Инферно – вперёд!

Треворт только пожал плечами.

– В настоящее время проблемы как таковой нет. Суть ДПФ нам непонятна и неподвластна. Если аномалия будет источник излучения тщательному исследованию. Если же – вернее, когда – ДПФ начнёт увеличиваться в размерах, распространяя своё влияние на окружающую среду, более чем вероятно, что нам придётся форсировать процесс и задействовать всё, что только возможно.

– «Если», «когда»… – В голосе да Менлика звенела сталь. Он указал на газету. – Вы можете хотя бы избавить меня от этих публикаций? Кто знает, что будет, если рабочие выйдут на улицы?

– До введения военной цензуры это крайне непросто. У нас нет соответствующих прав, согласно закону…

Да Менлик выпрямился, в глазах его появился блеск.

– Как дворянин вы чувствуете у себя наличие достаточных прав?

Треворт улыбнулся той особой улыбкой, в которой снисходительность сочетается с мнимым почтением:

– Наши благородные предки в своих деяниях всегда исходили из принципа, что сила сама по себе уже является правом.

Да Менлик кивнул:

– Тогда покажите мне, что армия ещё обладает силой, и я дам вам права!

5

Норса арестовали в его собственной редакции, сразу же после заката. В дверь, не постучав, ввалилось несколько солдат и, не представляясь и не предъявляя каких-либо обвинений, ударами прикладов и кованых ботинок загнали Норса в угол. Тот, опасаясь, что сейчас начнётся погром, сглотнул и, мысленно прикинув стоимость печатного станка, мебели и предметов обстановки, подготовил себя к неизбежному. Торжество грубой силы над свободой мысли было налицо. Права человека, в Айлестере столь формальные и ограниченные множеством хитроумных бюрократических предписаний и циркуляров, нарушались военными с поразительной лёгкостью.

– Да вы знаете, что с вами будет?! Что вы себе позволяете? – лёгкий удар прикладом в зубы отбросил голову Норса назад; он ощутил во рту солоноватый привкус крови. Повторный удар, пришедшийся в солнечное сплетение, был гораздо более сильным – он согнулся пополам и, бессильный произнести хоть слово, безуспешно пытался схватить ртом воздух.

– Так, я вижу здесь какие-то провокационные, возможно, даже пацифистские листовки, содержащие призывы к неповиновению властям… явная попытка раздуть мятеж… вы будете находиться под стражей до суда.

Возмутительный, лживый характер обвинений придал Норсу сил, и он, едва сдерживая слёзы, навернувшиеся на глаза, посмотрел снизу вверх на дуодуазсекстлетнего[17 - 30 – летнего.] – или около того – офицера с лицом, удивительно похожим на лошадиное – как чертами, так и выражением. Они уже виделись на Дуннорэ-понтском вокзале, и Норс сразу узнал его: капитан Глайнис.

– Да, это я, – ответил Глайнис, когда Норс выкрикнул его фамилию и звание. – С какой целью, кстати, вы пытались разнюхать информацию о проводимой армией Его Величества операции?

Вопрос, неожиданный и коварный, лишил редактора воздуха не хуже, чем ещё один удар под дых.

– Я… закон позволяет… – Он сделал безуспешную попытку встать на ноги, тут же пресечённую решительным движением приклада, пригвоздившего его к полу. – Не двигаться, шпион!

– Будет возбуждено дело о шпионаже, – прокомментировал капитан Глайнис, просматривая содержимое только что отпечатанного, ещё не просохшего, номера. – Тираж конфискуется, дальше делом будет заниматься суд военно-полевого трибунала.

Это было настолько возмутительно, что Норс, окончивший полтора курса юридического колледжа в Сигобриве, почувствовал, наконец, в себе силы говорить.

– Я – штатский! Меня будет судить дуннорэ-понтский суд, любой адвокат…

Глайнис, не отрываясь от чтения изъятого, а вернее, захваченного им экземпляра «Городских новостей», датированного завтрашним числом, рассмеялся. Его подчинённые охотно подхватили этот смех своими мужицкими глотками.

– Закон о военном положении вам известен, господин Норс? – глядя в передовицу, спросил Глайнис. – Параграф пятый – «Зона ответственности военных сил и распространение военного права на штатских в ходе боевых действий»? Если коротко, то повсюду, где стоит моя нога, действуют законы военного времени.

В этот момент, демонстрируя правоту Глайниса, один из солдат наступил Норсу на отставленную в сторону руку, принудив того болезненно вскрикнуть, чем не вызвал среди присутствующих ничего, кроме нового взрыва смеха. Норсу оставалось только признать очевидное: по крайней мере, в глазах своих подчинённых капитан с лошадиным лицом был законом. Апеллировать в данных обстоятельствах было не к кому, даже дружба с градоначальником, если подобный термин верно отражал суть их взаимоотношений, едва ли могла его выручить. Оставалось надеяться на более высокие инстанции, но к тому времени, когда всё закончится, может оказаться слишком поздно…

Глайнис повернулся к Норсу, прижатому к полу прикладами; его взгляд, казалось, был способен испепелить газетчика.

– Я знаю, вы пользуетесь здесь покровительством градоначальника – Финлея, если не ошибаюсь? – Дождавшись, пока Норс кивнёт, капитан кивнул в ответ. – Правда, эти связи вам сейчас не очень-то помогут, если вы заметили. Я могу оставить вас под арестом…

Глайнис замолчал, ожидая, как отреагирует журналист. Перед тем словно открылся путь к спасению.

– Вы что-то предлагаете? – Норс внутренне восхитился собой – в его голосе прозвучала неожиданная, учитывая ситуацию, выдержка.

Капитан не скрывал своего возмущения и праведного гнева, которые вызывали в нём слова и поступки столь изменнического характера.

– Вам ничего не предлагают, господин Норс! Предлагать должны вы! Завтра-послезавтра начнётся мобилизация, и я подам вашу фамилию в списке рекомендованных лиц. Уверен, когда моё начальство увидит вот это, – Глайнис-Лошадиная Морда потряс газетой, – оно прислушается ко мне. Вас отмобилизуют в пехоту, где старые, опытные солдаты живо выбьют из вас последнюю дурь…

Нижние чины загоготали в ответ. Норсу звук их смеха, суливший новые унижения, пришёлся не по душе.

– Или…

– Молчать! – яростно оборвал его Глайнис. – Или трибунал – или мобилизация!.. Но! – он наклонился к самому лицу Норса, вытянув указательный палец так, что тот едва не коснулся лба редактора. – Но: если вы запишетесь добровольцем, учитывая ваше образование, вас, Норс, зачислят вольноопределяющимся. Я, возможно, даже разрешу вам издавать вашу дурацкую газетёнку!

Норс заподозрил, что капитан не шутит. То есть, несмотря на жестокий смех, он понимал, что оказался не просто на полу, но в ужасных обстоятельствах – однако слова Глайниса подозрительно походили на правду. Он знал также, что с военной службы, если время мирное, уволиться можно в любой момент. Во время войны, о которой прозрачно намекал капитан, статус вольноопределяющегося предоставлял заметные преимущества. Норс пришёл к выводу, что сейчас разумнее всего будет согласиться с налётчиками и предоставить им то, чего они требуют.

Ему позволили подняться на ноги, и, отряхнув пыль – только сейчас Норс пожалел, что пожадничал доплатить уборщику, – он уселся за письменный стол. Под диктовку Глайниса, то и дело нетерпеливо тыкавшего в текст указательным пальцем, редактор собственноручно написал заявление на имя какого-то майора Никха из штаба 12-го дивизионного округа, в котором просил зачислить его на воинскую службу вольноопределяющимся в звании капрала и прикомандировать к 2-й роте 1-го батальона 36-го пехотного полка армии Его Величества.

Поставив число и подпись, Норс дрожащей рукой присыпал бумагу песком. Его радовало только то, что он стал капралом.

– Поздравляю тебя, старина! – капитан хлопнул бывшего редактора по плечу с такой силой, что тот едва не проглотил свой язык. – Теперь ты – последний вояка последнего полка нашей армии!

Новые сослуживцы Норса расхохотались. Похоже, шутка о том, что их полк является «последним», была близка этим, давно утраченным для Эзуса, душам. Судя по всему, им приходилось совершать преступления в прошлом, о чём свидетельствовали и шрамы, и характерные для пивных, в которых собираются уголовники, выражения лиц. Словно прочтя его мысли, капитан Глайнис рассмеялся.

– Не бойся, Норс! Ты оказался среди отъявленных негодяев, которые не дадут тебя в обиду. Тут нет сопляков – каждый из них продался вербовщику, уже будучи одной ногой в тюрьме.

Лица заулыбавшихся солдат приобрели грубоватое, странно дружелюбное выражение – так смотрели бы на Норса гоблины, если бы им были свойственны тёплые чувства. Он начал понимать, о чём говорит капитан – рота была одной большой семьёй.

– Капрал Норс!

Он понял, что Глайнис обращается к нему только после того, как кто-то подтолкнул его сзади.

– Да…сэр.

Глайнис скривился, словно лошади, живущей где-то в глубине его души, дали подгнивший овёс.

– Ты и сержант Мадук сейчас уничтожите весь тираж, а потом, не жалея сил, даже если на это уйдёт вся ночь, наберёте новую статью, текст которой будет санкционирован мной и штабом дивизионного округа.

Пока основная часть солдат, пришедших с Глайнисом, отправилась захватывать почту – капитан почему-то пользовался выражением «взять под охрану», – Норс, Мадук и ещё двое рядовых снесли стопки с только что отпечатанным тиражом в секстмасс[18 - 6 по 144, 864.] штук во внутренний двор и облили керосином. Норс, глядя в окно с высоты второго этажа, молча наблюдал, как пылает самый крупный в истории «Городских новостей» тираж и почему-то испытывал не разочарование и не горечь. Наоборот, им овладело чувство ни с чем не сравнимого облегчения, словно с его плеч свалился груз весом в тонну, если не больше. Взгляд его, прикованный к танцующим языкам пламени, не сразу заметил, что ночную тьму разрывают ещё какие-то вспышки. Тем не менее, бывший редактор, а ныне – капрал армии Его Величества, скорее, почувствовал, чем увидел – настолько занято было в тот момент его сознание, – что в загипнотизировавшей его картине есть некий чуждый элемент. Он сфокусировал свой взгляд в северо-западном направлении – и увидел вдалеке жёлто-белые искры: рассыпавшись на чёрной мантии ночи, они, словно невиданные камни на цельнорубиновой подвеске, окружали светящееся багровым кольцо ДПФ. Норс вздрогнул: это могли быть только сполохи ружейного огня. На заброшенной ферме начался бой.

6

Непобедимое войско Могущественных, известное тогда как Дуннорэ-понтский феномен, впервые получило вооружённый отпор на айлестерской земле от солдат 36-го полка армии Его Величества Короля Эньона IV, находившихся в непосредственном подчинении лейтенанта Филугхейна. Лейтенант, дуазнонумлетний[19 - Двадцатиоднолетний.] крепыш со смуглым лицом и чёрными, прямыми волосами, только что закончил училище. Офицерский патент, оплаченный его родными, обошёлся семье Филугхейна в значительную, по её меркам, сумму – для обеспечения кредита, взятого в банке, даже пришлось заложить наследственный дом. Скованный не только воинским долгом, опирающимся на в значительной мере утратившее своё значение понятие чести, но и финансовыми обязательствами, Филугхейн был настроен сражаться до последнего патрона, а если таковые закончатся – то и до последнего солдата. Его подчинённые, все как один – «крепкие мерзавцы», способные отличить лишь серебряный шиллинг от свинцовой пули (здесь цитируются требования к рекрутам, согласно уставу прошлого века), были готовы выполнить такой приказ. Воспитанные в казарме при помощи палок сержантов, они представляли собой практически совершенный продукт айлестерской военной машины – их отличала дисциплинированность, а в случаях, когда они получали джин – и отвага, не считая отработанных до автоматизма навыков ведения прицельного огня и штыкового боя. Качества эти, отличавшие профессиональных солдат первых дней войны, впоследствии встречались всё реже и реже, пока не исчезло само Королевство Айлестер и его подданные. Расположившись бивуаком, солдаты 1-й роты потратили остававшееся у них ещё перед закатом время на то, чтобы принять горячую пищу, подогнать натирающие лямки слишком жёстких кожаных ранцев и заштопать униформу. Последняя, скроенная для упражнений на плацу, и смотревшаяся, будучи старательно отутюженной, весьма прилично, имела малоприятное свойство расходиться по швам в результате чрезмерных физических усилий. В результате этого каждый марш или занятия на открытой местности приводили к появлению разнообразных прорех и разрывов, и их завершение неизменно превращалось в сеансы шитья.

В минуты, предшествовавшие атаке, лейтенант Филугхейн лично проверил все посты и, не обнаружив ни одного спящего, пребывал в палатке, отведённой под штаб. Его мундир, сшитый из добротного сукна на заказ, не нуждался в нитке и иголке, поэтому лейтенант имел возможность всецело сосредоточиться на кружке с ароматным, дымящимся кофе, приправленным скромной порцией джина. Обернув кружку белым полотенцем, он, подув на раскалённую жидкость, стал осторожно прихлёбывать её мелкими глотками. Когда со стороны аномалии послышался подозрительный шум, донёсшийся сквозь брезент, лейтенант Филугхейн, мрачно кивнув чему-то, отметил время: три минуты пополуночи. Его служебные обязанности не требовали реагировать на каждый шорох, поэтому лейтенант, уже почти уверенный в том, что нечто неодолимое, которого он втайне опасался, началось, продолжал пить кофе, игнорируя нарастающий гам.

Только когда раздался первый выстрел, Филугхейн, зловеще улыбнувшись, поставил кружку на походный столик. Расстегнув кобуру из выкрашенной в коричневый цвет кожи, он достал свой шестизарядный револьвер, проверил, заряжен ли тот – и вышел наружу, попутно одевая стальной шлем.