Теория квантовых состояний

– Берите же, Борис Петрович, немедленно берите и пригубляйте замечательный сей коньяк. А я тем временем чуточку запоздало открою нашу с вами дискуссию о славной девушке Шаммурамат с изломанной судьбою. Регулярной истории известна она под несколько искаженным именем – Семирамида.

Азар пристально смотрел на меня, замечая, как немедленно превратился я в слух при упоминании этого имени.

– Однако же, Борис Петрович, в замечательной этой вавилонской истории нельзя не отметить некоторой откровенной беспечности любимого моего персонажа Бильгамешу. Ведь был он предупрежден неоднократно, указывалось ему на опасности, однако же распорядился он по своему. И прошу отметить, что в литературе, в особенности в «Книге книг», посвящен ему совсем скромный стих, и не связанный совсем с его ролью в становлении вавилонской государственности, а роль его тут наиглавнейшая. Напротив, «Книга книг», которой поделился с вами Никанор Никанорыч в свойственной ему беспардонной манере, повествует о закате империи. Я опущу здесь мифологию и окрас, который был придан падению Вавилона в этом издании. Как говорится, историю пишут поэты под пытливыми взглядами царей, исходя из неудач, обид и государственной целесообразности. Поэтому мы с вами не будем пенять авторам за изящный аллегорический слог и откровенное порой вранье. Однако же признаем, что возвеличивание Вавилона целиком и полностью заслуга Бильгамешу, равно как и падение его знаменовалось тем самым эпизодом на крыше недостроенного зиккурата с вовлечением девушки Шаммурамат из славной аморейской семьи. Добавлю еще, что обещание свое, данное Бильгамешу той ночью, она ответственно исполнила. Вавилонского царя современная история знает то ли как Нимрода, то ли как героя древней сказки-эпоса Гильгамеша.

Я теперь тоже смотрел прямо на Азара. Так и стояли мы, глаза в глаза.

– Балу из древнего Вавилона, это Никанор Никанорыч? – спросил я.

Азар опустил с улыбкой глаза. Но только лишь за тем чтобы коротким движением пальцев с рюмкой указать на мой наполненный кубок.

– Здесь, Борис Петрович, я возьму на себя смелость настоять на том, чтобы вы выпили прежде чем мы продолжим. Уверяю вас, другого шанса пригубить такое чудо может и не случиться.

Азар молчаливо дождался, пока я послушно возьму в руку изящную рюмку и только после этого поднес свою к лицу и в глубочайшем удовольствии поводил ею у носа.

– Поглядите, Борис Петрович, – как бы между делом кивнул он в сторону дороги. – Вот собственно то самое, что расстроило наш с вами ужин в ресторане.

В тот момент я прикоснулся губами к до краев разлитому коньяку и несколько затерялся в облаке аромата и вкуса, в котором смешались и непробованная мною глубочайшая мягкость, и выдержанная структурность, я услышал запахи цветов пронизанные нотой обожженного дуба. Прокатившись по небу, изысканная коньячная волна ушла внутрь, оставив ароматное тепло. Я посмотрел туда, куда указал Азар.

У самого конца аллеи, там где кирпичный забор под прямым углом сворачивал влево и разливался в разные стороны широкий крестообразный перекресток, я разглядел четыре фигуры. Они не вышли на освещенный уголок у светофора, а стояли как бы скрыто в тени аллеи. Видны были темные куртки и шапки. Двое сидели на корточках посреди тротуара и дымили, один сидел на крашенном козырьке заборного цоколя, облокотившись спиной о металлическую секцию. Четвертый стоял прямо, держа обе руки в карманах и покачивался. Я подумал сначала, что он пританцовывает, но потом догадался, что совершал он девиации под воздействием некоторых других, внутренних процессов. Не только мы с Азаром определенным образом расслаблялись в конце трудового дня.

– Обратите внимание, – вмешался в мои мысли Азар, – на позорнейшую, принимая во внимание наш с вами эксклюзив, порожнюю бутылку в руке сидящего на заборе. Водка, дорогой мой, она самая!

Эта четверка, темная, сутулая, вытащила из глубин моей памяти воспоминания о собственном отрочестве. О полуночных дворовых посиделках, о смехе, злом, кашляющем, о том, как грызлись между собой соседние районы и опасно было вечером выходить на улицу.

– Поглядите, Борис Петрович, – раздавался в унисон моим мыслям голос Азара. – Вы конечно совсем другой теперь человек и свой щелчок по носу своевременно получили, но не напоминают ли вам эти беззаботные ребята деньки беспечной вашей юности?

Как бы отзываясь на мои воспоминания, я увидел еще один, пятый силуэт, двигающийся навстречу нетрезвой компании со стороны перекрестка. В марево дорожных огней я не мог разглядеть точнее, однако же почувствовал, что фигура принадлежит девушке. Путь ее лежал в аккурат через развалившуюся четверку. Я не мог оторвать взгляда от этой картины.

Вот они все разом повернули головы в ее сторону, мне показалось даже, что услышал я обрывки слов, потом она прошла мимо и я заметил, как ускорились ее шаги.

– Вот вы, – тараторил у самого моего уха Азар, – примечательны, кроме прочих заслуг, еще и неубиенной верой в человеческое существо. Верой, даже некоторою внутренней, не то, чтобы вы могли аргументированно отстоять свою позицию в споре. Собственный опыт, пожалуй, вас должен бы склонять к обратному. Но такая иррациональная убежденность, скажу я вам, – заслуживает похвалы.

Слова его неслись фоном, и смысл их как будто запаздывал и доходил до меня позже, может быть даже совсем не в этот день. Я весь сосредоточен был там, на краю аллеи.

Я увидел, как один из молодых людей махнул рукой вслед удаляющейся фигурке и хрипло гоготнул. Остальные негромко поддержали этот уродливый жуткий смех. Я словно находился там, среди них и чувствовал, как происходит то, что называется предпосылкой преступления, осязал, видел их потерявшие человеческое, налитые глаза, искаженные пьяной обвислостью физиономии. Чувствовал, оставаясь в пятидесяти шагах поодаль, в тени, рядом с Азаром, сжимая в холодных пальцах рюмку французского коньяку.

Молодые люди поднялись и двинулись за девушкой. Я увидел как тот, что сидел на заборе рванулся за ней и она, услышав, остановилась и обернулась смело, дерзко. Он подошел к ней вплотную и попытался схватить за рукав. Она дернула рукой, избавляясь от захвата.

Странно, я смотрел будто бы немое кино. Иногда доносились, а может быть только воображал я себе, неприятные гортанные звуки и смех, исходящие от четверки, но ни речи их, ни голоса девушки я не слышал. Притом, что разговор велся, и видел я как покачиваются головы и ее резкие нервные движения. Мне в спину фоном неслись слова Азара:

– При этом, справедливости ради отмечу я, что предпосылок для вашей убежденности практически никаких. Ведь тут, как в науке все должно основываться на точных, порой даже лишнего, фактах. Против фактов, как шутят угрюмые прокуроры, – не попрешь.

Тем временем подоспели трое приятелей того, резвого. Они обступили девушку со всех сторон, оставив ей только кирпичный столб забора за спиной. Я видел как сделала она неуверенный шаг назад и почувствовал как будто ее смятение и страх. Но все еще стоял, скованный, нерешительный, словно парализованный, не могучи оторвать взгляда.

– Ох уж эти мне факты! – говорил Азар, – О, как жестоки бывают они, как отрезвляют порой от высоких представлений о человеке, студенте. Венец природы, творение божественного произвола, прошу прощения, промысла.

Сквозь слова Азара, режущие мое сознание, я услышал теперь другие звуки.

Один из нападавших, хлестко разбил о забор бутылку, оставив в ладони только горловину и рваный кусок расширяющейся полусферы. Такое приспособление носило название «розочка» и было популярно среди отчаянных хулиганов моего времени. Острые стеклянные края «розочки» были опаснее ножа.

Я видел как девушка закрыла лицо руками, прижавшись спиной к заборному столбу. Мне показался знакомым ее короткий светлый полушубок.

Звуки вернулись, будто спущенные с поводка псы. С перекрестка послышались жужжание машин, скрип снега, и я услышал голоса.

– Что, сука, зауважала нас теперь, заскулила? – рычал тот, что с розочкой.

Он свободной рукой наотмашь дал заложнице пощечину по закрытому ладонями лицу. Она неловко упала на колени, сползши по кирпичному столбу.

– Отпустите! – всхлипнула она.

Голос ее, высокий, женский, как будто даже знакомый, отрезвил меня окончательно. Я бросил рюмку и портфель, и рванул с места.

– А случилась бы с вашими убеждениями какая-нибудь неприятность, – продолжал дребезжать в голове голос Азара, – если бы вы, скажем, узнали, совершеннейше случайно, что двое из разбойников – студенты вашего любимого ВУЗа? Не бывшие студенты, настоящие. Каковой бы тогда стала ваша светлая вера?

Я бежал, не помня себя, неуклюже, потому что довольно давно уже не бегал. Эти пятьдесят шагов ужасно медленно превращались в сорок, тридцать.

– Что с нее взять, то? – слышал я тихий нетрезвый голос одного их нападавших. – Нищая студентка из общаги.

– С бабы всегда есть что взять, – хрипло усмехнулся тот, что с розочкой.

– Всякая вера есть продукт долгой, кропотливейшей работы над собой, – лился голос Азара, оставшегося далеко позади. – Труден, труден путь к обретению веры и как же коротка дорога в заднем направлении. И вот думает человек, что последнее рукоприкладство осталось далеко в лихой его юности, и что не при каких обстоятельствах не желал бы он поднять на человека руку снова. А обстоятельства, р-раз и ставят ему неприятнейшую подножку.

Я с размаху налетел на стоявшего полу-боком, полу-спиной ко мне скалящегося молодчика и вместе с ним свалили мы второго. Мы упали на асфальт и я почувствовал, что ободрал свою ладонь о кладку забора. Я навалился на двоих нелепо дрыгающихся молодчиков, оставшись спиной к остальным.

– Это еще кто здесь? – услышал я обсценный хриплый крик и почувствовал как меня хватают за плечи и швыряют куда-то через аллею на газон, к липам.

У меня сбилось дыхание и я неловко забарахтался в снегу у ствола со следами прошлогодней белой краски, ожидая, что немедленно набросятся на меня сзади.

– Ох, Борис Петрович, как же неуравновешенно относитесь вы к, как не крути, одной из сторон человеческой жизни.

Голос Азара, близкий, пришедший откуда-то даже сверху, настиг меня, стоящего на четвереньках, вывалявшегося в снегу, не успевшего еще извернуться и вскочить на ноги. Снова, как несколько минут назад, не считая вездесущего Азарового голоса меня окружала гнетущая неестественная тишина. Я поспешно повернул голову и тут же все вернулось на свои места: налетевший ветер, проезжая часть, шепот оголенных липовых крон.

Четверка молодых людей, сбившись плотной массой сидели на дорожке, у забора. Азар стоял надо мной, длинный, черный, худой, в аккуратном кепи, со смоляным дипломатом и моим портфелем, поглядывающий на «виновников торжества» с вечной своей усмешкой. А те ежились, жались друг к другу, застращанные, разбитые, словно бы трясясь от непонятного страха, глядя в землю, на себя.

– Поднимайтесь, Борис Петрович. Не желаете возразить мне?

Меньше всего в тот момент я думал о каких бы то ни было возражениях. Взявшись за холодный ствол, я поднялся.

– Что произошло?

– З-з-здравствуй-йте, Борис Петрович, – услышал я из-за спины Азара девичий голос.

Рядом с Азаром, прячась в длинной его тени, вытирая слезы и потекшую косметику, стояла Маша Шагина. Ее короткий мохнатый полушубок, по которому я сразу узнал ее, был разорван у воротника, свалян черными мокрыми пятнами грязи. Она безуспешно пыталась заправить беспорядочно свисающие волосы. Смятую шерстяную шапку с темной матерчатой сумкой она стискивала подмышкой.

Маша судорожно вздохнула.

– С-спасибо вам.