Повод для паники

– Папа, сколько раз тебе твердила – подбирай выражения. – Кэрри тяжко вздохнула и картинно закатила глаза к небу. – Ты постоянно забываешь, что капитан Гроулер склонен воспринимать все буквально.

Все ясно: про одежду и пепел – это очередная кауфмановская шутка для интеллектуалов, изначально не рассчитанная на троглодитов.

– А капитан Гроулер держится молодцом, – заметил дочери Наум Исаакович. – Впрочем, я и не сомневался, что он выдержит. Спускайтесь вниз, молодой человек, нам сегодня предстоит совершить немало подвигов. Слышите, нас уже зовут… Мы с Кэрри могли бы не тревожить вас и заняться этим сами, но вам такое щепетильное дело куда сподручнее.

– А вы уверены, что нам следует освобождать этих ненормальных? – спросил я, невольно представляя, как улицы наполняются толпами вызволенных из плена паникеров с выпученными глазами и нервозным поведением. – Пошумят-пошумят да угомонятся, а там, глядишь, и кризис минует.

– А если таки не минует?

– Ну что ж… тогда давайте попробуем. Вы ведь меня затем и позвали, чтобы какая-нибудь Гертруда Линдстром у вас топор не отобрала.

И я с ворчанием принялся спускаться из окна. Ладно, поможем, все равно делать больше нечего, кроме как ожидать Конца Света.

– Осторожнее! Держитесь за выступ! Обопритесь получше! Так, не торопитесь! Очень хорошо, теперь спускайте другую ногу!.. – заботливо руководил моим нисхождением со второго этажа дядя Наум, ставший невольным свидетелем моего вчерашнего трюкачества. Сегодня его советы были излишни: урок по теме «Деструктивное влияние гравитации на человеческий организм» капитан Гроулер усвоил твердо.

Каролина с показной неохотой вручила мне свою любимую игрушку, и мы втроем направились к ближайшему дому, откуда раздавались призывы о помощи.

День выдался на редкость запоминающимся. Мне довелось познакомиться почти со всеми соседями, что проживали в радиусе полукилометра от наших с Кауфманами особняков. Замечательные, дружелюбные и гостеприимные люди… хотелось бы сказать о них, но не получалось. Не исключено, что позавчера я не испытывал бы в этом никаких сомнений, и любая из освобожденных нами семей радушно пригласила бы нас на чашку чая или бокальчик вина. Но сегодня всех нас окружал уже иной мир, в котором просто не оставалось места для открытых дверей и задушевных бесед. Мир истерик, криков, отчаяния и паники; мир, где на невозмутимых людей, как я и Кауфманы, смотрели словно на сумасшедших.

А может, и впрямь безумцами были мы, а не они? В конце концов, разве мое спокойное поведение нельзя было при желании трактовать как тихое помешательство? Да еще при наличии в руках топора, который я был готов обрушить на голову любому, кто покусится на здоровье моих новых друзей, не столь воинственных, чтобы отпугивать недоброжелателей одним своим видом.

Понять беснующихся внутри собственных домов сограждан было легко. Подавляющее большинство из них когда-то служили контролерами или являлись таковыми сегодня. Все они были наслышаны, что означает знамение в виде Синего Экрана Смерти.

Практически у всех, до чьего спасения у нас дошли в этот день руки, окна в особняках так и оставались затонированными с ночи кризиса. Попытаться разбить крепкий венерианский кварц, как поступил вчера я, догадались единицы, однако ничего хорошего из их попыток не вышло – не хватило сил или терпения. Поэтому все, что могли наблюдать затворники помимо стен своих домов, представляло собой однотонные синие пикры ключей, неожиданно заработавших после суток молчания. Любой землянин окончательно и бесповоротно рехнулся бы от такой картины… К счастью, вызволенные нами из-под домашнего ареста соседи не казались мне окончательными безумцами, но среди них попадались и впрямь безнадежные.

Нас постоянно принимали за контролеров. Поначалу мы пробовали доказывать обратное, но нам не верили и считали наши оправдания попытками уйти от ответственности за опоздание. Поэтому проще оказалось изобрести универсальную отговорку, чем рассказывать правду. В конце концов Наум Исаакович придумал дежурную легенду, согласно которой мы действительно были спасательной группой контролеров, высланной перед основной ремонтной бригадой.

На вопросы, когда же прибудут главные силы, Кауфман отвечал уклончиво: «Скоро. Сидите наготове и ждите. Хозяева, отсутствующие дома в момент появления ремонтной команды, будут обслуживаться в последнюю очередь». Благодаря этому предупреждению мы были избавлены от толпы нежелательных сопровождающих. Лишь несколько человек неотступно ходили за нами, игнорируя любые предупреждения. Разговора с ними не получалось. Шокированные люди были пока не в том состоянии, чтобы адекватно выражать собственные мысли, просто плелись следом и наблюдали за нашей работой. Наум Исаакович тут же метко окрестил сопровождающих «апостолами».

Все наши спасательные акции проходили по шаблонному сценарию, стихийно выработанному в ходе первого освобождения. Периодически менялась лишь вступительная часть, за которую отвечали либо Каролина, либо ее отец. Если из-за заклинившей двери раздавались истерические женские крики, на переговоры выдвигался дядя Наум. Его вкрадчивый дружелюбный тон быстро успокаивал паникующих затворниц. Когда же хозяином освобождаемого нами дома являлся мужчина, в дело вступала Кэрри. Даже находясь в сильном нервном возбуждении, граждане мужского пола внимали приятному бархатистому голоску девушки.

И кто категорически не допускался к переговорам, так это я. Кауфманы запрещали мне приближаться к домам жертв катаклизма до тех пор, пока контакт с хозяевами не будет установлен. Наум Исаакович высказал резонное предположение, что ожидающие Конца Света паникеры примут мой раскатистый бас не за Глас Спасителя, а скорее за нечто противоположное – рык злобного демона или еще кого-нибудь из сатанинской свиты. Я не возражал и, держа топор на плече, следил за ходом переговоров издали.

Когда наступала очередь моего вмешательства, дядя Наум подзывал меня и молча указывал на требующую взлома дверь, после чего я получал еще одну возможность попрактиковаться во владении архаичным оружием. После первого же практикума пришлось забинтовать ладони обрывками тряпки – Кэрри, имевшая опыт работы топором, забыла предупредить меня о таком побочном эффекте, как мозоли. Ухмыляясь, она пожертвовала мне на бинты кусок чистой ветоши, прихваченной ею из дома. Пожертвовала во имя нашей благородной миссии, в которой трудяге Гроулеру была отведена немаловажная роль.

После уничтожения входной двери начиналась самая непредсказуемая часть мероприятия – очное знакомство со спасенными жертвами. Здесь от нас прежде всего требовалась тактичность и жесткость. Желательно было, конечно, вести себя в рамках приличий, но обычно получалось иначе. Из трех десятков выпущенных нами на свободу затворников только несколько вели себя пристойно – то есть не стали выскакивать навстречу с безумными глазами, хватать нас за одежду и умолять немедленно объяснить происходящее. Однако эти тихони вели себя так потому, что все они пребывали в глубоком шоке, который лишь усиливался после того, как они видели, во что превратились их раскуроченные двери.

День закрытых дверей и захлопнувшихся «Серебряных Врат»…

Тяжелее всего было общаться с теми, кто в перевозбуждении уже не отдавал отчета в своих действиях. За прошедшие сутки в этих людях накопилось столько негативной энергии, что они были готовы выплеснуть ее на первого подвернувшегося под руку человека, требуя у него ответа за все постигшие мир беды. Вот тут-то и проявлялось благоразумие Наума Исааковича, пригласившего меня поучаствовать в акции. Без моей поддержки Кауфманам пришлось бы туго. Причем наш топор ничуть не смущал выскакивающих навстречу психов, какие еще недавно являли собой вполне добропорядочных граждан. Приходилось применять рукоприкладство, поскольку на словесные увещевания психи не реагировали.

– Полегче, молодой человек, – предупреждал дядя Наум, когда я сбивал с ног очередного безумца и удерживал его до тех пор, пока тот не прекращал вопить и вырываться. – Уверяю вас: эти любезные люди нам не враги – они лишь очень сильно расстроены. Дайте им время прийти в себя, и они образумятся.

– Образумятся? – недоумевал я, придавливая коленом к земле брыкающегося и брызжущего слюной человека. – Почему вы в этом так уверены?

– Ну, не во всех, конечно, уверен, но в большинстве – да, – терпеливо пояснял Кауфман. – Сегодня вы имеете возможность наблюдать редчайшее явление: массовую истерию. Человечество помнит множество примеров, когда массовая истерия меняла ход истории и, к сожалению, редко когда в лучшую сторону. А чтобы сойти с ума, много не надо. Пример – перед вами. Люди заперты в собственных домах, отрезаны от мира и информации. У кого-то сдают нервы, и он поднимает панику. Его непременно услыхали, и вот уже паникеров становится в десять раз больше. Паника, замечу вам, весьма заразна. Древняя болезнь, к которой мы давно утратили иммунитет, ибо забыли, что такое – паниковать. Единичный случай паники, и вокруг уже воцарилась настоящая эпидемия. Но кто-то подвержен неизвестной болезни в большей степени, кто-то – в меньшей, а кто-то и вовсе нет…

– Значит, вы причисляете нас с вами к категории здоровых? – спросил я.

– Ну, я бы не посмел делать столь радикальные выводы, – возразил дядя Наум. – Легкое недомогание – вот наш диагноз. Разве я не боюсь всего происходящего? Разве вы не боитесь?

– Боюсь.

– Вот видите… Любезный, вам полегчало? – участливо поинтересовался Кауфман у моего подопечного, который прекратил брыкаться и наконец-то угомонился. Тот пробормотал нечто маловразумительное, но, судя по всему, дал утвердительный ответ. – Замечательно. Вы наверняка голодны, поэтому идите поешьте и приведите нервы в порядок. Капитан, вскройте ему кухонный комбайн, только не повредите крышку. В ней при необходимости можно носить воду из реки…

Кауфман давал подробные инструкции на будущее каждому освобожденному нами человеку. И пусть большинство из освобожденных, пребывая в крайнем волнении, пропускали эти советы мимо ушей, Наум Исаакович все равно из раза в раз терпеливо объяснял, где можно разжиться водой и из чего смастерить примитивные орудия труда наподобие нашего топора. А также чего следует избегать, дабы не угодить в неприятности, не получить травму и продержаться неделю-другую на полном самообеспечении. «Не думайте о плохом, – настоятельно рекомендовал всем дядя Наум, – думайте о ваших семьях. Все образуется».

Мыслил Кауфман столь неординарно, что был способен извлечь выгоду даже из совершенно непригодных вещей. Самое любопытное, что, общаясь с ним, я ощущал, как постепенно приобретаю аналогичный взгляд на мир, заражаюсь этим странным мировоззрением, при котором невольно начинаешь задумываться над вопросами, раньше в голову не приходившими. Варварский практицизм – так охарактеризовал я учение, ненавязчиво преподаваемое мне дядей Наумом. Варварски разломать сложный, а ныне бесполезный агрегат, чтобы извлечь из него одну-две простые и практичные детали. Или наоборот – отбросить все детали, а лишенный начинки агрегат приспособить для каких-нибудь нужд: сбора воды, разведения огня, хранения припасов… Но обо всем этом я узнал позже. В первый же день постижения мной науки варварского практицизма я выдвинул лишь робкое предложение удлинить ручку топора – и удар, дескать, станет сильнее, и вид оружие обретет внушительнее.

Наум Исаакович мое рационализаторство охотно поддержал.

– Отличная идея, молодой человек! – одобрительно закивал он. – Ваше мышление адаптировалось к новым реалиям, и это не может не радовать. Я в вас определенно не ошибся. Мы с вами составляем прекрасную команду для выживания в это смутное время. Нам таки непременно надо держаться вместе. Как считаете?

Я согласился. Уж в чем в чем, но в командной игре капитан Гроулер знал толк. И пусть в этом экстравагантном коллективе верховодил не он, состав игроков ему определенно нравился. Если бы еще не колючий взгляд и вечные колкости Каролины, наша команда и вовсе сошла бы за идеальную.

Наскоро пообедав и кое-как разогнав по домам любопытных «апостолов», мы решили продолжить совместный рейд, отправившись по улице в противоположном направлении. До самой ночи раздавался над поселком треск раздираемого топором полимера, но вместе с этим слышался и другой, более жизнерадостный звук – атмосфера вокруг постепенно наполнялась человеческими голосами. И пусть это были в основном лишь испуганные возгласы, меня они радовали куда сильнее, чем гнетущая тишина, что царила здесь вчера.

Ближе к вечеру наша команда столкнулась с уже знакомыми всем нам личностями.

Можно было не отвлекаться и пройти мимо этого дома – ни криков, ни грохота оттуда не раздавалось. Однако дядя Наум предпочел потратить несколько минут и проверить, все ли обитатели подозрительно тихого жилища живы-здоровы. После настойчивых стуков в дверь никто не отозвался, и пока Кауфман продолжал безуспешные попытки переговорить с хозяевами, его дочь заглянула за угол, после чего позвала нас.

– Так вот где живет наша подруга Гертруда Линдстром, – заметила Каролина, указывая на оранжерею, примыкающую к тыловой части дома. За прозрачными панелями из меркурианского кварца красовались сотни распустившихся цветочных бутонов всевозможных размеров и оттенков. – Давно хотела взглянуть на ее розы, о которых она всегда рассказывала возле стоянки инскона. Куда же хозяйка подевалась? Вчера была практически единственной, кто на свободе бегал, а сегодня пропала.

– Теперь догадываюсь, где она вышла на свободу. – Я подошел к вентиляционному люку в боковой стене оранжереи, приподнятому для притока свежего воздуха. В подтверждение моей догадки под люком был приставлен стульчик, на который вскарабкивалась низкорослая Гертруда, прежде чем протиснуться в лазейку. Еще одна тайна раскрыта.

– Зайдем, папа? – осведомилась Кэрри у озадаченно почесывавшего затылок отца.

– Будет-таки неприлично без приглашения… но зайдем, – подумав, согласился тот. – Надо убедиться, что с любезной госпожой Линдстром все в порядке.

– Я – первый! – не терпящим возражения тоном сказал я. Кто знает, что случилось со взбалмошной Гертрудой за истекшие сутки, и не притаилась ли она под сенью розовых кустов, обезумевшая и готовая расправиться с любым, кто посягнет на ее владения.

– Как пожелаете! – скривила губки Кэрри. – Только дайте сюда топор – с ним Гертруда вас на чай точно не позовет. Это ведь она вчера кричала на всю округу, что вы – жестокий убийца, разгуливающий на свободе?

– Так и есть, – подтвердил я, мысленно проклиная крикливую госпожу Линдстром и ее отнюдь не голословные обвинения в мой адрес. – Но обычно я обхожусь без топора, поэтому…

– Достаточно, молодые люди! – с немым укором посмотрел на меня Кауфман, а дочери он погрозил пальцем, словно невоспитанному ребенку. – Ведите себя пристойно! Сколько можно создавать конфронтации из-за пустяков?

– Ничего себе пустяки! – пробубнила Каролина. – Он убил человека голыми руками, и ему все сошло, как с гуся вода. А ты только свою колесницу из гаража выгнал, так сразу в Желтый Список!

– Давай не будем сейчас об этом, хорошо? – нарочито мягко попросил ее отец. Похоже, он вообще не умел повышать голос. Однако скрывать чувства – тоже. Я услыхал про Желтый Список, когда уже протискивался в оранжерейный люк, но не выдержал и удивленно обернулся. Взгляд Наума Исааковича смущенно блуждал, а на лице опять играли, сменяя друг друга, разнообразные чувства. И опять среди них отсутствовала радость. Да, весьма и весьма любопытные вещи сообщила Кэрри. Тихий и добродушный человек – такое впечатление сложилось у меня о соседе за эти два дня – умудрился-таки когда-то совершить правонарушение и угодить в Желтый Список хранителей закона – маршалов. Я, правда, толком не расслышал, по какой причине, но уточнять момент был неподходящий – мы вероломно проникали в чужие частные владения.

В маленькой, утопающей в цветах оранжерее Гертруды Линдстром благоухали розы, отчего голова моя слегка закружилась. Тропинки промеж насаждений были предельно узкими, и я, из опасения сломать по неуклюжести какой-нибудь бесценный куст, шагал осторожно, стараясь не задевать хрупкие стебли и нежные бутоны. Крупногабаритный троглодит Гроулер смотрелся в цветочной оранжерее еще нелепее, чем пресловутый слон в посудной лавке.

Оглядевшись, я удостоверился, что Гертруда не притаилась в засаде с целью размозжить мне голову цветочным горшком, после чего махнул рукой Кауфманам, и они, помогая друг другу, забрались в оранжерею следом за мной. Топор предусмотрительная Каролина оставила во дворе.

– Какое дивное местечко, право слово, – комично поводив носом по воздуху, заметил Наум Исаакович. – Цветочки – это так славно. Однако с практической точки зрения они совершенно бесполезны. Кушать их я бы вам не рекомендовал даже в самый жуткий голод. У нас в курятнике ароматы, конечно, не столь изысканны, но сегодня они вселяют в меня гораздо больше оптимизма, чем эта божественная, но, к сожалению, умирающая атмосфера. Если бы дядя Наум и взялся выращивать что-либо у себя на заднем дворе, так только капусту или картошку. Те хоть и отвратительно цветут, зато гарнир из них к курятине отменный. Эх, поздновато вспомнил об этом!

– Ты не романтик, папа, – с укоризной произнесла Каролина, нюхая розовый бутон и прикрыв глаза от наслаждения. – Ты ценишь материальное, но часто пренебрегаешь духовным. Так неправильно – я сто раз тебе об этом говорила.