Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды

В степи, на всех дорогах и охотничьих тропах, ведущих в земли булгар, русов и угров (венгров), маячили караульные посты. Дозорные, разбросанные по степи, перехватывали и ловили каждого, кто только ехал или шел по дороге. Тщательно расспрашивали, затем отсылали к Субэдэю тех, кто знал неизвестные им новости о соседних народах и племенах, остальных просто рубили за ненадобностью.

Выбрав себе место для зимовки, монголы поставили свои курени в низинах между холмами, чтобы как-то укрыться от постоянно дующих и пронизывающих до костей ветров.

Повсюду ощущалась близость к морю. В центре куреня ставилась юрта тысячника, а вокруг нее несколькими кольцами расставлялось до двух-трех сот походных шатров и юрт, тех, что везли с собой или же отобрали у кыпчаков. Курень насчитывал до тысячи воинов.

Большая юрта тысячника выделялась среди всех. Возле нее высился отличительный знак – рогатый бунчук из конских хвостов.

Как и во время похода, возле шатров и юрт, пофыркивая, привычно стояли оседланные кони, с туго повязанными поводьями.

Остальные лошади огромными табунами паслись в степи слугами-конюхами из кыпчаков под бдительной охраной немногочисленных дозоров. Монголы своих чистопородных коней никогда не привязывали и не стреноживали. Монгольские кони никогда не уходили от хозяев.

Воин мог полностью доверять коню. Но и конь мог полностью доверять человеку. Они даже в чем-то были схожи: воины из армии Чингисхана и верные боевые товарищи, высоко дисциплинированные, выносливые, способные выжить в самых тяжелых условиях…

Отправленные в поход военачальники не ладили между собой, хотя они и посланы были Чингисханом для выполнения одного дела.

Они постоянно спорили и всякий раз хотели уличить друг друга в ошибке, в неправильных решениях. Великий каган специально отправил в поход их обоих, как делал всякий раз со своими нукерами, посылая вместо одного двоих. Для него не являлось секретом то, что соперники всегда стараются отличиться и проявляют при этом незаурядное рвение и свои всевозможные таланты.

Баловень судьбы Джебэ был невыносимо горд, самоуверен, горяч до вспыльчивости. Казалось со стороны, что этот человек просто уверен в своей непогрешимой правоте, нигде не допустит промаха, если он метко стреляет и с шести десятков шагов попадает в голову бегущего суслика.

Именно за свою поразительную меткость его и прозвали «Джебэ» – стрела. Давно это произошло, лет двадцать минуло с той поры, как его заприметил Чингисхан и выделил из толпы…

Стремительный и неудержимый в любом походе, Джебэ и на этот раз постоянно вырывался вперед. Со своим легким конным туменом он частенько попадал в сложное положение, из которого всегда искусно выскальзывал, уходя от вражеских отрядов, напирающих на него.

Но, когда не удавалось, и отовсюду грозила им неминуемая гибель, то появлялся со своим туменом Субэдэй, выручал попавших в беду.

Сплоченные ряды тяжелой конницы наваливались на неприятеля со спины, сминали его ряды. Никто не мог выдержать удара стремительно накатывающих конных тысяч, закованных в железные латы…

После битвы Джебэ с застывшими в стеклянной неподвижности глазами являлся с оправданиями к Субэдэю, покрытый слоем пыли и забрызганный бурой кровью. Долго сидел, неподвижно уставившись на огонь костра, потом он отрывистыми фразами начинал говорить о том, что сделал все правильно, но этот раз врагов ополчилось до того много, что у его нукеров даже не хватало стрел в запасных колчанах.

Слушая своего товарища-соперника, сдержанный Субэдэй только посмеивался, в душе довольный, что опять спас Джебэ и доказал свое превосходство, предлагал забыть и ничего не объяснять.

– Хуш! – взмахом руки он приказывал слуге подавать зажаренного на вертеле молодого барашка, нашпигованного чесноком, фисташками.

Потрескивали угли, вспыхивая, освещали сгорбившегося Субэдэя, выхватывали из темноты его постаревшее лицо с клочками седых волос на подбородке. Он и сам не знал, сколько ему лет. Он был младшим братом Джелмэ, который стал ближайшим сподвижником Темучина, одним из лучших полководцев Чингисхана.

Их отцом был тот урянхайский кузнец Джарчиудай, что подарил для новорожденного Темучина собольи пеленки.

Когда Темучин поссорился с побратимом Джамухой, Субэдэй-багатур со своими людьми примкнул к сыну Есугэя.

Когда-то давно его сильно ранили в плечо. Какие-то мышцы были перерублены. Правая рука с тех пор плохо двигалась и оставалась скрюченной. С тех пор в бою он мог действовать только левой рукой.

Багатур никогда не прятался за спинами своих нукеров, рубился, как мог, и его рубили. Страшным ударом сабли лицо его рассекли через левую бровь, а потому левый глаз весь вытек. Теперь он был всегда зажмурен, а правый глаз, широко раскрытый, казалось, сверлил и видел каждого насквозь. Давно поговаривали, что Субэдэй хитер и осторожен, как старая лисица, которая попала в капкан и отгрызла себе лапу, и злобен, как барс. С ним не страшен никакой враг…

Десятник Угхах служил в сотне, которая входила в охранную тысячу Субэдэй-багатура. Потому он часто оказывался рядом с полководцем и нередко выполнял его поручения.

– Зимуем тут! – Субэдэй ткнул пальцем в сторону правого заднего копыта своего жеребца. – Мой шатер ставьте здесь! Ы-ы-ы! – ощерился он, дико сверкая единственным глазом, от взгляда которого цепенели спины, кровь стыла в жилах простых воинов. – Время пошло!

– Ставьте лагерь! – полетела вдоль возков требовательная команда.

Под командованием Угхаха нукеры весело принялись исполнять приказ багатура, предчувствуя длительную стоянку и хороший отдых.

Подошел обоз с имуществом темника. С десяток-другой верблюдов притащили на себе несколько разобранных юрт.

– Приехали! – на верблюдицах понуро сидели кыпчакские пленницы в покрывшихся пылью толстых разноцветных шерстяных халатах, в белых остроконечных, расшитых по краям войлочных шапках.

– Шевелись! – смуглые нукеры расставляли каркасы.

Рабыни тянули нескончаемые песни, вязали полукруглые решетки. Обтягивали их белым войлоком. Расстилали ковры. Развешивали на стенах шелковые ткани с вышитыми на них узорами. Как по мановению волшебной палочки, одна за другой выросли три юрты.

– Зачем мне три юрты? – хмурясь, спросил Субэдэй.

– В одной ты будешь думать твои думы… – почтительно склонился верный слуга-юртджи. – Она станет место для отдыха и сна.

– А вторая? – прищурился единственный глаз темника.

– В ней мы поместим твоих любимых охотничьих барсов.

– Ну, а третья? Зачем мне она?

– Без третьей нельзя. В нее мы поселим для тебя лучших пленниц, умеющих петь и плясать. Они согреют твою душу и тело!

– Уг! Нет! Пусть во второй рычат барсы, – согласился Субэдэй. – А в третьей ты поселишь того дервиша Хаджи-Хасана и этого… Галиба. Пусть они напишут все, что знаю про страну урусов… От них двоих толку намного больше, чем от десятка бестолково щебечущих женщин.

– А что мне делать с пленницами?

– Раздай их сотникам…

Короткий взмах руки, и красавиц беспрекословно раздали тем, кто отличился в последних схватках. Счастливцы с довольными ухмылками на лицах тащили за собой отчаянно упирающихся девиц. Было от чего стать воям довольными: в обозе темника тащились не самые простые девки, а все, по большей части, ханские жены и дочери…

– Кар! Кар! – темная тень пролетела прямо над сотником Угхахом, возвращая его из прошлого на булгарские земли, и он снова вздрогнул.

В те и далекие, и будто все это происходило совсем недавно, дни он еще не был сотником и столь щедрой награды не заслужил… оот чего быть им довольными: в обозе темника тащились девки не самые простые, а все, по большей части, ханские жены и дочери. ы тем, кто отличился в последних схватках. ыли

Глава III. Коварный замысел человека с двуликим лицом

Поднявшееся над холмом солнце заглянуло в узкий двор. Теплые лучи с трудом пробились среди теснившихся тут круглый год, в любое время дня и ночи, диковинных для этих мест, вечно что-то жующих верблюдов, ослов и лошадей.

Может, им, посланникам дальнего светила, из-за своего извечного любопытства и хотелось бы попасть в тесную каморку, разместившуюся в подвале двухэтажного дома, где хранились товары купца Ахмеда-урганджи родом из Ургенча. Но в том полуподвальном жилище окошек вовсе не имелось. И не могли понять они, как же там кто-то мог еще и жить и кто и кому оказал эдакую вселенскую милость.

При особом желании досужие городские сплетники кое-что могли и поведать, пересказывая важные и не очень-то новости. А неизменный посетитель шумных базаров – ветер-шалун, мог бы и донести эти слухи. Вот и он появился, легок на помине, зашелестел зелеными листочками, заторопился поведать о том, что ему удалось по секрету разузнать.

Богомольный хозяин всего, богатый торговец хорезмскими шелками и вышивками, восточными коврами, хлебосольный и гостеприимный, еще несколько лет назад позволил жить в его доме резчику печатей.

Позволил обитать в своем сыром подвале человеку по имени Саид, который изо дня в день сидел на небольшой городской площади, на самом краю ювелирной слободы на низенькой скамеечке за маленьким столиком и вырезал надписи на шлифованных сердоликовых печатях.

На них мастер, где красивой вязью тонко вырезал, где затейливыми плывущими арабскими буквами выводил искусным росчерком имена заказчиков. На дорогих перстнях с драгоценными каменьями черкал таинственные заклинания, дающие силу и здоровье владельцу или же берегущие его от дурного глаза и губительных заклятий злых людей.

Состоятельные покупатели и бездельники-зеваки проходили и часто замечали согнувшегося резчика с удивительно длинной рыжей бородой, низкими черными мохнатыми бровями. Под ними серые глаза казались пугающе сумрачными, густо затаившими в себе сокровенную, надежно спрятанную от всех других неподвластную их пониманию мысль.