тут… Вот поэтому мы и не общаемся. Каждому вполне хватает собственных проблем. Слушать о чужих, – перебор.

Я поднялся, не допив пиво, бросил на стол мятую купюру.

– Извини Ник, мне пора. Удачи.

И не дожидаясь ответа, я направился к выходу.

– И тебе, брат, – донеслось в спину, – помни о проклятом шлеме!

Я взбежал по лестнице, распахнул двери и вылетел на улицу. С наслаждением втянул вечерний воздух, стараясь унять сердце, что колотилось в груди безумным барабаном. Этого следовало ожидать. Надо было пойти в ночной клуб и снять шлюху, а не изображать из себя звезду мнемозаписей. Почему у меня всегда все получается так по идиотски?

До дома я решил пройтись пешком. И старался ни о чем не думать. Просто шел по улице, разглядывая витрины. Пару раз я ловил на себе взгляды молоденьких девчонок и старательно улыбался в ответ. Прекрасно. Значит, не все потеряно. Можно еще жить, не думая о самом главном шлеме, – шлеме жизни.