Пропавшее кольцо императора. IV. Нашествие орды

– Хук! – всадник поднял правую руку с тяжелой ременной плетью, в широкий конец которой был зашит кусок свинца, резко взмахнул ее, со свистом рассекая воздух. – Прочь! Пошли прочь!

Понукаемые всадниками, кони с усилием, как бы раздвигая вязкую массу страха, пошли вперед, часто перебирая ногами. Но звери остались на своем месте, сильнее ощерив сахарные острые клыки. Вздрагивала от ярости сморщенная верхняя губа самого ближнего хищника.

По сигналу командира один из всадников неуловимым движением выхватил из пристегнутого к седлу саадака черный лук. В следующий миг длинная стрела легла на тетиву. Не останавливая коня и почти не целясь, монгол выстрелил. Выпущенная умелой рукой, длинная стрелка тоненько запела, неся с собой своей жертве неминуемую смерть.

Пораженный в шею, зверь рыкнул, подпрыгнул, пластом растянулся поперек дороги, судорожно задергал задними лапами. Волки исчезли в густом терновнике. Товарищи по стае не стали испытывать ненадежную спутницу их жизни – судьбу. Поспешили они уступить дорогу более хищному и опасному зверю.

Щеря редкие зубы в злорадной улыбке, меткий стрелок направил храпящую лошадь к мертвому волку, подхватил зверя за переднюю лапу. Он равнодушно смотрел, как с каленого железного наконечника стрелы, насквозь пробившей толстую волчью шею, капает густая черноватая кровь. Потом монгол выдернул стрелу, вытер о потник заводного жеребца, сунул обратно в колчан – еще не раз она ему пригодится, негоже таким оружием разбрасываться в долгом и опасном пути. А волка он равнодушно отбросил на обочину тропы.

– Извини, брат, твоя охота закончилась…

Снова затопали копыта, и всадник, держась за древко легкого бамбукового копья, вставленного в жесткий опорный чехол, пришитый к стремянке, зорко всматривался в тропу хищными глазами степной кошки – манула. Меховая островерхая шапка, казалось, приросла к его круглой голове. Обнаженные по плечи мускулистые руки были темны, как толстая дубленая кожа доспеха, прикрывавшего его грудь и живот.

И эта кожаная броня тоже казалась навсегда слитой с собственной кожей всадника. Даже висящая сбоку кривая сабля в кожаных ножнах, обтянутых тонкой шкурой сайги, казалось, росла из его кривого бедра.

– Ха! – губы командира расплылись в зловещей улыбке. – Пришло время нашей охоты…

Плечистый, в стальном, тускло поблескивающем шлеме с поднятой кверху стрелкой, в чешуйчатой стальной рубахе с гладко сияющим нагрудником и с оплечьем, в стальных наколенниках, вооруженный булавой с острыми шипами, на металлической цепи, легкой саблей в замшевых ножнах, он сильно отличался от своих подчиненных нукеров.

Широченное и скуластое лицо десятника с жидковатыми отвислыми монгольскими усами походило на неживую маску. Но в глубине его зло сощуренных темных глаз, не затухая, полыхал недобрый огонь.

По прямой посадке, по немигающему, как у ядовитой змеи, взгляду, по тому, как его короткопалая кисть жестко сжимала рукоять булавы, чувствовалось: этот человек умеет приказывать. Он не знает жалости и снисхождения, а узкие глаза его так же привыкли к виду смерти, как привыкли они к созерцанию неба и солнца, травы и деревьев.

Он первым ехал во главе десятка воинов. Синий лоскут трепетал на конце его поднятого вверх копья. Изредка значок десятка склонялся на сторону, медленно покачивался, и тогда все всадники торопили или сдерживали лошадей, растягивали или уплотняли колонну.

– Взять с собой… – Кокчу ткнул рукой в сторону убитого волка.

Его жест повторили, последний, наклоняясь с седла, подхватил зверя, захлестнул петлей аркана, забросил на круп присевшего жеребца.

Тропа ширилась, а кони опять тревожно похрапывали, косясь на близкие заросли. Видно, волки следуют за отрядом, и это добрый знак: звери заранее чуют кровь. Значит, скоро она прольется. Но прежде чем волки получат добычу, всадники заполучат свою…

На опушке лесочка, прижимаясь к самому урману, словно росла из самой земли, прилепилась сама по себе неказистая избушка. Сложенная из толстых бревен, накрытая тесом и обложенная сверху дерном, она издали сливалась с самой природой, которая будто прикрывала жилище от чужих и любопытных глаз. Лишь случайно и лишь близко подойдя и наткнувшись на избушку, можно было обнаружить ее присутствие.

Оно не раз уже спасало ее обитателей от недобрых гостей. Но только в это утро семье бортника не повезло. Сами не ведая того, степняки подобрались к ней столь близко, что стали отчетливо видны посеревшие от дождей бревна, нелепым пятном выделившись среди густой зелени.

Вытянув вверх руку, Кокчу остановился. Позади него замерли его воины. Десятник учуял, что в жилище они найдут не только то, чем можно поживиться, но и раздобудут себе толкового проводника.

Вторую неделю плутали они по чужой, незнакомой земле, сбиваясь с пути и кружа, то и дело вынужденные преодолевать многочисленные речушки, студеные ручьи, пробиваться через непроходимые урманы. Еще немного, и они не успеют к назначенному сроку сбора отрядов.

Старый барс с отгрызенной лапой, обожаемый всеми монголами военачальник Субэдэй, будет страшно недоволен, когда узнает, что его любимый десятник Кокчу из личной его охраны не сумел выполнить данного ему поручения.

Никто из других участников предпринятого похода в земли булгар не знал истинной цели его. В их планы входила разведка маршрутов для будущего выдвижения войск, но это было не самое главное.

От лазутчика по имени Саид пришло долгожданное донесение о том, что им найдено кольцо китайского императора с нанесенными на него магическими заклинаниями могущественного Сулеймана.

За чудным кольцом охотился сам Чингисхан. В его поисках орда, возглавляемая им, разгромила все царства в Великой степи, а потом устремилась на заход солнца, к берегу Последнего моря, дошла почти до самого края земли. Но победоносный поход пришлось остановить из-за болезни Повелителя Вселенной…

Ураганным вихрем промчались они по многим странам, обратив их в прах, но кольца Сулеймана так и не нашли. Не оказалось его и у шаха Хорезма. Перстень на пальце шаха оказался лишь жалкой подделкой.

Ярости Чингисхана не было предела. Он отправил на поиски двух самых лучших полководцев, Субэдэй-багатура и Джебэ-нойона.

Верные псы Повелителя Вселенной, выполняя его волю, забрались настолько далеко, что письмо, отправленное им, везли больше года…

Во все дальние и ближние страны отправились тайные лазутчики. Им приказали найти кольцо и немедленно доложить о находке. Долгое время это никому не удавалось. И вот резчику печатей по имени Саид, отправленному в самое сердце Булгарии, удалось напасть на его след, посчастливилось увидеть собственными глазами…

Ему одному, десятнику Кокчу, открыл старый лис Субэдэй тайну кольца, поручил выполнение сложного и небезопасного дела.

Под прикрытием иных отрядов его людям следовало проникнуть в город Биляр, отыскать владелицу кольца и попытаться похитить ее вместе с перстнем. В своем послании Саид сообщал, что племянница эмира – девушка неписаной красоты, и хан Бату возжелал убедиться в этом собственными глазами. Ежели кольца с нею не окажется, то позже булгарскую девку обменяют на него, на магический перстень великого царя Сулеймана. Если булгарский эмир так ее любит, свою племянницу, то он ни перед чем не остановится, чтобы вернуть девушку назад.

Сознание важности выполняемого им поручения переполняло душу честолюбивого монгола. Он уже видел, как привезет с собой и поставит перед степным барсом булгарскую диву, на нежном пальчике которой сверкает изумительный перстень с таинственными заклинаниями.

И его усердие щедро вознаградят. Его сделают сотником. Нет, он станет тысячником. Он первым поведет воинов на штурм Биляра…

– Ты и ты! – очнувшись от сладких грез, Кокчу показал пальцем на двух своих воинов. – Обойдете жилище справа! Ты и ты – слева! Мы ждем. Нападаем по моему сигналу! Никто не должен уйти!

Две пары всадников, слегка углубившись в лес, чтобы скрыться из вида, двинулись вдоль опушки. Они шли напролом, совершенно не разбирая дороги. Хруст валежника под копытами коней растревожил птиц. Галдящая стая тревожно закружилась над лесом.

Взбешенный Кокчу едва удерживался в седле, чтобы не послать вслед за ними, но изменить что-то, уже было не в его силах. К тому же, он и сам понимал, что им, степнякам, бродить по дремучим урманам непривычно, в лесах они чувствуют себя чужаками, незваными гостями.

Оставалось только надеяться на то, что обитатели избушки никак не заметят устроенного ими лесного переполоха…

Вдоль бережка студеного и в летнюю жару родничка возвращался бортник по прозвищу Корт. Иногда его еще называли Башкорт – голова, старший над пчелами, но он на это прозвище обижался, не хотел, чтобы и его причисляли к народу башкир. А вот на прозвище Корт откликался охотно. Хотя, на самом-то деле, звали его в молодости Нургали.

Кроме занятия с дикими пчелами, не брезговал он охотой на мелкого зверя, ставил хитрые ловушки, плел силки на зайчишек и лисичек. Он заканчивал обход своих угодий. К его немалой радости, он уже успел извлечь двух запутавшихся в тонких сетях зайчишек и одну лисицу.

За отцом вприпрыжку передвигался его старший сын Узун. Назвали мальчишку так, оттого что родился он длинным и худющим. И сейчас в свои неполные пятнадцать лет вымахал повыше своего родителя, верно, пошел в деда по матери. Тот тоже удостоился дивно высокого роста.

Привычные к лесной жизни, они передвигались тихо. И вокруг них не стихало многоголосое пение и щебетание радующихся вставшему солнцу пичуг. И вдруг все в одно мгновенье изменилось. Как будто по единому сигналу, лесные птахи вспорхнули. Они взметнулись, порхая крыльями, в небо, переполошенные, закружились, отчаянно галдя.

Почуяв неладное, бортник заторопился, сошел со своей охотничьей тропы, выбрался на опушку леса. Выглянул из-за веток в надежде, что ничего страшного не случилось, а тревога, что прыжками понеслась по верхушкам вековых деревьев, оказалась ложной, как случалось не один раз. Вот чужой и сильный зверь забрел и распугал местных зверушек.

Но на этот раз беду мимо их избушки не пронесло, она двигалась к ней. Наметанный глаз бортника обнаружил присутствие чужих людей.

Четыре всадника попарно заходили слева и справа, а еще шестеро, низко пригнувшись к конским холкам, неслись по ровному полю.

– О, Аллах! – подрагивая, прошептали побледневшие губы. – Бежим, Узун, бежим! – поторопил бортник своего сына.

Думалось ему, они поспеют, смогут предотвратить страшную беду. Они бежали и понимали, что им никак не поспеть, что вороги первыми поспеют к избушке, в которой незваных гостей никто не ожидал.

От безысходности и отчаяния мужские скулы сводило в страшном оскале, и Корт бежал, не оглядываясь. Он словно понимал, что своим видом в состоянии напугать сына, хотя, на самом деле, ему было в этот момент элементарно не до этой мысли.

Все его мысли роились в избушке, как он хотел бы заглянуть в нее и дать сигнал своим домочадцам о приближающейся беде. Эх, если бы он мог крикнуть и голосом предупредить свою жену. Но вряд ли она его услышит за толстыми стенами, а вот чужаки внимание на его призыв обратят. И тогда он уже ничем не сможет помочь своей семье…

– Узун, – не останавливаясь, отрывисто прокричал он, – беги в аул, предупреди. Давеча там-то на постой встали десятка три конных воев. Пускай, не мешкая, скачут к нам… на подмогу…

След бы ему, глупому-то, раньше додуматься! Столько мальчишка лишнего-то с ним пробежал. Да еще и не в ту-то сторону, а совсем в обратную сторонку. Нет, не поспеть Узуну, не поспеть, не поспеть…

На широких полатях, разметавшись в тихом сне, спала девушка-подросток. По ее юному личику то и дело пробегали тени сладких грез.