Эпоха стального креста

Магистр подал знак, и дьякон наполнил его стакан водой из графина. Я уже догадался, о чем пойдет речь:

– Париж узнал, где Проклятый, ваша честь?

– Истинно так!

Брат Михаил, не в силах скрыть эмоции, на радостях стукнул себя кулаком по ладони. Джером, стоявший как раз перед ним, испуганно дернулся и расплескал воду, ненароком обрызгав и моего заместителя. Михаил недовольно отряхнул штанину, после чего пробурчал себе в усы:

– Знаете, дьякон, а вы очень нервный. И говоря по совести, вас бы не помешало сейчас слегка вздуть ...

– Право слово, видит Бог, я не нарочно вас... вам...

– Клянусь моими обожженными усами, Давид Голиафу тоже так сказал, когда по черепу ему...

Маленькая ладонь Виссариона со звучным хлопком опустилась на стол. Теперь вздрогнули мы все.

– А ну прекратить богохульство в моем присутствии! – вскричал магистр. – Брат Эрик, если вы в ближайшее время не наставите своего заместителя на праведный путь, я подам на него рапорт за моральное разложение по прибытии в Ватикан!

– Не стоит, ваша честь, – я выразительно посмотрел на Михаила. – Он уже исправился. И будьте уверены: это больше не повторится – я вам обещаю... Михаил!

– Так точно, ваша честь! – с готовностью выпалил тот. – Нигде и никогда! Готов присягнуть на чем угодно, хоть на... Короче: виноват – исправлюсь!..

«Зачем вы держите у себя в отряде этого разгильдяя русского? – вопрошал меня за месяц до этого Виссарион. – Удивляюсь, как он закончил учебу в свое время! Вам самому не кажется, что его никчемные сентенции и открытое пренебрежение Святым Писанием разлагают моральный и боевой дух вашего подразделения?» – «Он верный слуга Господа, Пророка и Апостолов, ваша честь, – ответил я тогда. – Вы, конечно, правы – есть за ним грехи, но он активно с ними борется». – «По-моему, недостаточно активно, – усомнился магистр. – А впрочем, вам видней, вы его лучше знаете...»

Да, я знал его неплохо. Боевую Семинарию Михаил окончил на два года позже меня и в Братстве начинал служить при Варшавском магистрате, где и дошел благодаря своей пронырливости до звания командира отряда. Его подразделение усиливало мое при восстании еретиков Новой Праги и было практически полностью уничтожено в той мясорубке. Там и началась наша дружба... После тех событий вакансий и у меня было предостаточно, а потому я добился перевода Михаила и двух его сослуживцев – брата Вацлава и брата Дмитрия – к себе в Одиннадцатый отряд при Главном магистрате. Неплохая получилась карьера для русского в Святой Европе. Так что он был обязан мне положением. Я же был обязан ему ни много ни мало самой жизнью...

Михаил пригладил свои растрепанные волосы и покорно прикусил язык. Виссарион еще долго смотрел на него, потом, откашлявшись, продолжил:

– Проклятый Иуда на острове Мон-Сен-Мишель. Со своими детьми и сподвижниками. Похоже, чего-то или кого-то ждут. Постоянно следят за морем, выставили пост на дамбе. Делают вылазки по побережью. Там их и засекли местные Добровольцы Креста. Очевидно, эта сволочь спелась с наставниками детского приюта в монастыре Ла-Марвей, который, как вы должны помнить, находится на том же острове. Он часто бывал там незадолго до своего грехопадения, но по чьей-то халатности это богоугодное заведение выпало из поля нашего внимания. Ничего, теперь разберутся, накажут... Так или иначе – деваться ему оттуда некуда. Люди местного пастора совместно с Добровольцами, не привлекая к себе внимания, расположились по периметру и ждут нас. Предатели же пока ни о чем не подозревают.

Магистр выпил полстакана воды.

– Сколько отрядов привлечено и кто главный Охотник, ваша честь? – Я сразу просек, что запевалами будем не мы. Проклятый Иуда – отступник государственного масштаба, и хотя мой Одиннадцатый уже успел прогреметь по стране в последнее время, ему все равно бы не доверили ловить его в одиночку.

– Мы совместно с отрядом Карлоса Гонсалеса поступаем в распоряжение магистра Аврелия и брата Бернарда. Встреча в Рене. Местный епископ насчет конфиденциальности и всего остального строго предупрежден...

Аврелий и Бернард – лучших людей для этой Охоты найти было нельзя.

...У полевых магистров Главного магистрата существует график выезда в рейды. Мало кому из них это нравится – мягкие кресла Ватикана гораздо приятнее узких нар походных трейлеров. Но количество командировок было прямо пропорционально количеству регалий и объему пенсионного пособия ордена Инквизиции, поэтому к рейдам относились как к унылой, но почетной обязанности. Складывались чемоданы, брался из резерва отдохнувший отряд Охотников и где-то на просторах Святой Европы кто-то начинал усердно молиться во спасение своей души.

Аврелий и Бернард работали вне графика. Альянс этой пары был столь эффективен, что приказом Апостола Инквизиции оба они выезжали только совместно и только на дела высшего приоритета: восстание еретиков Новой Праги; бунт пограничной общины в Киеве; ликвидация невиданной по размеру и наглости секты Пожирателей Святой Плоти, считавшей, что каждый убивший и съевший Служителя Господа и Веры автоматически становится святым и чем большее количество раз он повторяет эту процедуру, тем больше увеличивает свою святость. К успехам Аврелия и Бернарда относятся и возврат в лоно истинной Веры десятков заблудших душ (преимущественно перед отбытием оных на Суд Божий, разумеется), а также организация встреч различного рода сатанистов и демонопоклонников со своими кумирами посредством предания нечестивцев Очищению Огнем... Всего не перечислить. За столь продуктивную деятельность и было присвоено им почетное право именоваться Первым отрядом. Где-то в архивах нашей канцелярии, вероятно, до сих пор среди множества других лежит и мое прошение десятилетней давности о зачислении меня в отряд брата Бернарда, в те годы еще не Бернарда-Мясника, ведь до Новой Праги оставалось четыре долгих сезона рейдов...

– ...Готовьтесь, брат Эрик, – подытожил магистр Виссарион свой доклад. – Отправляемся через час.

2

«...Я разглядывал резные фигурки на носах кораблей, побывавших за океаном. Я жадно рассматривал старых моряков с серьгами в ушах, с завитыми бакенбардами, с просмоленными косичками, с неуклюжей морской походкой. Они слонялись по берегу. Если бы вместо них мне показали королей и архиепископов, я обрадовался бы гораздо меньше».

    Р. Л. Стивенсон. «Остров Сокровищ»

Боевая Семинария – пятнадцатью годами ранее

Мой отец всю жизнь прослужил у магистра Брюссельского магистрата, нареканий не имел, а потому для него не составило труда уговорить хозяина помочь устроить меня в Кадетскую Боевую Семинарию при Главном магистрате. Принимались туда в основном дети граждан среднего сословия – пасторов, дьяконов и служащих силовых структур. Принимались без ограничений, ведь через пять лет жесткого физического, морального и идеологического отбора их оставалось на выпускном курсе от силы четверть. Отчисленные же пополняли собой ряды Защитников Веры, слуг и помощников при различных епископатах. Поэтому отец особо и не надеялся, что я выйду когда-нибудь из ворот Боевой Семинарии в кожаном плаще со стальным крестом на петлице и лихо напяленном на голову сером берете Братства Охотников. Но в чем-то наивный человек, шанс сделать меня в жизни счастливым он использовал, за что я, конечно, ничего, кроме слов благодарности, ему сказать не могу. Точнее, уже не скажу. Он умер, когда я учился на предпоследнем курсе.

Моя мать в противоположность шведу-отцу была с юга и носила в себе горячую кровь испанского падре. Занимаясь целыми днями воспитанием магистерских отпрысков, по вечерам она пыталась вложить в мою голову остатки тех наук, что пережили Каменный Дождь, полученных, в свою очередь, от своего довольно образованного папаши. Иногда ей удавалось взять кое-что взаймы из обширной библиотеки магистра (тот отдавал предпочтение классической художественной литературе далекого прошлого), тем самым делая мое детство куда красочнее, нежели у остальных моих, лишенных доступа к «говорящей бумаге», сверстников. Так что ранние свои годы я провел в компании более интересных книг и менее занудных сочинителей, чем те, которые трудились над Святым Писанием.

В общем, поступив на первый курс Семинарии, я уже сносно читал и писал, производил арифметические вычисления и пытался вникнуть в элементарные законы физики. Но особенно манила меня история, любовь к которой перешла ко мне от любви к литературе.

Мать пережила отца на восемь лет. На похороны я не попал – был как раз в очередном рейде, – но магистр позаботился обо всем как надо, ведь воспитанные матерью его дети успешно учились в Апостольской Высшей Академии...

По-настоящему столкнуться с Писанием мне пришлось лишь в Боевой Семинарии, где я под чутким надзором духовных наставников с грехом пополам добил эту, как они выражались, Книгу Книг, до последней главы. Сказать по правде, на фоне всего того, что я уже прочел до того момента, – а это, к слову, были классики в лице Стивенсона, Скотта, Дефо, Верна, Уэллса и многих-многих других, – она не произвела на меня того благоговейного впечатления, как ожидалось. Увы, но Моисей казался мне лжецом и фокусником, Давид – обыкновенным романтическим героем, а пророки просто больными на голову людьми.

Но в Семинарии такая оценка Писания отнюдь не приветствовалась. Здесь можно было читать по слогам, делать при письме все мыслимые и немыслимые ошибки и не знать таблицы умножения, однако если ты путал кого-либо из сочинителей сонма пророческих книг-воплей друг с другом, наказывали беспощадно. На первых порах процесса обучения я начал было по неопытности заваливать преподавателей вопросами наподобие: «Каким образом можно вывести из Египта всего за одну ночь такую уйму народа без элементарных средств коммуникации и связи?», «Не обязан ли Даниил своим чудесным спасением тому, что львы просто обожрались другими врагами царя Дария?» или «Почему Господь столь мелочен и злопамятен, тогда как для высшего существа должно быть характерно и столь же высокое великодушие?» Десяток-другой ударов палкой, неделя карцера и угроза отчисления (что стало бы позором для отца) сделали свое дело – остаток срока учебы я прилежно пел псалмы, восторгался божественной справедливостью и восхищался мужеством Христа (однако в будущем, когда мне случилось прочитать о видах казни, что культивировали мои предки по отцовской линии, древние скандинавы-викинги, римское распятие стало казаться мне чем-то вроде ярмарочного аттракциона). Но вопросы продолжали накапливаться.

И особенно по моему самому любимому предмету – новой истории. Написанный на возвышенной ноте семинарский учебник вызывал здоровый крепкий сон уже со второй страницы, поэтому я стал регулярно посещать кадетский зал Ватиканской библиотеки, надеясь докопаться там до корней нашей цивилизации, а особенно до того явления, которое мне еще с детства было известно как Каменный Дождь.

Авторы всей найденной мной в кадетском зале литературы по данному вопросу были солидарны: его наслал на перемудривших со своими грехами древних Всевышний, исполнились пророчества Иоанна Богослова; настал Страшный Суд, Господь отсортировал праведников и грешников, а кто не спрятался, он не виноват... И все, плюс-минус некоторые детали в зависимости от фантазии писавшего, однако, разумеется, не выходя за рамки дозволенного. Книги на моем столе менялись с немыслимой скоростью, но туман над загадкой не рассеивался...

И тут меня выручил смотритель кадетского зала библиотеки дьякон Захарий. Понаблюдав, как я битых полдня чешу лоб над одним абзацем, он подсел ко мне за столик, уткнул свой испачканный чернилами палец в книгу, будто бы объясняет нерадивому отроку смысл прочитанного, а сам еле слышно стал нашептывать мне в ухо о том, что, дескать, ценит увлеченность молодого кадета историей, но в имеющейся здесь литературе мне навряд ли попадется материал, который нам не дают на занятиях.

Поймав мой вопросительный взгляд, Захарий огляделся по сторонам и еще тише добавил, что здесь сыро и пыльно, а пожилому смотрителю надо хорошо питаться ради профилактики туберкулеза, и если бы отрок презентовал ему некоторую сумму, он мог бы принести что-нибудь из зала Главного магистрата.

– Что вы можете достать? – заинтригованно спросил я.

– «Хроники Паоло Бертуччи», – одними губами продышал Захарий.

Разумеется, я слышал об этом человеке и о его работах. Безногий итальянец, ставший калекой после Каменного Дождя, Бертуччи начал писать свои «Хроники...» через несколько лет после данного события – тогда, когда всему остальному миру было важнее набить желудок и не умереть от холода. Он был отцом пятерых сыновей, потерял четверых, но оставшийся опекал его до самой смерти. Говорили, личностью Бертуччи был высокообразованной и беспристрастной, а потому как свидетель безусловно заслуживал доверия в своих оценках.

– Но нам сказали, что последние экземпляры его книги были уничтожены пожаром! – недоверчиво посмотрел я на Захария.

– Тебе много чего будут говорить в жизни, мой друг, – снисходительно промолвил дьякон. – Много чего... Так согласен или нет?

– Сколько? – спросил я в лоб.

Он назвал сумму, и я понял, что на ватиканской ярмарке лотки со сладостями не увидят меня как минимум полгода. Но тем не менее мы ударили по рукам.

На тот момент я не располагал подобной суммой и мне пришлось дожидаться стипендии, после чего добавлять ее в кое-какие личные сбережения, откладываемые мной на «черный день» довольно длительное время (всегда считал себя экономным, но некоторые кадеты, проедавшие свое содержание в первые пару дней после его получения, за глаза называли меня лаконичнее: жмот!).

Получив деньги, Захарий вскоре приволок мне весьма объемный и замусоленный донельзя фолиант.

– Прошу простить, молодой человек, но она была списана еще в прошлом году, – сказал дьякон в оправдание отвратительного внешнего вида книги. – Да и хранение за канализационной трубой не пошло ей на пользу. Само собой, клейма я вывел, но если ее у тебя обнаружат, надеюсь, ты не предашь старого друга?

Я пообещал не предать. Захарий мне не поверил. Тем не менее, фолиант отдал.

Отодрав от стены кельи фанерный щит, я уложил книгу между каменной кладкой и обшивкой, приставил обратно фанеру, затем расколупал отверстия от гвоздей, дабы те свободно входили и выходили, после чего прикрепил все это на место. Конспирация была обеспечена. В довершение ко всему, извлекая книгу из тайника, я всегда надевал на нее суперобложку от Святого Писания – черную, с тисненым золотым крестом, – и теперь всяк случайно забредший ко мне надзиратель мог удостовериться, что молодой кадет и в свободное от учебы время исправно постигает вечные истины Книги Книг. А настоящая-то истина и скрывалась как раз под чужой личиной...

Паоло Бертуччи знал, что потомки не поймут названия многих вещей его времени, поэтому старался пользоваться только доступными выражениями. Но даже с учетом этого я не уверен, что вник абсолютно во все главы «Хроник...». Для лучшего усваивания я по нескольку раз перечитывал каждое предложение, каждый абзац, и вот наконец более или менее ясная картина прошлого встала у меня перед глазами...

К середине двадцать первого века развитие цивилизации было на несколько порядков выше, чем сейчас. Наверняка мы тоже когда-нибудь придем к такому – кто знает? – но все равно даже в голове не укладывается: полеты во все концы Земли на стальных машинах с крыльями; умопомрачительные виды связи; электричество везде – от дворцов до захудалых сараев; железные дороги и сильнее всего поразившие меня думающие машины, которые, если Бертуччи не лгал, за минуту могли найти ответ на все задачи, решенные мной в течение пяти лет учебы! А также оружие. Оружие, способное в одно мгновение сровнять с землей огромные города той эпохи.