Вата, или Не все так однозначно

– Извините, что вмешиваюсь, – неожиданно решил заполнить паузу Мишка, – но вы сильно обидели моего друга… очень сильно. Он – натура творческая, епть, ранимая, художник в общем, а вы… – Глаза бабы Шуры забегали от Мишки ко мне, пытаясь понять, правду ли он говорит, а Миха продолжал вколачивать гвозди: – К тому же нам поступило выгодное предложение от вашей коллеги из соседнего подъезда, и мы как раз обсуждали с моим партнером возмож- ность…

– Предлагаю еще рупь каждый день. – Баба Шура давно жила на этом свете, принципы рыночной торговли, которые только начинала вкушать страна, она опробовала неоднократно на своем собственном горбу и упускать возможность не соби- ралась.

– Три! – Миха подскочил к самогонщице, взял у нее водку, огурцы, потряс в знак заключения сделки ее мозолистую руку и протянул свою в ожидании обещанной суммы. Баба Шура отодвинула наглеца в сторону и подошла ко мне, извлекла из матерчатого древнего кошелька два мятых рубля и протянула их. Я, выдержав для общей картинки паузу, взял деньги, она улыбнулась, развернулась и зашаркала в сторону своего подъезда, бросив через плечо:

– Завтра вечером заходи! Или в конце недели, сразу все получишь.

Когда за Александрой Федоровной закрылась дверь, я повернулся к Мишке:

– Работает!

– Еще как! Тридцать бутылок водки в месяц!

– Система работает! – кричал я.

– И шестьдесят рублей в придачу! – не уступал Михаил.

Это был вечер триумфа, вечер радости и опьянения не только вновь появившейся водкой, но и сладким ощущением собственной невероятной силы, способности изменить реальность, направить течение жизни в нужное русло. Эта сила, эта магия, причастность к ним радовали меня намного больше, нежели грядущие материальные блага. И если Мишка отдался ликованию полностью, то я никак не мог отогнать преследующие меня мысли. Они требовали, чтобы я уже начинал продумывать возможности дальнейшего развития событий.

– Надо бы у старушки подробно расспросить, кто именно приходил, что именно говорил…

– Че? – Мишка бросил на меня непонимающий взгляд. Я махнул рукой.

Это чувство в дальнейшем будет часто посещать меня, оно станет глубже и острее. Зверский голод, требующий постоянного движения дальше, мешающий насладиться моментом. Он будет гнать вперед и заставлять хвататься за новую цель, не успев порадоваться достижением предыдущей. Желудок этого зверя растянется до невероятных размеров, постоянно требуя новой и более питательной пищи. Это чем-то сродни жажде власти и денег. Когда кажется, что все достигнуто, завоевано, украдено, все враги убиты, где-то внизу живота начинает ныть и сосать твой личный маленький дракон, помогая тебе найти новую мишень и вцепиться в нее когтями. И ты понимаешь, что это уже не способ выживания, это – спорт. И ты находишь себе новых врагов, если таковые имеются, а если их нет, то со временем лучшими врагами станут лучшие друзья, вы уж мне поверьте. Ты тонешь в этой массе желаний, рвешься к каким-то призрачным целям, пока не осознаешь страшный факт – ни цели, ни желаний у тебя давно нет, ты боишься остановиться и оглянуться назад, потому что, скорее всего, самое главное ты давно пропустил, пробежал мимо, глядя только вперед, пролетел на полных парах, влекомый этим неутолимым голодом. А настоящая твоя жизнь, твоя судьба, так и осталась где-то позади стоять на забытом полустанке твоих бесконечных дорог, в недорогом пальто и размазанной по заплаканному лицу косметике. Она не окликнула, не побежала следом, она отнеслась ко всему с пониманием: «У него куча важных дел, куда ему до меня?» Какие важные дела заставляют нас отказываться от самого ценного в нашей жизни? Почему нам никогда не хватает времени на те вещи, о которых мы будем вспоминать перед смертью как о самых восхитительных мгновениях нашего бытия. Куда ты бежишь? Хоть иногда притормози, пройдись по своей быстротечной дороге из желтого кирпича пешком. Ты удивишься, как много ты не замечал прежде, оно мелькало там, за окном, но из-за высокой скорости сливалось, замыливалось единым стремлением – вырваться вперед. Остановись, и ты увидишь, что годы делятся на месяцы, месяцы на недели, те, в свою очередь, на дни. Скажете, это очевидно? Но самое очевидное более всего неподвластно нашему пониманию, простые истины Земли даются не так просто, как кажется. Поэтому, поверьте, есть смысл ощутить, что при определенном отношении к жизни стрелки сбавляют свои обороты, замедляют свое движение, и река времени подхватывает тебя и медленно несет на своих неспешных руках; и дни тогда могут быть бесконечно долгими, и каждый из них оставит след не только морщинами на лице, но и приятными воспоминаниями в сердце. Для этого нужно немного. Притормозить. Притормозить. Притормозить.

Накоплю и уеду

– Алло, да… – Я сел на кровати и сразу вытянул из пачки сигарету. Последняя американская. Сделанные в России курить невозможно.

– Хорошо, скоро буду.

Бросил смартфон на кровать, закурил и подошел к окну. Из окна моей квартиры в Крылатском открывается прекрасный вид. Ничтожная компенсация за отвратительную жизнь. Что же я буду курить, пока моя машина ползет до офиса? И потом, пока водитель доедет до ларька… Почему наше правительство, которое так заботится о здоровье граждан и вечно запрещает им то пить, то курить, не может позаботиться о качестве сигарет?

По утрам мне всегда плохо. Я постоянно ворчу и возмущаюсь, не важно, по какому поводу. Не помню уже, когда я просыпался с улыбкой на лице, когда радовался тому, что начинается новый день. Я засыпаю уставшим и просыпаюсь изможденным, словно всю ночь напролет толкал свой камень в гору. Первым делом тянусь за сигаретой. И хотя во рту сохранилось устойчивое гадкое ощущение еще от вчерашних трех пачек, и курить особо не хочется, я сквозь кашель и отвращение поглощаю эту утреннюю порцию яда. От нее становится еще хуже, сразу хочется почистить зубы или хотя бы прополоскать рот. Это заставляет меня доползти до ванной и начать собирать себя по частям. Постепенно, штрих за штрихом, с помощью зубной щетки, холодной воды, триммера и расчески, в зеркале вместо изможденного и потасканного неудачника средних лет вырисовывается успешный, довольно молодой еще бизнесмен. Я несколько раз натягиваю на лицо улыбку, как бы проверяя ее на искренность, облачаюсь в костюм, проглатываю чашку кофе со второй сигаретой и выхожу из дома. Водитель ждет у подъезда. Я падаю на заднее сиденье, открываю окно и закуриваю. Пока мы расталкиваем автомобили в пробках, я привожу мысли в порядок и вспоминаю, кто я, куда еду и что мне надо сделать, чтобы еще немного заработать.

Я так и не выбрался из колеи. Не хватило смелости, удачи, воли или еще чего-то там. Был лишь один образ из прошлого, который время от времени настигал меня во сне и пытался напомнить о чем-то тайном, что я знал когда-то, вернуть меня на какой-то путь. Странно, что в роли ангела выступал именно этот человек, которого я не видел уже десятилетия, чекист, с которым судьба меня столкнула в начале девяностых. Почему-то подсознание выбрало именно его облик, но скорее всего, никакого потаенного смысла в этом нет, просто игра воображения. Да и со временем призрак Серого стал посещать меня все реже, он уже призывал меня к чему-то важному, большому, главному. Я воспринял это с облегчением, потому что в этих снах-видениях я неизменно тонул в вязкой мягкой субстанции, опознать которую мне никак не удавалось. И это странное болото не давало мне дотянуться до яркого холма, на котором восседал Серый и убивал меня правдой и непонятными аллегориями.

Помню, когда я вернулся в Москву, у меня был четкий план. Сперва куплю шикарный автомобиль, думал я, «Бентли», или «Мерседес» S-класса. Жилье для начала сниму, а там решим. Продам мамину квартиру. Мама. Она умерла, я так и не увидел ее перед смертью. Да и не звонил ей почти год до этого. Мне позвонил отец и сказал об этом, а еще о том, что она все завещала мне, и бросил трубку. Не хочу жить в квартире, где мы втроем ели жареную картошку и смеялись, лучше сниму чего-нибудь, а там решим. И в отпуск надо поехать. В Дубай.

Водитель так резко затормозил перед офисом, что я чуть не ударился головой о переднее кресло. Стряхнув с себя остаток сна и глупых воспоминаний, я натянул строгое, но счастливое лицо и легко выпорхнул из автомобиля. Охранник распахнул передо мной дверь, и понеслось. Здесь я забывался, это было мое царство, мой «Гугл». Я не успевал отдохнуть или пообедать. Перелетая от бухгалтерии к креативному отделу, от отдела продаж к дизайнерам, я погружался в состояние анабиоза. Я ходил, действовал, говорил что-то, просматривал и утверждал макеты, но это был словно и не я. Истинный я работал в это время калькулятором – считал, считал, считал: сколько еще в этом месяце я смогу положить в банковскую ячейку. Это было главной моей целью. Это был мой секрет, мой Золотой ключик, моя Прелесть… Это был мой путь на волю. Я мечтал о том, что когда-нибудь я перестану быть рабом лампы и снова обрету паруса. Словно чайка по имени Джонатан Ливингстон, я изменю привычную траекторию полета и, наконец, воспарю. Уеду куда-нибудь на Кубу или в Камбоджу. Я думал сначала, что для этого мне нужен миллион долларов. «Андрей накопит миллион, и улетит на Кубу он», – напевал я себе под нос в течение рабочего дня. Миллион я заработал, но он невероятно быстро испарился. Машина, аванс за квартиру, модные шмотки… Ладно, решил я, очевидно, что инфляция быстрее меня. Но я не сдамся без боя. Наверное, чтобы закрыть все вопросы, мне нужны пять миллионов. Но эта столь необходимая мне сумма никак не накапливалась. То я отправлялся на фестиваль рекламы в Ниццу с очередной секретаршей, то приобретал золотые «Ролексы», то уходил в загул на неделю. В общем, ячейка наполнялась медленно, а иногда и вовсе была пуста. И я по-прежнему находился в рабстве. Я не распоряжался собой, был рабом офиса, рабом Владимира – мужа Маши, рабом сигарет, виски, непрерывной череды покупок, необходимых для поддержания видимости шикарного существования. Эта иллюзия была мне необходима для того, чтобы зарабатывать больше денег, которые я спускал на эту иллюзию. Замкнутый круг, лабиринт тщеславия и жадности. Я стал рабом страха, что все это может закончиться в любой момент. Я боялся, что Владимира, мужа Маши, уволят из газовой компании или ему просто надоест поддерживать бизнес, и он закроет нашу креативную лавочку. Боялся, что ему изменит Маша, или они просто поссорятся, и он отнимет у нее игрушку. Боялся Маши, что она решит избавиться от меня, как неприятного и лишнего воспоминания, и возьмет на мое место кого-нибудь перспективнее. Мне казалось, что положение мое случайно и связано исключительно со стечением обстоятельств, и в любой момент меня выведут на чистую воду – придет какой-то взрослый дядя, возьмет меня за ухо и выгонит на улицу: «А ты кто такой? Пошел вон отсюда». Нельзя показывать свой страх. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-то догадался о том, что происходит у меня внутри. Поэтому почти все силы я тратил на создание видимости невероятной легкости моего бытия, беззаботности и уверенности. И эта шизофрения съедала меня, лишала сна, поэтому до поздней ночи, а чаще – до раннего утра, я проводил время с водкой, виски и марихуаной. Они стали моими близкими и единственными друзьями, иногда нашу компанию разбавляла одна или несколько проституток, до секса доходило нечасто. И только под утро я забывался неспокойным сном, чтобы уже через пару часов очнуться от будильника или телефонного звонка и начать по кусочкам собирать себя для создания вышеперечисленных иллюзий.

Что стало с вдохновением? Оно покинуло меня. Я так сильно стал бояться допустить ошибку, что фантазия уже не летала, как прежде – свободно и нестандартно. Чтобы не допустить промах, я шел проверенными, банальными путями. Разрабатывая ту или иную рекламную кампанию, я пересматривал свои предыдущие работы и часто крал идеи у самого себя, а иногда открывал зарубежные каталоги или залезал в Интернет и заимствовал идею у талантливых коллег. Былые изящество и смелость предали меня, ушли к молодым и нищим. Я нанял несколько юных и креативных людей, которые часто мне помогали. Они не были закрепощены моими комплексами и фобиями, они не были привязаны к банковской ячейке, жили в удовольствие, вечера коротали вместе в боулинге или в барах, пили пиво, а потом возвращались в свои съемные «однушки» в Бибирево и любили друг друга до потери пульса, крепко засыпали в объятиях и приходили на работу веселые и отдохнувшие. Однажды вечером я присоединился к ним, но быстро почувствовал себя инородным телом. Мы отправились в клуб. Разговоры были какими-то пластмассовыми, анекдоты не смешными, было очевидно, что я им мешаю. Играл какой-то модный диджей, чья музыка меня не просто не трогала, а вызывала раздражение, я пошел к стойке бара, заказал виски. Как только я отошел, они словно проснулись, девушки начали весело смеяться и заигрывать с парнями, стали танцевать. Я расплатился за выпивку и незаметно покинул заведение. Больше я им не навязывал свое общество. Одному было проще. Сесть на диван, наполнить стакан самым простым «дьюарсом», забить папиросу, включить старую пластинку Наутилуса и улететь хотя бы мысленно в то время, когда все было куда проще, понятнее. Когда был выбор. Когда я мог кем-то стать. Кем-то, кто мне понравился бы, кем-то, кем я мог гордиться. Кем-то, кто был свободен, жил в залитой солнцем мансарде, любил и был любим. Маша. Первые годы мне было тяжело видеть ее так часто. Видеть и понимать, что она не моя и никогда моей не станет. Постоянно встречаться с живым напоминанием того, какой я идиот. Позже я научился прятать это чувство глубоко за цинизмом и рубцами на душе, которую я покрыл настолько толстой коркой, что ничто не могло отвлечь меня от главной цели. Пять миллионов. Еще немного. Еще чуть-чуть. С понедельника. Возьмусь за себя. Брошу пить, брошу курить, займусь спортом, снова начну читать книги. Перестану разбрасывать деньги по ветру и накоплю. Накоплю.

Тем более теперь, когда у меня появился этот странный клиент, когда работа по укреплению правильного имиджа Украины набирает обороты, а мои анонимные блогеры и ютуберы штампуют по сотне фейковых новостей ежедневно, цель еще ближе. Накоплю и уеду. Главное, не наследить. И не жадничать. Вовремя остановиться. Накоплю и уеду. Алкоголь расслаблял тело, трава расслабляла мозг, я успокаивался.

Кейс № 2. Вазген

Как ни странно, длинные, полные смысла дни в большинстве своем приходятся на детство и юность. Погоня за местом под солнцем еще не захватила неокрепший организм. Человек напоминает поезд, который аккуратно трогается от тупиковой платформы, медленно крадется мимо провожающих, выходит на простор, покидая пределы вокзала, и разгоняется-разгоняется, пока не приходит время сбавить ход, а потом и вовсе остановиться навсегда…

Перед нами, людьми, которым только исполнилось четырнадцать, подобных размышлений, жизненных тупиков и поводов вешать нос пока не появлялось, и даже щедрые на варианты направлений развилки наш экспресс проскакивал легко и без оглядки. Вскоре после нашего водочного триумфа мы, как обладатели ежедневно пополняющегося запаса водки, стали значимой частью жизни района, а взрослые пацаны приняли нас в свою компанию. Собирались, как правило, в детском саду вечером, пили, курили, трепались, пели песни под гитару или слушали музыку на кассетнике. Попса медленно поднимала свою мелированную голову, но предчувствие грядущей революции, нищета и предел терпения наполняли зрителями стадионы на концертах непричесанных музыкантов. Удивительно, но эти же люди, которые в косухах и банданах подпевали на стадионе Шевчуку «Еду я на Родину», позже, наладив быт и наевшись нефтедолларовых деликатесов, перейдут на спокойный мещанский телевизионный и музыкальный продукт, отвернувшись от протеста. «Пусть кричат «уродина», а она нам нравится…» Но до этого еще надо было дожить.

В дворовых компаниях, разумеется, вопрос «Откуда у таких шкетов, как вы, такое количество бухла?» время от времени всплывал. Но мы с Мишкой условились своих секретов не разглашать и в ответ лишь таинственно усмехались. Не забывали мы и про бабу Шуру и время от времени проводили рекламные рейды в среде местных алкашей. Через какое-то время нам даже пришлось прибегать к услугам нанятых «актеров», потому что наши физиономии в клиентской базе «Пьяного дворика» были уже основательно засвечены. Бизнес Александры Федоровны процветал, и она не только неукоснительно выполняла свои обязанности по нашему договору, но еще и часто давала премии, а также регулярно угощала меня чаем с пирожками или конфетами. Мишку она на порог не пускала, она его терпеть не могла и не скрывала этого, он платил ей взаимностью. Как ни странно, делу это нисколько не мешало, даже наоборот, прибавляло какой-то комический оттенок.

Как-то раз, когда я зашел за еженедельной зарплатой и был приглашен на чаепитие, баба Шура оказалась не одна. Надо сказать, что и «бабой Шурой» в этот вечер ее как-то назвать язык не поворачивался. На ней было красивое синее платье, оказалось, что там даже фигура присутствует, и талия на месте, и грудь «ого-го». Привычные рваные тапочки сменили вполне приличные туфли, платок пропал, обнаружились волнистые волосы, собранные в аккуратный пучок, косметика аккуратно прошлась по лицу, брови подчеркнуты, губы подкрашены, глаза веселые. Картину венчали напоминающие люстры огромные, сразу видно – старинные, серьги в ушах. Я не стал отказываться от приглашения, потому что мне было чертовски любопытно, что случилось с нашей «бабушкой» и чем вызваны такие метаморфозы. Причина сидела за столом в комнате, которая, кстати, тоже сильно преобразилась. Кровать в углу была аккуратно прибрана, подушки в белых наволочках были сложены в почти стройную пирамиду. Было очевидно, что в комнате прошла влажная уборка с проветриванием, пахло приятно духами и цветами, огромными красными розами, стоящими на столе в красивой вазе. Привычную, прожженную горячими кастрюлями клеенку сменила нарядная скатерть, кроме традиционных чайника и вазы с конфетами на столе разлеглись соленья, во главе царствовал салат оливье; горячая отварная картошка и сметана рядом с ней вызывали слюноотделение, потом взгляд скользил по аппетитным котлетам, которые расположились рядом с запотевшей бутылкой водки, возвышавшейся над этим невиданным для тех лет столом. Гость, увидев меня, широко улыбнулся, сверкнув сразу несколькими золотыми коронками.

– Проходи, дорогой! – Армянин лет шестидесяти бодро встал, придвинул третий стул и протянул руку: – Вазген.

Рука у него была большая и сильная, это чувствовалось, хотя он и не стремился показать свою мощь, сжимая руку собеседнику, как это часто делают закомплексованные люди. Напротив, он взял мою ладонь бережно, словно боялся сломать. Для своих лет он выглядел очень хорошо, подтянуто, имел небольшой животик, был аккуратно одет – пиджачок висел на спинке стула, подтяжки не давали упасть раньше времени брюкам… Свидание. Я улыбнулся.

– Андрей, – представился и я.

– Выпейте, Андрей, – Вазген наполнил три рюмки, мы чокнулись и под громкое вазгеновское «За здоровье!» выпили… Я впервые пил водку ледяной да из холодной рюмки. Это были совсем другие ощущения, надо сказать. Вазген протянул мне огурчик, я благодарно кивнул и захрустел закуской, Александра Федоровна накладывала мне салат, а Вазген снова наполнил емкости:

– Мне Сашечка, – говорил Вазген с акцентом, но достаточно грамотно и прибегал к вычурным литературным оборотам, что в сочетании звучало достаточно забавно и обаятельно. Позже выяснилось, что до перестройки Вазген работал учителем русского языка и литературы в Ереване. – Царь-птица моя, рассказала, как вы, Андрей, привнесли в ее темное царство луч надежды и помогли подняться на новые высоты распространения ее вкуснейшего зелья. Выпьем, Андрюша, за ваши дела. Все проходит, дела остаются. Вы помогли хорошему человеку, когда-нибудь это бумерангом вернется к тебе, дорогой! – Вазген постоянно скакал с «вы» на «ты». Мы выпили, закусили, тепло разлилось по жилам, стало хорошо и уютно.

– И я, дорогой, хочу тебе приятно сделать! У меня бизнес, как теперь говорят… – Вазген ухватил большую картофелину и аппетитно отправил в рот, – на Тишинском рынке. Несколько ларьков, магазинов… Есть обувной магазин. Там окно старое, некрасивое такое окно. В него ничего не видно, из него ничего не видно, хочу там плакат повесить какой-нибудь. Так, для красоты. Бизнес и так хорошо идет, хочется эстетического удовлетворения, что-то веселое, может… Ты мне нарисуй и напиши что-то!

– Спасибо большое за предложение, но я как-то рисовать… не очень.

– Ты не спеши, дорогой, приходи завтра на рынок, окно посмотри, нарисуешь, сочинишь – сто долларов тебе заплачу, просто потому что ты человек хороший, – тут Вазген покосился на «Сашечку», проверяя произвел ли эффект своей щедростью. Удовлетворенный результатом, вернулся ко мне: – Ну, а справишься, подумаем, что еще можно этакого пофантазировать, хозяин рынка мой хороший друг… Давайте выпьем за друзей!

Я пробирался, пошатываясь, сквозь ночные августовские запахи, напевая что-то из «Воскресения», тянул заграничную «Магну» и думал о том, что пора бы поразмыслить, чем заниматься по жизни, какой работе себя посвятить. Рассуждал о том, что мои рекламные махинации приносят не только доход, но и удовольствие, о том, что никогда еще не видел сто долларов, и о том, как их потрачу. Куплю себе магнитофон… «Зееееркало мииира…» – почти в голос пел я. Нет, отложу, начну копить на что-нибудь, на мотоцикл… Нет, лучше маме что-нибудь куплю… Или так – и маме что-то, и магнитофон себе…

– Эй, у тебя закурить есть? – прервал мои размышления тонкий ломающийся голосок. В размышлениях о прекрасном будущем я не заметил внушительную компанию, которая шла мне навстречу по Ленинградскому проспекту. Типичные гопники, лет по двенадцать-тринадцать, каждый ниже меня на голову, но человек десять. Бритые головы, широкие клетчатые штаны. Словно стая шакалов рыскали такие отряды по московским улицам в поисках таких одиночек, как я. Особенно непросто приходилось любителям рок-музыки, причастность к коим во мне выдавали кожанка и бандана… Опьянение, которое еще минуту назад доставляло мне радость, превратилось в тяжелое бремя. Они подошли вплотную, окружили, бежать назад было поздно.

– Не курю, – процедил я в ответ сквозь зубы и потушил сигарету о лицо ближайшего любера.

Горький и богатый опыт таких встреч подсказывал: только инициатива и наглость могут тебе помочь в подобных ситуациях. Эти подонки рассчитывают всегда на то, что застанут вас врасплох. Нормальный человек не готов к таким обстоятельствам. Выбрав самого здорового, я нанес ему удар кулаком в челюсть, махнул ногой (как Брюс Ли!) и, заставив этим нелепым жестом толпу сделать шаг назад, побежал. Причем побежал вперед, напролом. Все сработало, я повел себя настолько нестандартно, что они опешили. Протаранив строй, я вырвался на оперативный простор и помчался что было сил. Я этот район знаю как свои пять пальцев, и, конечно, найду, где укрыться. Оглянулся назад – бегут сволочи, снова смотрю вперед, ах ты… Какой-то урод, предположительно, из этой самой компании, когда шел мне навстречу, опрокинул мусорный бак прямо на тротуар, об него-то я и споткнулся… лечу… падаю… обдираю ладони об асфальт… молниеносно поднимаюсь… бегу… сзади дыхание… чувствую удар по ногам, снова падаю, группируюсь, закрываю лицо руками, прижимаю колени к животу… начинают бить ногами… Расчета на милицию, конечно, нет… Больно. Если бы изначально не сопротивлялся, побили бы, ограбили и отпустили, а теперь и убить могут… Больно… Чья-то нога пробила мои ладони и ботинок врезался в нос, потекла соленая горячая жидкость… Подкрался туман, сквозь который я услышал рев двигателей…

– Живой?

– Хрен его знает. Посмотри.

Меня аккуратно перевернули на спину, я попытался открыть глаза, все закружилось, открыл один, сфокусировал зрение. Надо мной склонился бородатый мужик, в кожаной куртке, бандане, остальное я разобрать не смог, кажется, получил сотрясение мозга.

– Ты как? – Мужик начал аккуратно трогать мои руки и ноги. – Кости вроде целы. Покажи лицо.

– А вы что, доктор? – прошепелявил я и сплюнул сгусток крови. Нижняя губа к тому моменту серьезно распухла.

– Ага, – хохотнул кто-то на заднем плане, – хирург.

Я почувствовал пальцы на своем лице.

– Вроде и тут все норм. Попробуй встать.

– Мне уже лучше. Я тут рядом живу. – Мне действительно становилось легче, я сел на бордюр и, прищурившись, пытался оценить обстановку.

– Гопники в конец оборзели, – бородатый сплюнул. – Пора очистить город от них, особенно Парк Горького… Игорь, довези парня до дома, только нежно, а мы посмотрим, может, еще кто по округе шастает.