Партия

Фе5 – f4

Как-то в один прохладный летний день, когда ель уже вовсю шумела величавыми ветвями, а мощный ствол, казалось, подпирал само небо, появился некий человек. Был он не низок, не высок, телосложения крепкого. Одежда его состояла из красного бархатного кафтана, порванного на спине и рукаве, серых суконных штанов и жёлтых яловых сапог, за пазухой у него виднелась шапка, всё было измазано грязью. Продравшись сквозь бурелом и кусты волчьей ягоды, мужчина в изнеможении ничком упал у ели, с трудом перевернулся и облокотился спиной о ствол. Часто дыша, с минуту переводил дух, потом с усилием расстегнул золотую перевязь кафтана, стало полегче. Отёр шапкой с соболиной оторочкой лицо и шею, оставив на бархате следы пота, грязи и крови. Чуть отдохнув, уселся поудобнее, поправил саблю с портупеей. Ель чувствовала, что ему плохо, раны на руке и бедре кровоточат, ссадины на лице болят, она знала, что её смола-живица может помочь, но как дать знать человеку? Между тем мужчина принялся рвать растущие неподалёку от дерева стебли тысячелистника. Нарвав их, он вынул саблю, положил стебли на ладонь левой руки и стал давить растение железным навершием. Надавив сок, мужчина клал размочаленную зелёную кашицу на ситцевую тряпицу, оторванную от исподней рубахи. Потом накладывал тряпки с целебными травами на раненые кровоточащие места и завязывал длинными оторванными лентами той же рубахи. Туго перевязав правую руку и рассечённое бедро, человек натянул штаны и сел на землю, ему ужасно захотелось пить. На счастье, рядом была яма, наполненная водой недавно прошедшего дождя. Подползя к её краю, он стал жадно пить, глотая вместе с водой пыльцу росших здесь цветов, водных жучков и прочую живность. Напившись вволю, человек подполз к ели и снова сел, опёршись о ствол. Губы его задвигались вместе с окровавленными усами и бородой:

Выше облачка,

Краше солнышка,

Шире поля,

Глубже моря,

Схорони ты меня,

Лапник ельника,

Сбереги, куст черёмухи,

Не отдай меня зверю лютому,

Зверю лютому – царю Каину.

Соколом сизым,

Бирюком быстрым

Обороти меня, Волос всеславный.

Богородица Покровительница,

Борони жинку мою ясную,

Деток моих малых.

Так повторял он много раз, полулёжа с закрытыми глазами. Человек не знал, сколько спал, но солнце, видимое сквозь решётку ветвей, начало клониться к закату, когда, разлепив веки, взглянул он на чистое, без единого облака, небо. Осмотрев своё снаряжение, ощупал кожаную нарядную берендейку с порохом, печально подумал: «На кой ляд мне она, коли пищали нету».

Где-то далеко вспорхнула сорока. Мужчина беспокойно повернулся в сторону птичьего крика. Встал и, схватившись за сук ели, благо он был низко, подтянулся и полез наверх. Освежающий сон явно придал ему силы. Вскарабкавшись высоко, до середины исполинского древа, он раздвинул мохнатые, как лапы филина, поросшие лишайником ветви. Взору открылся густой лес, окружающий большое болотистое озеро, поросшее камышом и ряской; вдали еле виднелся край незнакомой деревеньки. Шагах в пятистах небольшую полянку пересекал отряд людей, их было шестеро. Все в чёрных кафтанах и шапках.

– Псы государевы! – с яростью прохрипел мужчина. – Ну добро, давай побьёмся.

Он быстро слез, вынул саблю из ножен и стал раскапывать землю около дерева. Ели это не понравилось, она пусть и слабо, но чувствовала, как острое железо подрывает её верхние корни. Скоро выкопав ямку глубиной в локоть, человек снял с шеи увесистый кожаный кисет, звенящий монетами, положил в него сорванную с куском мочки уха серьгу. И, скрипя зубами от боли, засыпал яму землёй, разбросал опавшую хвою с шишками, дабы не был заметен схрон. Подбежал к кустам волчьей ягоды, сломал пару веток, обмазал кровью листву и кинулся в противоположном направлении, в крапивные заросли, стараясь не ломать стебли. Через короткое время к ели подошли те самые люди в чёрных кафтанах. Стали крутиться возле дерева.

– Тут бяше, – сказал высокий чернобородый человек.

– Вона и кровь у коренюк.

– Зрите! У купины ветви поломаны. Знать, туды побёг.

– Живо следом, – приказал мужчина с серебряной перевязью на груди.

И весь отряд ринулся в кусты волчьей ягоды. Ель хотела помочь, ведь тот раненый человек побежал в другую сторону, но как сообщить ему подобным об этом…

с7 – с6

Шесть углов одной фигуры

Славный выдался денёк, солнце только что выглянуло из-за белой тучи и принялось медленно печь. Архипу оно напомнило яичницу, которую он ел намедни у добрых людей. Присев на валун, обтёртый многими путниками, он всмотрелся в даль. Поле, а за ним лес, болото и снова лес. «Любопытно, это малый камень или же верх горы, сокрытой под землёй? – думал мужчина. – Ежели верх горы, то я её царь, а ежели валун – то царёнок».

Он нигде никогда толком не жил; сначала его таскала за собой мать, бродившая с отцом из деревни к селу и обратно к деревне, потом он сам повторил их странствующий путь. Архип был сказочником, как и его родители, он кормился тем, что рассказывал людям сказки, а они взамен чудной кривды давали от себя пищу, иногда кров. Жизнь перекати-поля нравилась ему, да он и не знал другой. Только однажды в одной деревне надумали его насильно женить и оставить, даже заперли в сарае до утра, когда в церковку должен прийти поп, да убежал Архип, как кабан, прорыл ход и дал стрекача. Теперь он шёл к маленькой слободке, босой, с узелком, набитым берёзовой корой и причудливыми коряжками. Кора была нужна для рисунков, которые он делал в каждом согретом человеком месте, а коряжки дарил детям.

Сначала всё, что он баял, было запомнено им от родителей, в первую очередь от отца, который передавал от деда, а тот уже от своего деда. Но Архипу скучно было просто пересказывать, поэтому он старался присочинять своё. Вот и сейчас он сидел и думал сказку.

«Решила курочка взлететь выше своего вершка, силилась, мучилась, да ничего не выходило. Тогда она попросила ветер: “Ветер, ветер, помоги мне взлететь высоко-высоко”. – “Дай мне своё око, тогда помогу”. Отдала курочка своё око, взлетела, да не так чтобы уж очень высоко. Тогда она попросила у травы: “Трава, трава, помоги мне взлететь выше деревьев”. – “А что ты мне дашь за это?” – “Я дам тебе око”. Взяла трава второе око у курочки. Курочка взлетела, да так, что самые высокие сосны остались далеко внизу, а земля стала как блюдце перевёрнутое. Но узреть этого она уже не могла, и подумалось ей, что летит она не выше кустика. Взмолилась тогда курочка: “Ветер, трава, верните мне мои очи!” И сжалились они над глупой курицей, вернули ей зрение. Вот курочка с тех пор так и ходит по земле и редко когда взлетает выше жерди в своём курятнике».

Рассказав самому себе сказку, Архип поднялся с начинающего морозить его валуна и пошёл дальше по дороге тысячи стоптанных лаптей к ближайшему жилью.

Хань Вэн катил своё колесо по раскисшей от дождя дороге. Колесо было тяжёлое, от грузовой телеги, в которую обычно впрягают волов или тягловых лошадей. Он катил и катил его по дорогам и бездорожью уже много лет, с тех пор, как его выгнали из монастыря в Лунмэне, дав это наказание. Оно заключалось в завете ворочать пудовое колесо двадцать лет и два года – за спор и неуважение к учителю. Началось всё с того, что Вэн, резчик по камню, пренебрёг строгими правилами изображения и сделал лицо Будды по своему вкусу. Статуя была небольшая, место ей определили в нише одной из пещер горного монастыря. Он всего лишь изменил угол губ и разрез глаз, но мало того, он принялся спорить с начальством, отстаивая свою правоту. А потом случилось самое постыдное: в порыве гнева он толкнул своего наставника, старика. Если бы он мог увидеть себя со стороны в тот час, то обязательно проломил бы дубиной свою голову. Как же он теперь сожалел. И вот исход – монах катит колесо, и ему запрещено останавливать его движение, поэтому, когда Вэн хочет спать, он продевает руки и ноги в дыры между спиц и дремлет, пошатываясь из стороны в сторону, оставляя колесо в движении. Иногда он хитрит, встречая по пути какую-либо телегу, договаривается поменять одно из колёс на своё, тогда можно пристроиться на повозке, поесть или даже поспать в спокойствии, сколько позволит возница. Далеко не все верят или понимают его рассказ, но мир не без сочувствия; вот и сейчас он встретил погонщика, возвращавшегося с базара, где ему удалось продать весь свой товар – сушеную рыбу. Рассказав в какой уже раз свою историю, монах рассмешил крестьянина, а это добрый знак. Он сам помог поменять колесо. Постылое заскрипело на оси, а менянное бросили в порожнюю телегу, куда люди и сами устроились, даря отдых ногам. Быки тронулись.

– Сколько же ты так катишь? – спросил крестьянин монаха.

– Девять лет.

– А осталось сколько?

– Тринадцать.

Крестьянин присвистывает и качает головой. Протягивает монаху рыбку. После перекуса можно и вздремнуть. Но чуток сон горемыки, подобен он птице, охраняющей птенцов в гнезде. Забравшись наверх перевала, телега почти остановилась, и Вэн, вовремя вздрогнув, тронул крестьянина, тот, залюбовавшись открывающимся видом изумрудной долины с бриллиантовой полоской моря вдали, понял жест и медленно покатил повозку под гору.

Порывшись в мусорной куче, Том Колокольчик нашёл только рыбьи головы да гнилой лимон; не слишком хороший улов с утра, однако пришлось довольствоваться этим. Мальчик сел на поломанный деревянный ящик и принялся поглощать найденное, поглядывая на убогие судёнышки некогда оживлённого торговлей и множеством крупных кораблей пролива Саутгемптон-Уотер.

Колокольчиком его прозвали за звонкий, словно серебряный, смех, которым он перебивал самые грязные ругательства и грубые шутки. Он пришёл из Северной Шотландии вместе с родителями, искавшими лучшей жизни. По дороге родители умерли от чумы, зайдя не в тот город. Мальчика Бог миловал. Дальше на юг он пошёл один, в свои неполные девять лет. Добравшись до самого юга, он упёрся в море и вот уже третий год жил в Саутгемптоне. Портовая шпана вроде спившихся моряков без крыши над головой, самых дешёвых проституток в Англии и малолетних воришек стали его кругом. Порой, чтобы найти себе пропитание, Том и сам залезал в карман зазевавшегося человека. Его несколько раз ловили и могли бы забить до смерти, если бы не его смех, который обезоруживал самого лютого человека. И то сказать, любой пойманный мальчишка с уже расквашенным носом плакал бы в три ручья и молил о пощаде, а этот… Только стоило поймавшему его в удивлении ослабить руку, как Колокольчик вырывался и давал дёру, скрываясь в портовых трущобах.

Сейчас паренёк жевал голову сельди и думал: куда бы дальше пошли его родители, дойдя до этого города? Ясно, что здесь долго задерживаться им не стоило. Морская торговая и военная жизнь ныне кипела на западном побережье в Бристоле. Оттуда отправлялись корабли в страны, где можно за год стать богачом, туда, где растут сладкие диковинные фрукты, где золото намывается в реках бочонками из-под рома и где кошки величиной с волка. Так говорил Колокольчику один нищий, бывший матрос, объездивший когда-то весь свет, а сейчас питавшийся портовыми крысами. Мальчик, открыв чумазый рот, слушал старика, пока не приходили его подпитые друзья и не сбрасывали ещё более пьяного рассказчика с бочки, на которой принимались играть в кости.

К парнишке подошёл моряк и стал пристально его разглядывать. Потом улыбнулся и спросил:

– Томми?

Колокольчик с удивлением уставился на него, его крёстное имя тут не знал никто.

Оказалось, что это человек, знавший его отца, родом из Северной Шотландии. Моряк наскоро расспросил мальчика об обстоятельствах смерти родителей и о нынешнем его положении, подумал и сказал:

– Вот что, у нас на корабле есть свободное место юнги, мы отплываем сейчас в Швецию, пойдём со мной, будешь сыт и мир посмотришь.

– А в Швеции лимоны есть? – спросил обрадованный Колокольчик.