«Путь Тьмы»

Я смотрел в его горящие глаза и медленно, очень медленно, как наступает рассвет посреди зимы, когда свет появляется не сразу, а подкрадывается миллиметр за миллиметром, начинал понимать, вспоминать что-то важное. В этом была моя сила. Та самая сила, которую я чувствовал когда-то давно, в детстве, может быть, в пять или шесть лет, когда ещё не знал, что быть сильным – это неправильно, что демонстрировать силу – это низко, некультурно, неприлично, что настоящая духовность – это мягкость, текучесть, принятие, а не мощь, границы и способность сказать «нет» так, чтобы это «нет» было воспринято не как просьба и не как предложение для обсуждения, а как закрытая дверь, через которую не пройти, как бы ты ни старался.

«Помнишь?» – спросило существо, и теперь в его голосе звучала нежность, почти грусть, та особая грусть тех, кого долго игнорировали, отвергали, говорили, что их не существует, хотя они всё время были рядом, просто их не хотели видеть. – «Помнишь, каким ты был до того, как тебя научили быть „хорошим“? До того, как родители сказали, что так себя вести нельзя, что культурные дети не дерутся, что нужно быть послушным?» До того, как школа объяснила, что нужно быть удобным, не высовываться, не задавать неудобных вопросов? До того, как общество внушило, что агрессия – это плохо, сила – это опасно, а настоящий человек должен быть мягким, податливым, принимающим? До того, как духовность сказала своё последнее слово: сила – это эго, любовь – вот истинный путь?»

Я помнил, и это воспоминание было болезненным, как боль от возобновления кровообращения в затекшей ноге. Было время, когда я мог сказать «нет», и это «нет» не требовало объяснений, извинений, оправданий. Когда я мог защитить своё пространство, свои границы, своё право быть таким, какой я есть, а не таким, каким меня хотят видеть другие. Когда я мог постоять за себя, не чувствуя при этом вины за то, что я недостаточно духовен, недостаточно любящий, недостаточно принимающий. Когда сила была просто силой, а не чем-то, что нужно скрывать, трансформировать или исцелять.

Потом пришло воспитание – долгое, настойчивое, последовательное воспитание, которое учило меня быть удобным для других и неудобным для самого себя. Родители со своим «нельзя так себя вести». Школа со своим «будь как все». Общество со своим «агрессия – это плохо». И наконец, духовность, которая стала последним гвоздём в крышку гроба моей силы: «Сила – это эго, любовь – вот истинный путь». И я поверил, потому что очень хотел быть хорошим, правильным, духовным человеком. Я думал, что если спрячу свою силу достаточно глубоко, то стану лучше, чище, светлее.

И я спрятал свою Силу. Так глубоко, что забыл, где спрятал. Так глубоко, что начал верить, будто её никогда и не было.

«Ты меня боишься?» – спросило существо, и в этом вопросе не было ни вызова, ни угрозы, только искренний интерес, как у психолога, который действительно хочет понять, а не просто отработать свой сеанс.

«Да», – признался я, и это признание принесло мне облегчение, потому что на пути тьмы, как я уже начал понимать, нет смысла лгать, здесь ложь видна так же отчётливо, как грязь на белом снегу. «Я боюсь, что если впущу тебя обратно, то стану тем, от чего бежал всю свою сознательную жизнь. Агрессивным, жестоким, опасным для окружающих, неуправляемым». Я боюсь, что вся моя духовная работа, все эти годы медитаций, практик, ретритов, книг, учителей окажутся напрасными, если я снова стану… таким, каким был до того, как решил встать на этот путь».

Существо засмеялось – не злобно, не насмешливо, а скорее с пониманием того, кто тысячу раз слышал эту историю от тысячи разных людей, спустившихся в бездну, и каждый раз история была одна и та же, потому что страхи у всех одинаковые, отличаются только детали.

«Я понимаю твой страх, – сказало оно, и в голосе прозвучала такая мягкость, что мне стало неловко за свои предубеждения. – И знаешь что? Он обоснован. Но ты путаешь меня с тем, во что я превратился за долгие годы отрицания, изгнания, отвержения. Посмотри на меня внимательнее, без шор своих духовных убеждений. Я выгляжу как монстр, да? С клыками, когтями, горящими глазами? Знаешь почему?»

Я молчал, потому что не знал, потому что всё, чему меня учили, говорило о том, что демоны именно такие – тёмные, опасные, те, от кого нужно защищаться светом, любовью, правильными мантрами.

«Потому что ты сделал меня монстром, – продолжило существо, и в его голосе не было обвинения, только констатация факта, как врач констатирует диагноз, не радуясь и не печалясь, а просто называя вещи своими именами. – Когда ты отделил меня, когда решил, что я – зло, которое нужно изгнать, трансформировать, исцелить, я не исчез, как ты надеялся, как тебя учили духовные книги. Я остался здесь, в темноте, в этой бездне, куда ты прыгнул сегодня». Остался без твоего осознания, без твоего принятия, без твоей любви, о которой ты так много говорил на семинарах, но которую применял избирательно – только к тому, что считал правильным, светлым, духовным. И я темнел. Мутировал. Искажался. Я становился именно тем монстром, которого ты боялся с самого начала, – не потому, что я такой по своей природе, а потому, что отвержение превращает любую силу в уродство, потому что то, что отрицается, уходит в тень и там, без света осознания, превращается в свою карикатуру.

Существо подошло ближе, и я почувствовал исходящий от него жар – не обжигающий, а согревающий, как жар от хорошей печи зимним вечером. И я увидел – точнее, почувствовал, – что под этой чудовищной оболочкой, под клыками и когтями, живёт что-то совсем другое, что-то чистое, первозданное, что-то такое, без чего я был лишь половиной себя, красивой, духовной, светлой половиной, которая парит в облаках и рассуждает о высоких материях, но не может ступить на землю, потому что у неё нет корней, нет основания, нет той силы, которая удерживает дерево в земле, когда дует ветер.

«Кто ты на самом деле?» – спросил я, и в моём вопросе прозвучала готовность услышать правду, какой бы она ни была.

«Я – твоя способность занимать своё место в мире, – ответило существо, и голос его стал почти торжественным, как у священника во время важной части службы. – Я – твоя граница между тобой и другими, та самая граница, которую тебя учили размывать во имя безусловной любви и единства. Я – твоё право сказать „нет“ без объяснений, без извинений, без страха показаться плохим, эгоистичным, бездуховным». Я – та сила, которая не даёт тебе стать тряпкой, об которую все вытирают ноги, думая, что ты принимаешь это из любви, хотя на самом деле ты просто не можешь себя защитить. Я – не агрессия по отношению к миру, не желание кого-то подавить или победить, я – защита твоего права быть в этом мире, занимать своё место, не извиняясь за сам факт своего существования».

«Но меня учили, что это эго», – слабо возразил я, хотя внутри у меня уже что-то таяло, какие-то старые убеждения трещали по швам, как лёд на реке весной.

«Конечно, учили, – усмехнулось существо, и в этой усмешке было столько понимания человеческой природы, что мне стало почти стыдно за свою наивность. – Знаешь почему? Потому что послушные овцы не бунтуют. Послушные ученики не задают учителю неудобных вопросов. Послушные прихожане не требуют от священника объяснений, почему он проповедует одно, а живёт по-другому. Послушные сотрудники не просят повышения зарплаты». Подавите в человеке силу, скажите ему, что его естественная способность защищать себя – это эгоизм, его право говорить «нет» – это жестокость сердца, его сила – это духовная незрелость, и он сам загонит себя в угол, сам заткнёт себе рот, сам свяжет себе руки и будет думать, что это духовный рост, что это путь к просветлению, что это любовь».

Я слушал, и что-то внутри меня начинало пробуждаться – не сила в чистом виде, а скорее злость, здоровая, правильная злость, но не на существо передо мной, а на всех тех учителей, книги, семинары, системы, которые учили меня отрекаться от этой части себя, которые говорили, что настоящая духовность – это безграничность, растворение в другом, отсутствие своих потребностей, своего пространства, своего права сказать: «Стоп, дальше моё, не лезь».

«Все эти годы, – продолжало существо, и теперь в его голосе слышалось не только понимание, но и что-то похожее на боль, на печаль того, кто видит, как люди причиняют себе вред, думая, что делают себе добро, – ты думал, что становишься лучше, отрицая меня. Что ты растёшь духовно, подавляя свою способность быть сильным. Что ты идёшь к просветлению, размывая все свои границы. Но взгляни честно, что с тобой стало за эти годы. Ты улыбаешься людям, которые используют тебя как бесплатный ресурс. Ты прощаешь тех, кто снова и снова наступает на одни и те же грабли твоих границ. Ты «принимаешь» ситуации, которые давно пора изменить или из которых давно пора уйти. Ты превратился в духовную тряпку с нимбом над головой. И называешь это путём к просветлению».

Его слова ранили, потому что были правдой, той самой правдой, от которой я бежал на вершину духовности, надеясь, что там, в свете, в любви, в принятии, я её не увижу. Но правда, как оказалось, видна отовсюду, если у тебя хватает смелости посмотреть.

Я вспомнил все те случаи, когда я проглатывал обиду и называл это практикой прощения, когда терпел неуважение и называл это безусловной любовью, когда позволял нарушать свои границы и называл это служением, и каждый раз я чувствовал себя таким правильным, таким духовным, таким просветлённым – и в то же время таким мёртвым внутри, как будто часть меня умирала с каждым таким проявлением «духовности».

«Что мне делать?» – спросил я, и в моём голосе слышалась усталость от многолетней игры в святость.

«Впусти меня обратно, – сказало существо, и в этой простоте было столько мудрости, что я удивился, почему не слышал этого раньше от всех своих духовных учителей. – Не как монстра, которого нужно контролировать, держать в узде и использовать только в крайних случаях. Как часть себя, которая имеет такое же право на существование, как и все остальные части. Я не прошу тебя стать агрессивным хамом, который расталкивает всех локтями. Я прошу тебя перестать быть беспомощной жертвой, которая улыбается своим мучителям». Я не прошу тебя нападать на мир. Я прошу тебя научиться защищать себя в этом мире, иметь право на своё место, на свой голос, на своё «нет», которое означает «нет», а не «может быть, если ты будешь настаивать».

Оно протянуло лапу, и я увидел, что когти втянулись, а под мощной лапой показалась обычная человеческая рука, моя рука, просто та её часть, та её функция, которую я запретил себе использовать много лет назад.

«Когда ты интегрируешь меня, – продолжило существо, и его голос стал мягче, почти нежным, – я перестану выглядеть как монстр. Я просто стану твоей здоровой способностью говорить «нет», защищать свои границы, отстаивать своё пространство, занимать своё место под солнцем. Я стану твоим правом быть сильным, не извиняясь за это и не оправдываясь тем, что это якобы эгоизм. Я стану основой, фундаментом, на котором твоя духовность перестанет быть воздушным шаром, сдуваемым первым же порывом реальности, и станет настоящим деревом – с корнями, глубоко уходящими в землю, и кроной, тянущейся к небу».

Я протянул руку. Медленно, потому что всё ещё боялся. Но уже понимал, что этот страх – не мудрое предостережение, а последняя попытка старых убеждений удержать меня в привычной слабости, которую я так красиво называл силой духа.

Когда наши руки соприкоснулись – моя и его, а точнее, моя и моя, потому что это была встреча двух моих частей, так долго разделённых, – я почувствовал, как что-то горячее, живое, первобытно сильное возвращается в моё тело, возвращается домой после долгого изгнания. Это не захватывало меня, не подчиняло себе, как я боялся, – это просто возвращалось на своё законное место, как река возвращается в своё русло после половодья. Это опускалось в живот, тяжёлое и горячее, как слиток металла. Оно укоренялось в ногах, придавая им вес, основу, способность крепко стоять. Оно поднималось по позвоночнику, выпрямляя его, возвращая мне право стоять прямо, не сгибаясь под тяжестью чужих ожиданий. И с каждым мгновением я чувствовал себя всё более цельным, всё более настоящим, всё более живым, как будто кто-то включил свет в комнате, где я так долго жил в полумраке, думая, что это нормально.

Существо начало растворяться, но не исчезать – оно просто становилось частью меня, переставало быть отдельным существом и становилось тем, чем было всегда, – моей силой, моей способностью защищать себя, моим правом на существование без извинений.

«Помни, – сказало оно напоследок, и голос его звучал уже внутри меня, а не снаружи, как напоминание, которое я оставил себе на будущее, – святой без силы – это не святой, это жертва, которая гордится своей беспомощностью и называет это смирением. Настоящая святость включает в себя способность защищать святое, а для этого нужны клыки, нужна сила, нужна способность сказать «нет» тому, что разрушает, что топчет, что использует. Не для нападения – для защиты». Не для того, чтобы подавлять других, а для того, чтобы уважать себя».

И тогда я понял с ясностью, не требующей доказательств: демон с самого начала был ангелом, просто ангелом с клыками, ангелом, который умеет защищать, а не только любить. Я просто не впустил его в дом, и он столько лет стоял за порогом, превращаясь во тьме в то, чего я боялся, – не по своей природе, а из-за того, что я его отверг.