Пустоты Левиафана

Ваня машинально полез в карман пиджака, вытащил карандаш и блокнот, не спрашивая о том, откуда старик узнал о нем, и начал писать.

Шторм тогда действительно закрутил сильнейший. Я не первый раз плавал, вижу, раз такая буря началась – жди беды. И вот уж, через пару часов, накренился наш пароход, да так, что назад возвратить его никакая сила не могла. Выбежал я на палубу, и сиганул прямиком в волну, под крики пассажиров. Не прыгнул бы, там и задавило, точно! До утра море бушевало, ночь продержался за надувную лодку, плавая, как буек, до полудня примерно, а внутри лодка вся народом забита была, не влезть.

Солнце жарило, мучила жажда, силы оставили, а от парохода моего и кругов на воде не шло уж, потонул целиком, белый красавец. Понимаю, конец приближается, лежу и молюсь. По правде сказать, никогда я не молился так, до того дня!

Часы шли, кожа разбухла от воды и солнца. Прыгнул я ведь ночью, в чем спал, а деваться некуда и укрыться от жгучих лучей тоже нечем. Внутри мутит, глаза раскрываю, жжет как огнем. Тут слышу, оживление в лодке, народ что-то выкрикивает, все громче и громче. Тут голос барышни, как завизжит: «Что это, люди-и-и! Во-о-да! Напьемся!»

Я и глаза открывать не стал, думаю:

"Дошла девица до кондиции. Чем тут напьемся, посреди моря?!"

Все бы ничего, только и другие стали крик поднимать, старухи, дети, и мужик какой-то, что в лодке оказался.

Отплыл я в сторону, а веревку не отпускаю. Разглядываю и сам не верю, словно видение, что случается посреди пустыни, когда жажда сушит.

Да, брат, в пустыне я тоже бывал. Идешь с караваном, а мерещится всякое, особенно под закат солнца. Озеро привидится или река. Только миражи это, нельзя им доверять. Подумалось тогда мне, что также и здесь. Но как же это, столько народа, и всем одно мерещится?

Подплыли к колодцу, ощупали камни, и не верим, посреди волн, морских, стоит он, высокий и крепкий. Что здесь делает? Чудеса! Нашлась у одной дамы кружка, привязали мы веревку и зачерпнули воды. Первым дама ее опробовала. Смотрим на нее и глаза округляются, как она глоток за глотком, кружку опорожняет. А потом, как закричит: – Пре-е-сна-а-я-я!

Принялись мы пить по очереди, набросился на воду и я! Вкуснейшая пресная водица! Покумекали и решили, привязать лодку к колодцу, все равно плыть некуда, а раз стоит он здесь, значит, люди бывают, а может и земля недалеко. После уже, как спасли меня, узнал, что встречаются такие источники, что под соленой водой проходят и колодцы тоже в таким местах чудесным образом строят. Вспомнил я о голосе, что говорил мне про это место. Значит, нахожусь там, где нужно!

Стояли мы там, еще сутки, снова небо затянуло и дело к шторму пошло. Ночью волны били такие, что удержаться невозможно за веревку от лодки, чувствую, тону. Закрутило волной и ударило меня, сознание там и потерял.

Очнулся, словно сквозь сон слышу – тишина. Да не может такого быть! Или умер я? Вокруг полумрак, прохлада, один лежу, словно под куполом пещеры или на дне колодца. А впереди красноватый огонек поблескивает. Поднапрягся, встал и покачиваясь направился к свету. Хоть и силы оставили, а узнал тогда, как приятно идти по земле, после болтанки морской.

Стены рядом шершавые, словно скала. Чем ближе к красноте, тем ярче свет и шум неприятный. Час или больше я так шатался как пьяный по палубе, и добрался до отверстия в скале. Смотрю в красноту, словно огонь внутри. Сделалось мне тяжело на сердце, не знаю куда и девать себя от муки. А внутри пещеры, свой мир, только непонятно ничего, столб или смерч крутится как лава, красный, размером с гору добрую. Вершины огня не видать и звучит столб монотонно, мощно, режуще.

Куда попал? Неужто земное ядро? Да ведь не может этого быть, жара нет от столба… не пойму.

Прислушивался я и присматривался, и стал понемногу разделять звуки. Послышался мне крик человеческий или звериный. Страсть сколько голосов, что слились в единый вопль. Вглядывался я в основание бездны, а оттуда стремительно мчится на меня туча, вижу я ближе и ближе она. Гляжу, а не туча то, а змей бескрылый. Летит быстро, как молния. Облетел зверь столб огня, покрутился, не торопясь, сделал витков несколько и повернул голову ко мне. Рассмотрел и вмиг рванулся к моему окошку, из которого я выглядываю.

Развернулся я бежать, а туннель за спиной исчез, как не было его, стена только руки колет. Кровь во мне бьет, деваться некуда. Думаю, сожрет! Как есть сожрет! И за что меня Господь отправил в этот Тартар? Столько перенес я с пароходом, а теперь суждено умереть в лапах монстра чешуйчатого.

Обернулся, дрожу как ветка осиновая, по которой зимой, птички скачут, а зверь меня разглядывает. Один глаз его, больше парохода, на котором я затонул. Заметил я, что вновь молюсь, по привычке или от страха, не знаю, но легче на сердце от этого, да и зверь никаких действий ко мне не предпринимает. Тут развернулся он всей мощью и раскрыл пасть, а оттуда столб пламени, сквозь острые зубы. Подпитал он слегка огненную воронку, а шум со стонами только усилились изнутри, и завертелся вихрь сильнее, чем раньше.

Потяжелело мне, сердце дрожит, наполнился я отчаянием, вперемежку с болью душевной. Вспомнил, как бросил жену, отправляясь в первое путешествие, как плакала дочка. Забрал я у них последние деньги и дверью хлопнул. Вспомнил и мать, о которой позабыл надолго, до письма, что померла она, меня не дождавшись. Восстали в памяти, увлечения молодости, о которых и говорить совестно. Опустил я голову и захотелось не рождаться никогда на землю эту. За чем гнался? Что искал? Зачем бед столько натворил?

Глянул на зверюгу, а он все кружит и хвостом размахивает, словно смеется надо мной. Чувствую, голову сдавило, в сердце буря поднялась, хуже прежней, ощутил я мысли, слова готовые, предложения целые, будто пронзает меня ими.

– Ты, говорит – Дометий, узнал меня! Но сам в себе не сознаешься, искал и нашел!

– Кто ты? – спрашиваю.

И сам в себе понимаю – знаю чудище! Но, как?!

– И ч-что з-здесь делаешь, откуда т-т-ты? – заикаюсь, дрожа от ужаса.

– Я не зверь, я больше! Я служу! Я один! Нет сильнее тварного создания! Нет подобного мне, и нет мне пары, чтобы не заполнили мы землю и не вытеснили вас – человеков! Но, я жду конца! Конца всего, чтобы явить свою силу! Живи Дометий и думай, или станешь частью меня!

Змей блеснул чешуей, отблески вспыхнули у меня в глазах и мир словно потух, как свечка, что сожгла до основания свой воск.

И я добавлю от себя:

– Живи в чистоте Иван, не позволяй упасть себе, меняйся, умножай талант, не дай украсть душу, заполнись добром…

Голос закашлялся и захрипел.

Иван взволнованно поглядел на штору, за которой послышался резкий и неприятный писк аппарата. Стержень его карандаша сломался от давления руки и покатился к двери. А на пороге появились торопливые туфли медсестры. Та резко отодвинула штору и занялась трубками входящими в тело старика, что лежал на кушетке. Казалось, дед прожил лет под сто, скудная бороденка, седая голова с прядями и широко открытые, голубы глаза, смотрящие на место, где сидел Иван.

Парень тихо спросил:

– Кто был этот Дометий?

Медсестра подняла взгляд и удивленно скривила лоб:

– Родственник? В последний день объявился?

Иван вздохнул:

– Нет! Это я! Из-за меня его вчера привезли!

Медсестра качнула головой:

– Что? Да он месяц здесь мучается, обгорел сильно, все молился за кого-то, а ожоги его все росли.

Медсестра подняла одеяло, под которым лежало забинтованное по пояс тело, словно приготовленная к погребению мумия.

– Значит, говоришь, Дометий? Ну и имя. Откуда знаешь, если не родственник? – спросила сестра, направляясь за доктором.

– Он сказал, – запихивая блокнот в пиджак, ответил Иван.

Медсестра ухмыльнулась:

– Может, ты того? – покрутила у виска, – то «вчера привезли» повторила нараспев, пародируя Ивана, то «заговорил дед»! Ты с кем беседовал? Он немой, мы даже номер полиса не смогли выбить, не то, что имя. Только и нашли в кармане, визитку журнала или газеты какой-то.

У Ивана сжалось сердце, мысли завязались в узелки, он попробовал возразить, но стук туфель медсестры быстро застучал по коридору.

Не оборачиваясь, парень вышел из палаты и поплелся. Удушливый воздух застрял между домов, отказываясь нести привычный бриз. Зазвонил телефон, на экране показалась надпись «Верка №2 (бывшая, с пляжа)». Надоедливый аппарат мигом очутился в мусорном контейнере, продолжая изливать оттуда мелодии арфы. Совсем рядом ударили в колокола, Ваня поднял голову, и заметил, что оказался у каменной стены старого больничного храма.

Внутри церкви, под сводом купола обитала прохлада, свечи мягко освещали фрески. Парень тихо шагал вдоль икон, рассматривая одно изображение за другим. Вдруг глаз зацепился за что-то, отчего стук в сердце усилился, и парень замер.

На темной стене извивался огромных размеров змей, из пасти которого исходил столб пламени. Вокруг толпились люди, над тварью проплывали лодки, зверь бил хвостом по воде, пытаясь поймать рыбаков, создавая чудовищные волны.

Под фреской завивался трудночитаемый текст:

«Это – море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими, там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нём».

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Станешь ли забавляться им, как птичкою?