Ягоды. Сборник сказок

Мы пошли по вечерней дороге, прислушиваясь к громким шумам и взрывам, доносившимся из дома культуры. Диджей оглядывался, сожалел об уходе, но шел, убеждая себя в правильности происходящего.

– Думаете, я тронутый? – человек взглянул убедительно и трезво. – Война – дело внутреннее. Она случается часто, и те, кто не помнят о ней, пропадают.

– Зачем вы нам про войну рассказывали, про взрывы, про танки, это же учения всего лишь.

– Учения? Хотите вернуться в дом культуры и учения посмотреть? Вперед! Я здесь не первый год живу и не хочу, чтобы случайные люди просто так тут погибали. Учения… Вы что, не видите, что тут даже собаки и деревья войной живут. Нам надо через лес пробраться сегодня. Держите фонарики, давай сюда плеер с музыкой.

Диджей растерянно протянул ему плеер. Мы взяли фонарики. Солнце проходило, наступали черные пустынные улицы и уже привычное настроение.

– Может, подождем Ефрейтора? – спросил Диджей.

– Можно подождать, конечно. Но ты сам рассуди. Им твоя музыка понравилась. Наверняка уже Ефрейтор тебе предлагал остаться и жить здесь. Если не предлагал, то предложит, а если не согласишься, он заставит. Он человек жесткий. Придется тебе здесь каждые выходные музыку им ставить. Ну, повезет тебе пару раз, все равно же раз на третий тебя пристрелят. Так что можем подождать Ефрейтора. Сейчас он там свою душевность разгонит и вылезет с пистолетом.

– Пойдем. Мы же можем не по лесу идти, а по дороге? Зачем лицо лишний раз царапать?

– Пойдем по дороге, конечно, вдоль леса, но если услышим, что они возвращаются, нырять в глубину придется. Они тебя после этой музыки так просто не оставят.

Вся радость, которая была в нас совсем недавно, сменилась нервными ожиданиями и внутренним холодом. Мы снова шли невесть куда, светя друг другу в спины фонариками. Вскоре пришла темнота и деревья по сторонам дороги, как обычно, застыли. Пропали всякие звуки, пение птиц и ветра. Я шел позади, светя в спину Диджея фонариком. Шли мы по самому краю дороги. Человек подробно объяснил, что нужно будет сделать, если мы услышим шум.

Пройдя уже прилично и привыкнув к тишине и свету фонариков, мы услышали приходящий издалека шум. Как и учил человек, мы быстро погасили фонарики и прыгнули в траву, упершись головой в землю. Шум приблизился. Я немного поднял голову и увидел фары машины. Это была та самая машина, которая нас привезла в дом культуры.

– Ефрейтор домой поехал, – шепнул человек. – Навеселился, довольный, наверное. Вовремя ушли. Знаешь, я тебе хочу вот что сказать, – он строго посмотрел на Диджея, – что бы ни случилось… ты очень хороший музыкант. Я не думал раньше, что такая музыка бывает.

Диджей грустно улыбнулся. Мы пошли дальше, в темную запутанную жизнь с тихими неясностями и связями. Дорога повернулась и перешла в тропинки. Мы снова оказались в лесу, снова перецарапали лица. Уже под утро, когда в небе стали показываться признаки светло-красного, мы вышли к новой деревне. Домики стояли разбросанно, без видимого согласования и внутренних дорог. Это место скорее походило на собрание случайно воткнутых домов, чем на деревню.

– Обитатели этой деревни причудливы до невозможности, – сказал человек с явной радостью того, что мы все-таки дошли. – Тут удивляться ничему не надо. До сюда война редко доходит, она там остается. Но в этой деревне тоже лучше лишний раз из дома не выходить. Сейчас поищем дом давно умерших, сядем в нем день переждем. От домов давно умерших определенным холодом тянет. Учтите, тут пугать любят. Просто игнорируйте внутри себя все, что увидите или услышите. Ничего тут страшного или необычного нет, просто своенравная деревня.

– А как они пугают? – казалось, Диджей уже испугался.

– Подожди пару часов, увидишь. Я уже не боюсь их. Я через войну прошел, настоящий страх видел, а не эти глупости. Но раз так принято, то что уж поделать. Батарейки сели, давай сюда новые. Не представляю, что бы вы делали без меня.

Человек включил себе новую музыку и уверенно пошагал в сторону разбросанных домов. Подходя к домам, он снимал наушники, прислушивался и даже принюхивался. Обнюхав один из домов, он махнул нам, чтобы мы заходили.

Дверь была не заперта, дом пуст и холоден. Столы и стулья строго стояли на своих местах, но предметов жизни никаких не виделось. Мы присели. Человек достал сверток с бутербродами:

– Бутерброды – это самая лучшая еда. Они вкусные, полезные, разные.

– А здесь можно в окно будет смотреть?

– Да сколько угодно. Не поможет. Это деревня внутренних правил, вряд ли за окном что-либо интересное увидится. Видите, им даже все равно, как дома свои располагать. Разбросали как попало и радуются. Я так и не понял, куда и зачем вы направляетесь.

– Мы ложки собираемся купить.

– Какие ложки?

– Деревянные.

– А, ну ваше дело. Ложки так ложки. Живы останетесь – обязательно купите. Только сегодня не сплохуйте. Еще раз повторяю: игнорируйте все внутри себя, глупости это все. Когда война началась, жители не знали, как к ней пристроиться. Изворачивались как могли и вот до чего дошли.

Солнце взошло и осветило места. За окном началась видимая жизнь: задул ветер, зазвучали насекомые, но ни людей, ни привычных собак не было видно.

– Скоро начнется. Придут проверять, кто это к ним заглянул, – засмеялся человек.

– А что нам им ответить?

– Я что, непонятно объяснил? Игнорируйте все. Глупости это. Ничего не надо никому отвечать.

– А если настаивать будут на нашем ответе?

– Я же сказал, что бы ни происходило. Настаивать – не настаивать, спрашивать – не спрашивать. Ты что, контуженый? Не слышишь, что я говорю? – человек видом показал, что устал повторять и прибавил громкость в плеере.

Ничего видимого не происходило, живого за окном не прибавлялось, но в один момент показалось, что в доме, несмотря на стоящее наружи солнце и теплую погоду, стало холоднее. Я даже достал из сумки свитер. Холод поступал кусками, похожими на волны. Человек сидел за столом с закрытыми глазами и в блаженстве слушал музыку.

– Тебе тоже холодно? – спросил я Диджея.

– Да, холоднее, чем ночью. Откуда этот холод берется?

Только он сказал это, окно, в которое мы смотрели, задрожало. Все оставалось неподвижным, неживым, дрожали лишь стекла на окнах. Человек уснул под сладкую музыку, оставив нас наедине с этим дрожанием.

– Что это со стеклами? – испуганно спросил Диджей.

Дрожь на стеклах перенеслась внутрь. Тревога входила в нас с каждым мгновением. Лицо Диджея менялось, наполнялось видимым страхом. Я не выдержал и бросился в угол комнаты, прижался спиной к стене и закрыл лицо руками. Страх проникал в меня все глубже, не оставляя даже мыслей и понимания. Диджей просто сполз со стула и лег на полу, тоже закрыв лицо руками. Все эти переживания войны, в которых я был последние дни, – все это оказалось далеким и легким рядом с живым ужасом, который присутствовал в том месте. Показалось, что ожили все страхи детства, все страшные сны, все состояния желания крика. Захотелось кричать, но крик не выходил, он утопал внутри, вместе со всей жизнью. Жизнь пожиралась этим ужасом, этими трясущимися стеклами. Я упал на пол, потеряв всякую связь с чувствами.

Открыв глаза, я увидел Диджея, сидящего за столом. Человек все так же спал с наушниками, хотя музыка уже не играла. Тишина прерывалась его твердым храпом. Я не мог понять, сколько прошло времени и что происходит.

– Что это было? – спросил я Диджея. Тот просто пожал плечами. Стекла больше не дрожали, и за окном ничего не изменилось. – Я стал больше понимать. Урод когда-то рассказывал, как он таким стал, его ветер размазал так однажды. Он говорил, что голова иногда начинает болеть. И когда боль еще не наступила, но уже подходит, все останавливается. Предметы, жизнь – все останавливается, как по ночам здесь. Он однажды понял, что если дуть, как ветер, то голове легче становится. Если это снова придет, то надо дуть начать. Давай так, если стекла снова задрожат, быстро на них дуть станем.

– Жалко Урода, – сказал Диджей. У него появились слезы. Внутри меня тоже все по-теплому сжалось, поднялось к груди. Сердце заколотилось с необычайной чувственностью, захотелось не просто заплакать, а разрыдаться и не из-за жалости к Уроду, а из-за жалости вообще ко всему: и к Уроду, и к Диджею, и к себе, и даже к этому спящему человеку. Сдержать этого внутри я не смог. Полились слезы. В момент бытие представилось удивительно утонченным, трепетным, а сострадание показалось единственным возможным мышлением и целью. Мы с Диджеем обнялись в наших чувствах.

– Так, что здесь происходит, – человек пробудился и закричал. – Говорил же игнорировать все. Точно контуженые? Говорил же, что бы ни происходило, внутри себя это не развивать, на вопросы не отвечать и все такое. Разревелись.

– Не надо так кричать, – сказал я сквозь слезы. – В мире и без того много крика.

От своих же слов мне стало еще жалостливее и уютнее. Теперь другая дрожь жила внутри, жила и щекотала. Я снова закрыл лицо руками. Слезы проходили сквозь пальцы, падали на пол.

– Вот кретины. Я же говорил, не надо на них обращать внимания. Ни на кого.

– О ком вы?

– Жители местные залетают здесь. Они проявляются по-разному: как страх, как жалость, как хохот. Это их способ выражения и питания. Кто чем в этом мире питается. Вот некоторые из этих питаются слезами людскими. Жестокие они. Ничего, скоро закат уже. Тут ночью тоже все вымирает, они тоже устают и без шевелений спят. Не успел он договорить последнего, как послышался шум и голоса за окном.

– О, это уже хуже, – грустно сказал человек и надкусил очередной бутерброд.

Дверь открылась, зашли шофер и Ефрейтор. Они молча уставились на нас.

– Ефрейтор, дорогой, заходи, бутерброды бери, – сказал человек.

– Где вас носит? – строго сказал Ефрейтор. – Обыскались уже. Танцы вчера закончились, вы пропали. Ходили, полночи искали вас, на машине по дорогам ездили. Как вы здесь оказались? Это же пустая деревня. Все умерли давно.