Ожившие кошмары

– От вас можно позвонить? – спросила девочка, шмыгая носом.

– Можно.

– Ну тогда пойдемте.

– Я Вася.

«Дурак».

– Катя, – она просунула холодную ручонку в его ладонь, и мужчина легонько дрогнул от прикосновения мягкой кожи.

Дома он первым делом сложил её вещи на печь: сушиться отправились белая шапка с помпоном, розовая куртка, невысокие ботиночки с носками и единственная варежка.

Вася принес полотенце, в которое Катю можно было бы завернуть полностью, чистое и хрустящее. Пока вытирал ей голову, руки и ноги, думал, какая же она хрупкая, кажется, сожми покрепче – и посыпятся фарфоровые осколки.

«А я ее своими лапами»…

Девочка походила на попавшего под дождь зайчонка, дрожащего всем телом. Даже пахла мокрой шерсткой.

– Давай покушаем тогда уж.

– Давайте сначала позвоним.

– Телефон заряжается. Ты покушай, обсохни, тогда и позвоним.

Катя на мгновение задумалась, потом кивнула. В ее животе одобряюще заурчало.

Она молча съела тарелку супа. Затем вторую. Тщательно промокнула корочкой хлеба последние капли.

– Сейчас чая попьём с малиновым вареньем. Сам ягоды собирал, – Вася почти ничего не съел, лишь хлопотал вокруг. – Любишь варенье?

– Конечно!

– А чай из блюдечка будешь?

– Это как? – Катя округлила глаза.

– Во дает, из блюдца чай не пила. Наливаешь и сёрбаешь, – Вася продемонстрировал. – Так вкуснее!

Она сёрбала так, что перекрывала вой ветра за окном. И с каждым разом норовила сделать громче предыдущего. А он не мог оторвать взгляда от русых волос, они прилипали к ее лбу, непослушно лезли в блюдце с чаем. Вася думал о ее коже, такой мягкой и раскрасневшейся от домашнего тепла.

– И правда вкуснее!

«Она совершенство».

«Раньше ты так только о козах говорил».

– Как ты заблудилась? – Вася подлил гостье новую порцию чая.

Катя поежилась, будто снова оказалась на улице.

– Я убежала.

– От мамы?

– Нет, мама спала. Она много спит, особенно когда выпьет свои лекарства, – девочка зачерпнула варенье большой ложкой. Запила чаем. – А вы тут один живете? Вам не страшно?

Вася помолчал немного.

– Страшно было, когда маменька умерла. А сейчас я не один, у меня козы. Они добрые. Никто не замечает, насколько добрые.

– Извините, я не знала, – Катя задумчиво уставилась на блюдце. – Машка пришла. Это сестра моя. Она когда пьяная…

Он заметил только сейчас. По детской коже рассыпались гроздья: синие и желтые, местами черные точки на шее и запястьях. Вася осторожно взял Катину руку в свою, задрал рукав легкой кофточки. Выцветшие следы боли тянулись до самого локтя, уходили выше, под ткань. Отдернулся, будто ударили его самого.

– Она хорошая, правда! – в детских глазах не читалось обиды. – Она мне кушать готовит и в школу отвозит. Только когда пьяная, любит меня меньше. Я тогда гулять ухожу на весь день. Сегодня вот, далеко зашла и заблудилась.

Вася больше не садился, кружил вокруг стола в раздумьях. Грудь распирало, но мужчина еще не понимал, что за чувство клокочет внутри, лишь сжимал и разжимал разом похолодевшие пальцы.

«Избавься от нее».

– Дядя Вася, может, телефон уже зарядился?

– Что? Да-да, сейчас проверю.

Он вышел в другую комнату. На улице окончательно стемнело, но Вася не стал зажигать свет, заметался в полумраке от стены до стены.

«Ее там обижают. Надо что-то делать».

«Избавься».

«Нет! А что, если она останется тут? Она ведь может остаться»?

От этой мысли в легких пропал воздух, а голова потяжелела. Мужчина ухватился за край комода, чтобы не упасть.

«У меня хозяйство, вдвоем прокормимся. Я буду заботиться о ней так, как никто не заботился! Я читать ей буду сказки, у меня ведь столько книг со сказками! А по теплу гулять будем в лесу, на речке купаться, ягоды собирать… Я ее варенье научу варить… И чай из блюдца»…

Он боялся дышать. Холодный пот щипал глаза, из носа текло по губам.

«От девчонки будут проблемы».

«Нам будет хорошо».

«Нет».

«Там ей плохо, а со мной будет хорошо. И козочки мои ее полюбят, и ты тоже полюбишь. Мы вместе будем о вас заботиться. Ведь можно так? Я позабочусь, вот увидишь, я»…

«Нельзя. Ее будут искать. И найдут. Здесь. С тобой. Тебе не забудут. Тебя не простят. Ее заберут», – слова, тяжелые как обух топора, бились в темечко, отдавались болью в черепе.