Реверс
Степана тоже была в столовой. С тех пор, как они вернулись из больницы, она стала молчаливой, замкнулась и не участвовала в разговорах. Казалось, её привычная искристость забилась в самый дальний угол и больше не решалась высунуться. Раньше Инцелла всегда ждал колкостей с её стороны, но теперь он нервничал из-за того, что с ней происходило.
Что именно происходило, он не знал, но предполагал, что это как-то связано с имплантом. Она, как и он, пережила непривычные для себя эмоции, и это могло послужить спусковым крючком для коррекции памяти. Раньше он никогда не замечал, чтобы стирались воспоминания из обыденной жизни, но предполагал, что это возможно – почему нет, если они могли проделать это с их детством. У Степаны, в отличие от него, и детства-то не было кому вспоминать – про родителей она почти не говорила.
«Они? Кто они? И зачем это нужно?»
Его тряхнуло как от удара током. Поток мыслей оборвался.
Что-то со Степаной.
– Степана! – неожиданно крикнул он.
Все замолчали и посмотрели на него. Степана не подняла глаз от тарелки, которая уже была пуста.
Инцелл встал, подошёл к ней и предложил пройтись с ним.
– Куда ты хочешь идти?
Голос и даже сам вопрос сообщали, что её состояние с момента их прогулки от больницы до студии сильно изменилось. Трансформация произошла за пару дней. Сначала она перестала на него смотреть, потом стала сторониться.
– Не знаю, давай просто пройдёмся здесь, по студии.
Все смотрели на них, Инцеллу было ужасно тяжело.
Степана встала, Инцелл протянул руку, но она обошла его и быстро вышла из столовой.
Присутствующие заулыбались, стали перешёптываться, кто-то хихикнул.
Инцелл прикусил щёку. Он тоже вышел из столовой и направился в свою стримерскую. Он лёг на кровать и задумался об их будущем. Почему-то он никогда раньше об этом не думал. Ведь если они успеют откупить себя до творческого иссушения, когда их стримы станут никому не нужны, кроме самых бедных, как они найдут друг друга за пределами этой студии? Но он понимал, что это невозможный вариант событий. Математика была против этого – он просто откупится раньше, а Степана останется тут. Эта поразительно ясная мысль пришла именно в момент яркого эмоционального волнения, как будто туман, который гасил их сознание, развеивался только в моменты, когда они испытывали сильные чувства. Не примитивные ощущения, как когда кто-то транслировал эротическое переживание или вкус на большую аудиторию, а сложное, глубокое чувство.
Он поднялся с кровати. Подростковая психика требовала немедленного действия, он не знал, как ещё он может разрешить их ситуацию, поэтому решил заняться тем, что умеет лучше всего, – начать стримить в необычное для себя дневное время, несмотря на риск приближения творческого иссушения.
Сев в потёртое кресло, он огляделся вокруг. Было светло, он встал, закрыл жалюзи – так привычнее. Теперь можно было сосредоточиться. Интерфейс принял сигнал о том, что он готов стримить, и разослал его сенсикам. Инцелл немного подождал, пока те соберутся на его стрим. Было даже интересно: ведь он не знал ничего о мире тех, кто принимал его подсознание в себя, а смена времени могла кое-что сказать об их распорядке дня. Система показала обычное количество сенсиков. «Значит, они могли подключаться в любое время», – понял он. В углу зрения вспыхнули знакомые цифры подключений и тонкая полоска донатов, ползущая вверх.
Обычно глубина его погружения в уютную комнату с кроватью и любимой подушкой объяснялась просто: он действительно хотел спать. На этот раз он сильно хотел как-то помочь себе и Степане вырваться из этого состояния, непонятно кем и как созданного для них. На секунду появился страх, что он не справится, потому что условия и мотивация на этот раз были иными, но он отбросил страх и приступил.
Начал, как обычно, с самогипноза: насильно поддерживая состояние между сном и явью, он оказался на тонюсенькой ниточке подконтрольного почти-сна, которая давала власть над материей первичного и бессознательного. Здесь, на грани сна и яви, Инцелл мог создавать переживание безграничной интенсивности. Но чтобы не потеряться там самому и не увлечь сенсиков в бездну, из безграничного набора образов он сконцентрировался на подушке. Она была не только объектом трансляции, но и якорем. Никто не понимал всего сложного комплекса эмоций и волевых актов в плетении его стрима, но принимающие умы могли наслаждаться конечным результатом. Стрим потёк в Сеть, а оттуда ощущения пошли напрямую в мозг сенсиков. Их разум выключался, и на время они забывали, кто они.
В отзывах на стримы Инцеллада был один повторяющийся мотив: о прикосновении к настоящему. Всё: будущее, прошлое, идеальное и реальное, болезненное и весёлое – всё становилось пуховой подушкой. Вход в это состояние предвосхищался почти оргазмической иннервацией центров мозга, связанных с удовольствием, а потом всё таяло, и реципиенты его стримов теряли себя.
Но эта потеря не была тем же, что при употреблении шума – самоуничтожающегося программного вируса, нарушающего работу нейрочипа и приводящего к разрыву ткани реальности. Потерять себя на подушке Инцеллада означало прикоснуться к чему-то вечному в себе, к некоей истине, которую в детстве ощущает каждый, но в процессе жизни всё больше отдаляется от неё. Погружение в его стрим сворачивало спираль обратно, а не разбалтывало её, как шум, оно возвращало к исходной точке индивидуального бытия. Через мягкую уютную подушку миллионы людей, готовых заплатить, возвращались к истоку своего существования, словно становясь беззаботными детьми.
Это приносило ему огромные деньги. По неизвестно кем написанным правилам, после откупа на стримера налагался запрет на эту деятельность, как им говорили, из-за невозможности разместить вне города мощные усилители сигнала имплантов. Таковы были официальные экологические требования.
Но сейчас это было неважно. Инцелл создавал, испытывал и транслировал ощущение уюта, безопасности, чего-то бесконечно родного и всепринимающего. Он делал это так долго, что на подкорке заплясали искры предупреждений о мозговой перегрузке, но он не хотел сейчас задумываться о проблемах и ограничениях этого мира, о том, что он сейчас сидит в комнате старого и неоднократно перестроенного здания, в чужом пространстве, выполняя работу на неизвестных ему людей, что он желал таким образом спасти себя и любимую из сырого, серого ада, где их участь была предрешена неизвестными силами, с которыми ничего нельзя было поделать, потому что он даже не знал, что это за силы.
Он просто хотел ощущать тёплый древесный запах родного дома, мягкий пух белой подушки, приятно поскрипывающей в ухо при движении головы, вдыхать слегка щекочущий ноздри воздух и быть в полной уверенности, что никто за ним не следит.
Глава 4
У ментального стримера есть около двух лет пиковой мощности переживаний для хороших продаж, потом воображаемые образы теряют в резкости, и острота ощущений падает. Падение качества трансляций ведёт к уменьшению количества сенсиков, а вслед за этим пересыхает денежный поток. Инцелл понимал, что с возрастом чувственность становится сложнее и глубже, но всё это не делает стримы более привлекательными. Первая молодость – вещь абсолютно уникальная, и этот период никогда уже не повторится вместе с остротой его переживаний. Около восьмидесяти процентов откупных успешный стример зарабатывает за первый год, оставшееся он может собирать десятки лет, опускаясь сначала до визуальных стримов, а потом и до чавкунов. Эти люди жили надеждой, что до подвалов под студией очередь не дойдёт, но все подспудно понимали, что именно там они и окажутся.
Иногда стримеры рассказывали друг другу байки про тех, кто попал в старшаки – повзрослевших стримеров, которые не смогли откупить себя и живут где-то в подвалах под студией. В разговорах никто не показывал, что всерьёз верит в эти истории, но в глубине все осознавали, что в этом нет ничего невозможного. Никто не хотел становиться старшаком, эта участь была слишком ужасной.
На последнем стриме он заработал очень много. Инцелл посчитал, и выходило, что с таким доходом он накопит на собственный откуп всего через четыре месяца. Цифра была головокружительной, потому что, по его прикидкам, пик его способности стримить будет пройден через полгода, а после… После – стагнация.
Через четыре месяца он уже мог бы оказаться вне этих стен, раньше он был бы на седьмом небе от этой мысли… Но в нём что-то изменилось, и теперь он хотел забрать с собой Степану. Инцелл представил её беззубой, со сморщенной кожей, почти слепой и, что хуже всего, лишённой разума. Он не видел реальных последствий долгого приёма стимуляторов, но представлял жизнь в долге именно так. Мысль о том, что она может превратиться в одну из тех легендарных подземных фигур, выворачивала ему желудок.
Новая мотивация подняла его доход, но надолго ли?
Главной проблемой была даже не сумма на двоих, думал он, а то, что он даже не знал, можно ли откупить кого-то ещё. С момента, как их отправили сюда стримить, информации от внешнего мира у них не было, кроме доступа к ограниченным банкам данных. Никто из людей или хотя бы чего-то вроде робоняни не выходил с ними на связь, так что они не представляли, кто за ними приглядывает и приглядывает ли вообще. Иногда казалось, что студия управляется сама собой, а они просто болтаются в её кишках, как случайные объедки.
Любая информация могла бы помочь ему вытащить его со Степаной отсюда, но взять её было неоткуда. Тогда он решил поговорить с девушкой.
Инцелл протопал по красным кирпичным коридорам до её полуоткрытой студии, оттуда раздавались резкие выкрики, она фальшиво эмоционировала и несмешно шутила. Инцелл сел на пол, облокотившись на стену, и стал терпеливо ждать. Хотя Степана делала это напоказ, ему было ужасно неловко за неё, он испытывал стыд за другого человека. Каждый её наигранный визг резал по ушам сильнее, чем чавканье в столовой. Он прождал полный сеанс, длившийся неполных два часа, дождался крика «Эврика! Эврика!». Инцелл подождал ещё немного, давая ей одеться и прийти в себя, и вошёл в студию.
Помимо Степаны, тут было ещё несколько человек разных полов. Раньше он не обращал на это внимания, но сейчас его это больно укололо.Мысль о том, что для чужих стримов у неё всегда находилось время и место, а для простого разговора с ним – нет, причиняла боль.
– Можно тебя на пару минут? – спросил он.
Степана кинула на него беглый взгляд. Эта секунда и убегающие глаза говорили о её ментальном состоянии больше любых, даже самых резких слов.
Инцелл не уходил, просто стоял и ждал. Степана потянула время, не придумала, как отвертеться, и нехотя потащилась за ним в коридор.
Он прошёл с ней до своей личной комнаты, открыл перед ней дверь и встал, самой своей позой приглашая войти. Степана опять простояла несколько говорящих секунд и наконец вошла.
– Присядь, – предложил Инцелл.
Он неловко махнул рукой, сам не зная, куда предлагает присесть: на свою удобную кровать или на сальный стул для стримов.
– Нет, спасибо.
Инцелл помолчал.
– Я хотел с тобой обсудить кое-что. Я много думал в последнее время. Сначала хочу спросить: ты помнишь, что было в больнице? Как ты пришла ко мне и всё это?
Её лицо выразило мучительное напряжение, Инцелл даже испугался глубины морщин на её коже – явный признак изношенности организма.
Она неуверенно кивнула.
– Я рад, – сказал он, хотя было видно, что, если она что и помнит, то без важных деталей. – Хочу предложить тебе кое-что, но сначала послушай мои доводы. Я знаю, тебе не нравятся мои размышления, но это важно.
Степана стояла и смотрела в пол.
– Я тут посчитал и понял, что я откуплюсь отсюда за четыре месяца, плюс-минус неделя, – Степана вскинула голову, в её глазах мелькнула завистливая жадность. Его резанул этот взгляд – не тех эмоций он хотел в ней видеть, но он смолчал. – Но я не хочу уходить отсюда без тебя. Вот что я хотел сказать.
Взгляд девушки снова переместился вниз. Инцелл не мог понять, что именно она думала, но опасался, что она сейчас считает его дураком, и что с удовольствием откупилась бы отсюда без него. От этой мысли внутри стало пусто, как в студийных коридорах ночью. Он сглотнул и продолжил:
– Не хочу оставлять тебя тут. Проблема в том, что я не знаю, как действовать: нам сказали, что мы откупаем себя, но что, если мы можем как-то помогать друг другу? Об этом ничего нигде не сказано. Ты что-нибудь помнишь?
Степана опять собрала глубокую морщину на лбу, постояла так секунду и помотала головой.
– Я уверен, что никто не знает. Нам надо как-то это узнать.
– Как? – её голос звучал неохотно, как будто она предпринимала большое усилие, чтобы заговорить.
– Я хочу сходить в Управу. Ты помнишь, что это?
Степана поморгала. На этот раз она молчала чуть дольше, но в итоге опять отрицательно помотала головой.
– Странно. Я не уверен, но, кажется, так раньше называли органы власти в Москве.
– Это ты в нашем инструктаже такое нашёл?
– Нет, в большой Сети, – сказал Инцелл.
– Ну там может быть что угодно, любая чушь.
Инцелл поднял руку, как бы оправдываясь и одновременно останавливая её возражения.
– Я понимаю твои сомнения, я бы тоже засомневался, но просто поверь, я потратил на поиск и проверку этой информации очень много времени. Там нет галочек верификации, как у стримеров, но очень много источников указывает, что многие вопросы решались раньше через Управу. Я хочу обратиться туда. Пойдём со мной.
Степана смотрела на него как на мираж. Тот мир, в котором он жил с детства, по-прежнему был для неё реальностью, а вещи, о которых он сообщил ей, были сном. Из тех, после которых просыпаешься и решаешь, что лучше в них не возвращаться.
– Послушай, я тебе говорю, мы должны уйти! Потому что… Слушай, я тут понял, что нет никакого откупа, мы отсюда никуда не уйдём. Я не знаю, может, раньше это и было возможно – когда в мире ещё оставались какие-то удобства, коммуникации. Понимаешь? – он чувствовал, что не вывозит, что его мозг не натренирован вести такие беседы, его память то и дело сбоила, периодически он и сам забывал, что хотел объяснить, злился и начинал тараторить. Слова выбегали вперёд мыслей, путались, сталкивались и конфликтовали как стримеры, метящие в одну аудиторию.
Секундный интерес в глазах Степаны потух. Она слушала его без всякого выражения на лице, и это было хуже всего. Отсутствие реакции пугало больше, чем любое высказанное несогласие. Она не спорила – она просто не воспринимала его слова. Стримы и мечты об откупе были всем, что она знала о жизни.
– Пойдём вместе, прошу. Вспомни, как мы возвращались из больницы, мы тогда почувствовали что-то вместе. Я не знаю… Я как будто стал в разы умнее в тот момент. Наша связь делает нас сильнее, понимаешь? Мы пришли оттуда, опять стали стримить, и мы опять отупели, я опять с трудом сосредотачиваюсь на чём-то, кроме стрима. Это ненормально ведь. Ты ведь тоже что-то подозреваешь?
Он видел, что потерял её внимание. Это ужаснуло его. Инцелл чувствовал, что должен быть какой-то способ пробиться в её сознание, разбудить, заставить вспомнить, но он не владел речью, он бормотал, торопился, сам забывал слова, которые хотел произнести как аргументы, и всё рассыпалось, уходило сквозь пальцы. Как всё в их жизни.
Круг понимания в её глазах стремительно затягивался тиной забвения, Инцелл ожидал, что она посмеётся над ним, скажет, что он дурачок, но всё было хуже.
– Пора обедать, – сказала она. – Ты пойдёшь?
Инцелл стоял, не осознавая, что стоит с открытым ртом. Когда она двинулась вперёд, он не нашёл сил, чтобы остаться на месте, отступил в сторону, и Степана прошагала к двери и ушла.
Выйдя из ступора, Инцелл пошёл в столовую. Там было шумно, как обычно в обед. Отдыхающие стримеры бодро болтали, прибавляя к своей манере общения чуток стримерского лицемерия – для удовлетворения глядящих.
Помимо шумных разговоров, конечно же, раздавалось жуткое чавканье. Это кипятило в нём ярость даже в таком опустошённом состоянии. Инцелл быстро подставил тарелки под кормушку, получил порцию комкастого белка с витаминами, сел за стол, запихнул в себя питательную жижу с привычным привкусом первородного белка, ни на кого не глядя, прошагал к утилизатору, вывалил мусор и вышел из столовой. Он шагал к себе в комнату, пытаясь справиться с атакующими одновременно противоречивыми мыслями: планами по спасению их двоих со Степаной из этой дыры и её непониманием безысходности их положения. В голове крутилась одна и та же петля: «спасти – нельзя остаться», и он никак не мог выбрать правильное ударение.
Инцелл зашёл в свою комнату и обрушился на кровать. Сегодня стрима не будет, он пустил уведомление об этом в свой профиль. Ему нужно было подумать, но попытки хоть за что-то уцепиться, как всегда, встречали сопротивление выученной лени. У них не было ничего, кроме того, что им объяснили. Ему предстоит самому проложить пути, по которым он будет узнавать этот мир и пытаться взять хотя бы собственную жизнь под свой контроль. Инцеллад был уверен, что это поможет ему спасти и Степану. Мысль о том, что за неё, в отличие от него, некому переживать, только подогревала его упрямство. Последнее, что он понял, прежде чем сон отключил его разум, – это то, что переменить мир, действуя в рамках чьих-то чужих правил, не получится. Для экстраординарных перемен в жизни требовались экстраординарные меры.
Глава 5
Утро не слишком ярко осветило комнату Инцелла. Он открыл глаза в полутьме, запросил время и, как всегда в зимние дни, удивился, что несмотря на близость полудня было очень темно.
Инцелл поднялся с кровати и подошёл к окну. Московские зимы и так не баловали солнечным светом, но в снегопад его было настолько мало, что в помещениях приходилось включать лампы. Обычно на стекло налипали крупные узорчатые хлопья, нагревшись, они быстро таяли и стекали вниз, образуя ледяной надолб, спускающийся вниз острыми сосульками. Сегодня всё окно было закрыто снегом. Инцелл отметил, что в комнате слишком холодно: он понял это не сразу, а только постояв перед окном несколько секунд. Пол и воздух были ледяными. Он пошёл в душ.
Встав на душевую платформу, Инцелл нажал на кнопку, но ничего не случилось. Воду им отключали и раньше, но обычно это было ненадолго, и в любом случае после нажатия на кнопку подачи воды раздавалось шипение. В этот раз не произошло ничего. Инцелл прошлёпал босыми ногами до раковины, чтобы выпить положенные утром сто граммов воды, но холодной воды в трубах тоже не было. Он вышел из душевой.
В отсутствие электричества получить одежду становилось серьёзной технической задачей. Инцелл изучал устройство их аппаратов по выдаче одежды раньше и знал, что следующий комбинезон формуется заранее, так что дело было за малым – снять крышку аппарата и достать смятый и жёсткий комбез, мягкими их делала паровая обработка прямо в момент выдачи.
В гостиной было оживление. Инцелл ожидал чего-то подобного, потому что полное отключение коммуникаций было чем-то новым в их жизни, хотя, похоже, никто не отнёсся к этому серьёзно. Почти вся гостиная была забита молодыми голыми телами, стримеры по привычке вели себя так, будто за ними наблюдают, хотя было очевидно, что из-за отсутствия электричества камеры и усилители сигнала имплантов не работали.
Потирая руки, Инцелл глазами искал в этой толпе Степану. Возможно, сейчас был лучший момент, чтобы поговорить с ней. Раньше таких долгих отключений не было, и он надеялся, что их зависимость от внешних факторов заставит её передумать насчёт похода в Управу.
– Принесите сюда пледы! Всё тёплое, что найдёте! – крикнул он громко, чтобы перекрыть шум возбуждённых молодых голосов.
Ожидаемо кто-то обернулся на него, чтобы посмотреть на нарушителя стримерской гармонии, но никто никуда не пошёл.
Инцелл залез на стол и проорал:
– У нас нет электричества и воды, если их в ближайшее время не вернут, мы тут все умрём!
Он специально выбрал слово «умрём» вместо «замёрзнем», потому что слова из негативного спектра были запрещены для стримеров, ведь это отпугивало клиентов, а значит, понижало заработок.
Все тут же замолчали и посмотрели на Инцеллада.
– Оденьтесь. Вскройте аппараты по раздаче одежды и наденьте комбезы. Берите всё тёплое тряпьё, какое найдёте, и несите сюда, вместе теплее.
– Чего ты суету наводишь? – крикнул кто-то.
– Сейчас у нас нет ни воды, ни тепла, ни света. Сколько такое продлится, нам неизвестно, поэтому нужно подготовиться.
Многие хмыкнули, кто-то открыто издевался.
Инцелл жадно ждал голоса Степаны с едкой шуточкой, но не слышал его.
Он попытался снова:
– За этими стенами – метель, – сказал он, – всё отключилось уже довольно давно, потому что в студии уже холодно. Правильным было бы сохранять тепло как можно дольше, чтобы повысить свои шансы…
Он замолчал. Начиная свою речь, он сам не осознавал, куда она его заведёт, насколько далеко – к осознанию их положения.
– Мне кажется, это что-то серьёзное, – сказал он. – Раньше таких долгих отключений не было, и обычно нам на импланты прилетали уведомления. Кто-нибудь получал их в этот раз? Я – нет. И думаю, что никто не получал. И выхода в Сеть через импланты у нас теперь тоже нет.
Он видел, как их лица, повернувшиеся было к нему, белеют и отворачиваются. Инцелл вызывал в них отторжение, потому что срывал иллюзию нормальности. Он испытал странное чувство. Оно чем-то напоминало многократно усиленную ноту сложных чувств, которые он испытывал, разговаривая со Степаной в последнее время, но сейчас это было отчётливо. Инцелл чувствовал удивление. Ведь это очень странно: тратить свои силы, чтобы заставить людей действовать в их собственных интересах, преодолевая их же сопротивление. Только со Степаной это чувство тонуло в других, потому что она была дорога ему, и он был готов тратить много усилий, чтобы убедить её, здесь же ему было гораздо проще отступить. Получалось, что спасать тех, кому на себя наплевать, – отдельный разновидность бессмысленной деятельности.
В резком приступе раздражения он сказал:
– И прекратите уже вести себя, как будто за вами смотрят, в этом здании только мы одни!
Он слез со стола и пошёл из гостиной, Степаны тут не было.
Размашисто шагая по кирпичным коридорам, ощущая на коже холодный воздух, Инцелл очень надеялся застать Степану в её комнате. Подойдя к двери, он постучал. На стук никто не отозвался, и он занёс кулак, чтобы постучать снова, но дверь вдруг распахнулась.
Девушка стояла босиком на ледяном полу, завёрнутая в простыню. Инцелл сглотнул.
– Позволь войти, – сказал он.
Девушка сделала пару шагов назад. Простыня прикрывала её от груди до колен, Инцелл уставил глаза в пол, чтобы избегать искушения и не пялиться, но тонкие лодыжки примагничивали взгляд – он не мог преодолеть это притяжение.
– Привет, чего ты? – спросила она, растирая глаза.
– Ты только проснулась? – сказал он удивлённо.
– Да, кто-то меня достал со своими разговорами, и я не могла нормально начать стрим, – она недовольно глянула на него.
Продолжая тереть глаза, Степана отступила вглубь комнаты. Инцеллу стоило огромного усилия не смотреть на обнажённые участки ног, мощная фантазия уже стучалась в поверхность сознания.
Не спросив разрешения, он сел на её кровать. Степана не обращала на него внимания, она одевалась. Когда она подошла к крану в ванной комнате, повисла тишина.
– Воды нет! – крикнул Инцелл в приоткрытую дверь.
Мысль о том, что она могла нарочно не закрыть дверь, завладела его сознанием, поэтому он не сказал ей сразу.
Степана побыла в ванной ещё минуту и вышла, лицо было расстроенным.
– Я как раз поэтому пришёл, – сказал он.
– Давно? – спросила Степана.
– Наверно, с ночи, здание уже остыло.
Он посмотрел на её босые ноги. Пальцы побелели. Степана, услышав, что вокруг холодно, инстинктивно потёрла ступнёй о другую ногу. По-видимому, холода она не чувствовала – отходняк от эффекта стимуляторов, которые сначала повышали чувствительность, а потом она надолго падала.