У меня нет брата

Утром мы уехали.

Сейчас мне тридцать пять лет, у меня есть жена и сын. Мама совсем старенькая, я привожу ее к нам по праздникам. Брата у меня нет. Как и отца: второй инфаркт в 2010; думаю, он до самого последнего дня что-то подозревал. Бабушка умерла в 2003, её деревенский дом никто не купил. Я ездил туда год назад: бревно через овраг сгнило и упало. Я спустился к тому месту, где начиналась пещера брата, постоял: ничего, только поросшая травой земля. Память вернула мне ту самую, странную мелодию, напеваемую без слов.

И кстати, отвратительная старуха всё знала. Наша грязная одежда и земля в волосах – она ведь следила за нами. Я видел её в тот день над обрывом. Она поставила одну тарелку на стол, когда я вернулся домой. Она знала, что происходит.

Но ей никогда не нравился Андрей.

История на женском форуме

У меня есть лучшая подруга Светка, еще с института. Стальная баба, на первых вскрытиях у нас вся группа робела, включая мужиков. А она – ничего, надо значит надо. И так во всём. Всю дорогу мы вместе: и она меня не раз выручала, и я её. Всегда умела меня подбодрить, если жизнь поворачивалась жопой. Много чего с нами было, и хорошего, и плохого. А на той неделе мы похоронили её дочь.

Света зубы сжала, сделала все как надо. Могилка, венки, поминки. Стол накрывали у меня – к кладбищу ближе. Танечке только-только восемь исполнилось. Неудачно упала на детской площадке, и никто не виноват особо, и даже до больницы не довезли. Света держалась, всем молча кивала, попу денег в руку сунула, чтобы отпел хорошо. Дождалась, пока все разойдутся, только потом повисла на мне и разревелась. Сидели на кухне до ночи, уж я наслушалась: и какая Таня была хорошая, послушная и умница. В жизни никого не обидела. Как несправедливо всё бывает. Всё верно говорила, но что толку? Девчонка была золотая, смешливая, я ведь с ней часто сидела, пока мать по делам да по больницам. А на детской площадке, куда качели вкопаны – там бетон, ну вот и…

Светка все о своем: как день рождения вот праздновали, какую барби ей купила. В городишко наш приехали аттракционы: обшарпанные вагончики, пара квёлых зверей в клетках – «зоопарк». Сходили. Танечке особенно комната смеха понравилась (коридоры с кучей зеркал, во всех отражаешься – убежала вперед, хохочет: «Мам, мам, смотри, я везде!») и облезлый тигр. Никогда живого тигра не видела. Света хотела её в свой отпуск в Москву свозить, в настоящий зоопарк и на карусели, уже деньги откладывала, а оно вон как повернулось. Психанула моя Светка. Немудрено. Утром молча собралась и домой ушла.

Пару дней тихо было, а потом начала звонить под вечер. Мол, и смех ей дочкин из спальни мерещится, и помаду её кто-то спрятал. И зовёт её Таня, как стемнеет, чуть слышно. По всему нервы сдали. Я её к себе зову, тяжело ведь одной: мнётся, молчит. Ну что тут сделаешь, это надо просто переболеть. Время лечит.

А вчера просыпаюсь среди ночи от звонков в дверь. Молоток взяла с полки, он там специально лежит, открываю: Светка на пороге, растрёпанная, в каких-то сандалях и халате. Через половину города бежала ко мне в таком виде.

Отпаивала её водкой, сигареты достала, окно открыла. На третьей рюмке её прорвало, рассказывает: в спальне у неё большое трёхстворчатое зеркало стоит, от покойной матери осталось. Спит и слышит сквозь сон, как Таня зовёт: «Мам, посмотри, мам, ну посмотри-и!». Приподнялась на кровати, ночник включила: а в зеркале её Таня, во всех трёх створках разом. В синем платье, в котором они на аттракционы ходили. Смеётся. «Мам, смотри! Я – везде!»

Света лампу в зеркало кинула и бежать. В гостиной в «стенке» зеркало за сервизом: «Ма-ам». В прихожей зеркало висит: «Ну мамуль, посмотри». Как до меня добежала не помнит.

Не уснула, а отключилась на диване. Я тоже спать пошла. Утром встала, написала ей записку и попёрлась к ней проверять масштаб разрушений. Вдобавок она же квартиру нараспашку оставила, мало ли что. А с такими проблемами пусть пока у меня поживёт, заодно и вещей ей сумку соберу. Нельзя ей сейчас одной, дура я, что отпустила после поминок.

В квартире бардак, причём застарелый. Прошлась – ну вроде нормально все, ничего не пропало. Трюмо в спальне – то да, расколочено. Собрала осколки, кучу посуды в раковине перемыла, цветы полила. Набрала ей одежды в чемодан наугад, пусть сама потом разбирается. Ключи с крючка снимаю, выхожу уже, сумку поставила, чтоб дверь закрыть. И слышу из квартиры. Голосок знакомый, звонкий такой:

– Тётькать, а мама скоро вернётся?

Ледяные принцессы

Наша страна велика, как учат школьники на уроках географии, однако значительную часть ее территории составляют места, где жизни вообще нет, а если и есть – то по недоразумению. Бескрайние сибирские леса, ледяные пустоши… Нормальные люди часто вообще не понимают, зачем кому-то жить там.

В девяностых, будучи молодым, горячим и толком не знавшим еще жизни человеком, я жил и работал в одном из таких мест. И покинул его навсегда после того, как случилась невиданная для наших краев, грязная и отвратительная история. Вы первые услышите ее.

Речь идет о моем родном поселке Тура, что в эвенкийском АО. Крошечный райцентр с населением в несколько тысяч человек, он стоит на «перекрестке рек», на вечной мерзлоте, со всех сторон окруженный бесконечными сопками и тайгой без малейшего намека на цивилизацию, не считая кучки далеко разбросанных факторий. Машины с номерами из этого региона нечасто увидишь в столицах – собственно, доехать до Туры невозможно большую часть времени, так как даже дороги туда не ведут. Только с холодами люди расчищают зимник, и этого события, как праздника, ждут целый год.

Я не буду рассказывать о непростом быте местных жителей, этом ежедневном выживании посреди пустоты, вы можете почитать об этом и сами. Летом край бывает безбожно красив, все так, но для меня годы жизни там, хоть и не были плохи, слились в памяти в бесконечную череду лютых, непредставимых для жителя центрального региона зим. Обжигающий холод, лёд и снег, и где-то посреди этого иссиня-белого пространства – затерянная даже во времени горстка еле тлеющих окон домов, вот что такое наш поселок. Белого вокруг столько, что иногда, лишь бы увидеть яркие краски, хотелось ногтями выцарапать собственные глаза.

Цепь событий, о которой я готов вам рассказать, началась одной из таких вот сибирских зим. Из отдаленного поселка, продираясь сквозь снежную стену, в райцентр по полузанесенному зимнику ехал автомобиль. По такой погоде, да на легковушке – почти самоубийство. Водитель, скорее всего, гнал. Водителем был мужик, везший заболевшую дочь в нашу больницу. Его отговаривали кто только мог, но никакой санавиации нет в наших местах, а заболевшая не пойми чем девчонка буквально за пару дней превратилась в тень. Местный фельдшер в недоумении только разводил руками. Отчаянный мужик положил ее на заднее сиденье и стал прорываться к нам – в нашей больнице был даже педиатр. Неслыханная роскошь, говорю без малейшей иронии. Была бы у него хотя бы «нива»… Скорее всего машину попросту сдуло с дороги, и он разбился о кучу лежащих метрах в десяти бревен. Нашли его на следующий день, когда ветер подутих. Пришлось раскопать сугроб, в который превратилась машина. Его ноги зажало от удара, на окоченевшем лице застыл крик, а в рот набился снег. Двери – нараспашку. Девочку не нашли в машине. Пошла за помощью для папки, но что больная полуголая пацанка могла сделать ночью в буран? Короче, прочесывали сопки еще несколько дней (участвовал и я), но так и не нашли тело. Может и слава богу, так я тогда думал.

А через месяц кто-то подбросил видеокассету в ящик для предложений у горадминистрации, где я работал кем-то типа зама и секретаря местного руководства. В том же здании сидело заксобрание, а в отдельной пристройке – вся немногочисленная местная милиция, и с одним опером мы водили дружбу: выпивали время от времени беленькую то у него на кухне, то у меня (чаще у меня, я жил один с тех пор, как мать отошла, а он человек семейный). От этого опера я и знаю некоторые детали дела, которые никогда не оглашались, плюс не вздумайте недооценивать сарафанное радио в таких маленьких городках. Короче говоря, я видел эту кассету. Лучше бы не видел, это тошнотворное тревожное чувство меня преследует, я не могу забыть, хотя и хотел бы. Запись велась в темноте, единственный свет давала яркая подсветка самой камеры. Запись была ужасно пересвечена и с характерными искажениями, камера тряслась. Видео состояло из серии съемок, на которых пропавшая с месяц назад девочка (та самая, из машины, что быстро установили) голой позировала на фоне убогого и грязного совмещенного санузла. Девочка выглядела здоровой и постоянно улыбалась и зачем-то высовывала язык, задирая тощие ноги и замирая неподвижно в крайне неестественных позах, глядя в объектив. Звука не было, только тихое шипение. Меня все это откровенно напугало, что-то еще не так было с этой записью, помимо очевидного: в Туре завелся маньяк-педофил.

Поселок взволновался. Мужики собирались на сход. Все вычисляли мразь, пошли разные пересуды, и людей можно понять. Слухи ходили самые дикие, а тех, кто в городе появился недавно, стали откровенно прессовать. Ситуация накалилась до опасной, милиция как могла искала маньяка, но никого так и не арестовали, несмотря на приезд «чинов» и подкрепления. Мой друг-опер стал больше пить. Постепенно страсти все же улеглись, а девочку и похитителя так и не нашли.

Прошел год, и на следующую зиму две сестры 10 и 12 лет пропали по пути домой из клуба, где у них вечером был кружок. Буквально половина города прочесывала сопки и ближайший лес, но не нашли никаких следов. Вспомнили про маньяка. Народ просто возлютовал, милиционеры старались на людях не появляться, но делали что могли. Ни свидетелей, ни следов, ни намеков.

На севере туго с питьевой водой, поэтому зимой на застывших участках рек пилят лед и продают его небольшими кубиками. Так вот, спустя пару недель кто-то выпилил куб льда и увидел в его середине застывшую детскую ладошку. На то, чтобы достать оба тела, ушел целый день. А еще через два дня в ящике появилась новая видеокассета. На ней были все три пропавшие девочки. Все в той же ванне. Улыбались, высовывали языки, позировали. Город охватило бешенство. Как только прошел слух – то есть почти сразу – люди вломились в отделение, где тогда находился и я. Люди были готовы линчевать, толпа хотела крови – если не ублюдка-убийцы, то хотя бы нерадивых ментов и чинуш. Я серьезно считаю, что тогда разъяренные люди, с каждым из которых я был много лет знаком, могли меня разорвать. Сибиряки – народ простой и в целом мирный, но… Вы все понимаете и сами. Нас спас мой друг-опер. Он рассказал, что после первого случая выбил у начальства финансирование и лично ездил в область за оборудованием: на чертов ящик для предложений уже давно смотрела камера, закрепленная на столбе через дорогу.

Того, кто положил в наш ящик пленку, узнать на записи было не трудно. Через пять минут милиция выбила хлипкую дверь в квартиру местного глухого дурачка, безобидного мужика, которого подкармливали оставшаяся родня и сердобольные соседи. Он был не совсем уж слабоумным, мог даже немного говорить, хотя речь его больше напоминала невнятные мычания. Он считался всеми абсолютно безвредным. Знаете, мне показалось, что он очень обрадовался, когда к нему ворвалась толпа. Плакал, лыбился и хватал за одежду. Тыкал пальцем по направлению к ванной комнате и мычал своё: «ээоо оиии! оиии! эээоо… памаие!». Нашлась в квартире старая камера и еще несколько кассет. В ванной, заполненной снегом и льдом, принесенными, видимо, с улицы, лежал еще не успевший окоченеть труп девочки, пропавшей в прошлом году.

Я не стал смотреть, как слабоумного убивали. Переглянувшись с опером, мы кивнули на дверь прекрасно все понимающим ментам. Курили внизу. Довольно скоро как-то примолкшие и оробевшие люди стали выходить по одному из подъезда. Некоторые кивали нам, прочие просто смотрели под ноги, направляясь по домам. Не было сказано ни слова, ни тогда, ни позже. Мы не могли остановить людей. И, если честно, не хотели.

Назавтра я поехал с отчетом в центр. Не сказать, что все было гладко, но дело явно собирались спустить на тормозах. Погода испортилась, начался очередной буран, и зимник даже в свете мощных фар просматривался не далее чем на метр. Я остался в центре на неделю. Когда снег из жалящих роев злобных пчел, то и дело меняющих направление атаки, превратился в пасторально опускающиеся снежинки, прервавшуюся телефонную связь восстановили. Первым мне дозвонился мой друг. Тела трех девочек оставались в холодной комнате при больнице. Похоронить их мешала погода, к тому же в вечной мерзлоте не выдолбить могилу: у нас обычно делали трактором земляной отвал и копали уже в нем. Так вот, дежуривший ночью хирург и трупы пропали. Синего и уже окоченевшего врача, одетого в один халат, по словам опера, нашли почти сразу, по следам от больницы, которые не успело замести: в сопках за десять километров от поселка. На его лице застыл крик. В рот набился снег. Мой друг сказал, чтобы я не возвращался. Он сказал, что от больницы до сопок вели припорошенные следы ботинок врача, да, но еще там были и следы босых детских ног. Кружившие вокруг тела хирурга следы.

Я остался в центре и затребовал перевод. В Туру я больше не ездил никогда, и что там происходило потом – не знаю, и не хочу знать. Мне только не дает покоя мысль, что при моем попустительстве жестоко убили невинного, по всей видимости, человека. Сейчас я живу там, где даже среди зимы снег – большая редкость. Это осознанный выбор. Наверное, по тайным педофильским форумам до сих пор бродят странные записи с широко улыбающимися девочками, стоящими в странных позах. Возможно даже время от времени появляются новые.

Плетеный человечек

В детстве я, наверное, был тем еще маленьким гаденышем. Не могу утверждать определенно, ведь речь идет еще о годах, проведенных мною в детском саду нашего небольшого провинциального городка. Очаровательные детские воспоминания… Но есть среди них воспоминания и другого рода – очень, очень темные. Позвольте угадать: такие есть и у вас. Каким-то образом детство совершенно обычных, нормальных людей оказывается, зачастую, неиссякающим источником как пронизанных светом и теплом картинок, так и самых чудовищных кошмаров, что влияют на человека, осознанно или нет, до конца его дней, преследуя его и даже определяя его судьбу.

Об одном из таких воспоминаний я и хочу вам сегодня рассказать.

Мою детсадовскую группу в те дни объединили с другой, расположенной в другом конце коридора. Возможно, ремонт в помещениях нашей группы был тому причиной. Как бы то ни было, временной группе стало вдвойне веселее, а у нянечек и воспитательниц, надо полагать, прибавилось поводов для головной боли. В новой группе я познакомился с не слишком общительной девочкой по имени Настя. У Насти всегда при себе была удивительная игрушка – человечек, сплетенный целиком из прозрачных (но пожелтевших от времени) трубочек от капельницы. То был закат страны Советов, и у нас только начали появляться замечательные яркие китайские игрушки, имеющие, правда, свойство быстро ломаться в детских руках. Играть в поломанную игру «юный водитель» и строить форты из больших фанерных кубиков быстро надоело. Этот же человечек сразу привлек мое внимание: размером сантиметров в пятнадцать, он был сделан, как мне тогда показалось, с удивительным мастерством. Кто-то явно провел долгие часы за плетением, особенно много трубочки ушло на прямоугольник «тела». Настя сказала, что человечка для нее сделал в больнице ее папа, когда она однажды очень сильно заболела. Короче, я захотел человечка себе.

Однако Настя, девочка ужасно тихая и болезненная, способная целыми днями сидеть в углу и возиться сама по себе, становилась по настоящему опасна, когда речь заходила о просьбах дать поиграть с ее человечком. Я несколько раз подступался с предложениями обменять его на что-то из своих мальчишеских сокровищ, но все впустую, а когда единственный раз попытался отобрать игрушку силой – оказался в медкабинете, в слезах и с кровящей головой. Тихая Настя, одной побелевшей рукой вцепившись в начавшего растягиваться человечка, другой, не задумываясь, обрушила на меня игрушечную кухонную плиту (такую, с конфорочками), сделанную из металла. Помню, как медсестра обсуждала с воспитательницей необходимость наложения швов, пока я в голос ревел, сидя на покрытой клеенкой кушетке.

Я отступился. Но я не был бы маленьким гаденышем, если бы все закончилось на этом. У меня в анамнезе уже было как минимум две кражи, о которых я могу вспомнить, совершенные со всей доступной дошкольнику изобретательностью. Однажды в гостях я нашел в ящике стола калькулятор и забрал его себе (мне хотелось его разобрать), а по пути домой оторвался от родителей и скрылся в кустах возле дома. Там я вытащил батарейки и разбил экранчик камнем, после чего показал калькулятор маме, как будто только что нашел его под окнами. В другой раз я спер у одногруппника игрушку из киндера: мне очень понравился крокодильчик, сидящий внутри яйца, которое можно было открыть. А самим крокодильчиком можно было рисовать. Одногруппник не хотел дарить или меняться – что ж, тем хуже для него.

Так что да, перед такими вещами я не останавливался. И я разработал план. Мне нужен был этот плетеный человечек. Но уже не для игры.

В сон-час у нас всегда изымали все игрушки и оставляли их в шкафчиках для одежды в предбаннике. Во время сборов на прогулку я запомнил, какой шкафчик принадлежит Насте (кажется, на нем была нарисована малина). В один из «тихих часов» я отпросился в туалет, дверь в который находилась прямо напротив раздевалки. Не ушло много времени на то, чтобы пробежать до нужного шкафчика и достать человечка, после чего я закрыл дверь в туалет-умывалку и на всякий случай привалился к ней, так как на двери не было никакого шпингалета. На моей голове все еще красовалась огромная шишка от того удара, знаете ли. Так что я с трудом подцепил хвостик трубочки и начал расплетать человечка.

В тот же момент из спальни раздался дикий визг. Визг приблизился мгновенно – я не понимаю, с какой скоростью ей надо было бежать ко мне, – и в дверь заколотили с такой силой, что я едва не упал, но тут же собрался и уперся ногой в ближайшую раковину. Я как мог быстро продолжал расплетать трубки. Она больно ударила меня, и не будет ей больше вообще никакого человечка, вот и все.

Настя визжала как сумасшедшая, почти без слов, слышно было только «прекрати», «хватит» и «не надо». Шквал ударов кулаками в тонкую дверцу стал попросту непрерывным. Я закончил с головой и оторвал человечку обе руки. Настя тем временем, видимо, начала врезаться в дверь всем телом, отчего каждый раз между дверью и косяком образовывалась большая щель, хотя я и упирался изо всех своих детских сил. Крики воспитательниц только усилили ощущение неправильности происходящего; да, я очень испугался, но был намерен закончить во что бы то ни стало. Это был вопрос мести или возмездия за ее несговорчивость. Кажется, они пытались оттащить девочку от двери. Я успел расплести верхнюю часть туловища игрушки, прежде чем взрослые силой открыли дверь и отволокли меня в спальню. Хрипевшую и кашляющую Настю прижимали к паласу в раздевалке, так что я увидел только ее взлетающие и колотящие в пол ноги. Еще я увидел красные разводы по всей наружней стороне выкрашенной белой краской двери и шокированные лица вышедших из спальни одногруппников. Красными брызгами был покрыт и халат несшей меня нянечки, а ее лицо стало каким-то плоским от ужаса. Я не понимал, что же там произошло. Не понимаю и сейчас, а догадки предпочту оставить при себе.

Полурасплетенная игрушка осталась у меня, и никто ничего об этом не сказал. Взрослым было не до того. Я закопал ее в углу двора за верандой во время прогулки – после того как понял, что не могу починить ее как было. Настя не вернулась в группу, а потом нас перевели обратно в наше помещение. Воспитательницы ходили мрачнее тучи, родители перешептывались в раздевалке. Шепотом же среди ребят распространялись слухи, что Настя сошла с ума от той болезни, которой болела раньше, а потом умерла, «совсем-совсем» умерла.

Вот и вся история. Все, что я помню. Хотя я не готов сказать наверняка насчет того детского «совсем-совсем». Понимаете, не поставил бы на это, не пошел бы ва-банк. Классе этак в шестом или седьмом я перекопал весь угол территории своего старого детсада, нашел и отмыл половину человечка, сплетенного из трубок от капельниц. Сейчас он лежит у меня на книжной полке. Иногда, особенно когда напиваюсь, я беру его и разглядываю, кручу в руках. Уверен, сейчас я смог бы сплести его заново, «починить как было». Интересно, придет ли тогда за своей игрушкой девочка Настя? Начнет ли стучать в мою дверь?

Окна домов

Сейчас я выложу кое-что, что сам лично предпочитаю считать фантастическим рассказом – это звучит куда разумнее возможных альтернатив, и мне так в целом проще, потому что рассказ этот мне не по нутру. Кто автор – мне неизвестно. Небольшое вступление об обстоятельствах обнаружения этого текста:

Я живу в Москве, и недавно случилось так, что мне потребовалось поехать на другой конец города, чтобы забрать свой заказ из интернет-магазина. А поскольку делать мне было особенно нечего, на обратном пути к метро я заткнул лишние дырки в голове наушниками и принялся нарезать широкие зигзаги по незнакомому району. Есть у меня такая привычка, бесцельно гулять. По пути мне встретился приличный с виду бар, и когда я выбрался из него, уже порядочно стемнело, а я порядочно набрался. Толком не знал, где нахожусь, но, примерно сориентировавшись на местности, выбрал направление вроде бы в сторону станции метро. Не прошёл я и пары километров, как понял, что совершенно напрасно забыл отлить в баре. Что в таких ситуациях делают парни?

Оглядевшись и никого не увидев, я подобрался к стене дома, мимо которого шёл. В грязи газона лежала чёрная пластиковая флэшка, я запросто мог её вообще не заметить. Как долго она там пробыла – не знаю. Из любопытства я сунул её в карман для зажигалки, после чего забыл на пару недель, и обнаружил вновь только позавчера перед стиркой. На флэшке (несмотря на перенесённые невзгоды, она читается, хотя часть фото побилась) я нашёл текстовый файл с названием «дневник. txt» и несколько фотографий. Найти тот самый дом теперь, по очевидным и описанным выше причинам, не представляется возможным (но я всё же попытаюсь на следующих выходных).

Делюсь с вами содержанием текстового файла почти без изменений, я лишь поправил парочку запятых и опечаток там, где это резало глаза.

Дневник

На самом деле это не дневник – я никогда не вел дневников, это было бы неосмотрительно. Этот текст – отчет о событиях последних месяцев. Получится, скорее всего, скомканно и обрывочно, я пишу это на последних своих нервах (вы еще поймете, почему), и времени у меня не так много. Если нашли его – прочтите и распространите. Я не надеюсь на какую-то помощь, но люди должны хотя бы знать. Я даже не очень надеюсь, что это вообще кто-то прочтет. Интернет у меня отключен, покинуть квартиру не могу, поэтому, как только закончу, запишу текст и фотографии на три имеющихся у меня флэшкарты и выкину их из окна. Почти как бутылки с записками, последний отчаянный жест.

I

Я поступил на филфак, как и надеялся. Филфак в столице дал мне счастливейшую возможность покинуть отчий дом. Институт или армия были единственными легитимными способами вообще его покинуть, и если бы я провалил поступление – сам заявился бы в военкомат. Попросил бы отослать меня куда подальше. Сил выносить царящую дома атмосферу у меня почти не оставалось. В армии мне пришлось бы очень жестко, но, поверьте, я был готов рискнуть, лишь бы выйти из под влияния отца. Мой отец – долбанутый психопат и ублюдочный домашний тиран, и я бы ни за что не написал этой правды даже в анонимном послании, если бы у меня ещё оставались надежды вернуться к нормальной жизни.