Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в.

Тем не менее представители меньшинств традиционно выражали недовольство своим положение и, как мы покажем ниже, впоследствии российские власти постарались сделать так, чтобы бухарские монархи отменили значительную часть ограничений в их статусе.

Глава III

Государственность и право Хивинского ханства в записках путешественников

Особенности географического положения Хивинского ханства и политической ситуации в нем стали причиной того, что его посетило гораздо меньшее число российских и западных путешественников. Тем не менее те, кто в нем побывал (а это были преимущественно русские и английские разведчики и дипломаты), оставили ценные и порой весьма яркие характеристики государственного и правового развития этого государства в XVIII – второй половине XIX в., до попадания ханства под протекторат Российской империи. В настоящей главе предпринимается попытка анализа сведений путешественников о государственности и праве Хивы, их общих и специфических чертах по сравнению с другими среднеазиатскими государствами.

§ 1. Монархи: особенности правового статуса

Монархия в Хивинском ханстве в XVIII в. переживала кризис, во многом сходный с тем, который имел место в Бухаре, причем проявился он даже более ярко и драматично. В течение практически всего XVIII в. Хивинское ханство являлось ареной борьбы за власть представителей различных ветвей рода Чингис-хана: потомков местной правящей династии Арабшахидов[70 - Это были потомки Арабшаха, золотоордынского хана 1370-х годов, занявшие трон Хивы в начале XVI в.], казахских и каракалпакских султанов. Могущественные аристократические кланы Хивы, стремясь усилить собственное влияние в ханстве, поддерживали то одних, то других претендентов, при этом сами ханы зачастую были лишь марионетками в руках клановых вождей и свергались или даже умерщвлялись, если пытались играть самостоятельную роль. Персидский историк XIX в. Абдул-Карим Бухари выразительно охарактеризовал эту ситуацию как «ханбази», т. е. «игру в ханы» [Boukhary, 1876, р. 180].

Хивинские события XVIII в. известны преимущественно по восточным источникам: собственно хивинским, персидским, бухарским и т. д., а также по материалам переписки казахских ханов и султанов, туркменских родоплеменных предводителей, калмыцких ханов с российскими властями. Однако не меньшую ценность представляют сведения о ситуации в Хиве и положении ее монархов, содержащиеся в записках российских очевидцев – путешественников, лично побывавших в Хиве во время описываемых событий[71 - Исследователи уже обращали внимание на ценность их сведений для истории Хивинского ханства и входивших в него народов (см., например: [Обзор, 1955, с. 18–22, 27; Атдаев, 2010, с. 18–19; Ниязматов, 2013, с. 399–408, 454–460]), однако, насколько нам известно, их информация об особенностях государственного устройства Хивы в рассматриваемый период до сих пор не исследовалась.].

Фактически только первый из авторов, чьи сведения мы используем, Ф. Беневени, обладал вполне официальным статусом посланника Петра I (побывал в Хиве в первой половине 1720-х годов), тогда как ситуация с другими гораздо сложнее. Так, Д. Гладышев и И. Муравин формально являлись участниками научной экспедиции в Приаралье 1740–1741 гг., однако из их сведений можно сделать вывод, что они выполняли также и дипломатические поручения. «Агентом под прикрытием» был капитан Г. Тебелев, под видом торговца побывавший в Хивинском ханстве в 1741 г. (отправивший его астраханский генерал-губернатор М.М. Голицын прямо писал в своем отчете в Коллегию иностранных дел: «Отправлен был от меня под протектом купечества на одном судне з запасом астраханского гарнизона капитан Гаврила Тебелев» [РТО, 1963, с. 64]); в таком же статусе был отправлен и еще один офицер – капитан В. Копытовский. Точно так же в 1753 г. в Хиву был направлен торговый караван под номинальным руководством самарского купца Д. Рукавкина: в его состав были включены два оренбургских чиновника, Я. Гуляев и П.Чучалов, которые (как и Гладышев с Муравиным) вели официальные переговоры с ханом и собрали ряд важных сведений о политической ситуации в ханстве. Наконец, майор Е.И. Бланкеннагель побывал в Хиве в 1793–1794 гг. в качестве глазного врача (для оказания помощи дяде могущественного временщика Аваз-бия Кунграта), но его сведения также заставляют думать, что функции «майора-медика» были лишь прикрытием для осуществления разведывательной деятельности, в которой, как он сам писал, подозревали его и хивинцы. Поскольку имперские власти были заинтересованы в получении объективной информации, можно отнестись к сведениям этих авторов с большим доверием, чем к сочинениям придворных историков правителей Центральной Азии.

Ф. Беневени подробно рассказывает о противостоянии двух претендентов на трон – Ширгази и Шах-Тимура. Оба претендента происходили из хивинской правящей династии Арабшахидов, но Ширгази принадлежал к боковой ветви, уже давно проживавшей в Бухаре, и поэтому узбекская знать предпочла его Шах-Тимуру, являвшемуся сыном недавно умершего хана Мусы, полагая, что «пришлый» правитель окажется более покладистым. Однако Ширгази вскоре проявил себя властным и энергичным монархом, что вызвало сильное недовольство его покровителей и заставило подумать о замене. Ф. Беневени в письме Петру I еще в январе 1722 г. писал, что «в Хиве между двумя партиями озбецкими под намерением, чтоб Ширгазы хана переменить и на его место поставить Мусы хана сына, еще в четырнадцати годах Шах Темир Султаном нарицаемого» [Беневени, 1986, с. 65]. Шах-Тимур уже годом раньше был провозглашен своими сторонниками ханом в Кунграде – центре так называемого Аральского владения, являвшегося полунезависимым регионом Хивинского ханства, тем самым бросив вызов «столичному» хану, – в результате ханство фактически раскололось надвое.

Годом позже, в марте 1723 г., Ф. Беневени в очередной «реляции» императору сообщал о том, насколько существенно повлияли события на положение самого хана Ширгази. По словам дипломата, хан опасался восстания аральцев, поддерживавших его соперника, к которому постоянно перебегали его собственные сторонники. Не меньше опасений вызывало у него и то, что собственные приближенные в случае обострения отношений с Россией (конфликт по поводу судьбы экспедиции А. Бековича, уничтоженной именно Ширгази-ханом в 1717 г., так и не был улажен) просто-напросто выдадут его русским. Он перестал доверять подданным, практически не появлялся в городе и к себе допускал лишь троих наиболее доверенных сановников. Несмотря на свои страхи, хан тем не менее не намеревался ждать, пока его противники нанесут первый удар: он отправил к Шах-Тимуру своего «партизана» (т. е. сторонника) Колуму-бия, который должен был заманить его в ловушку, где того ожидали войска Ширгази. Однако письмо Колуму-бия, направленное Ширгази, было перехвачено сторонниками Шах-Тимура, и «партизан» со своими спутниками был казнен [Беневени, 1986, с. 76, 78]. Весьма ценным представляется сообщение Ф. Беневени о том, что хан неоднократно намеревался уладить конфликт с Россией, направив к императору послов и подарки, но его «фаворит» кушбеги (т. е. фактически первый министр) убеждал его не делать этого [Там же, с. 77, 91, 98]. Надо полагать, сановников Ширгази устраивало ненадежное положение хана, и они понимали, что если он ликвидирует хотя бы одну из потенциальных угроз, он вновь может проявить свою властность и меньше считаться с хивинской знатью, на которую в сложившихся обстоятельствах только и мог опираться.

Шах-Тимур, чувствуя шаткость положения Ширгази, намеревался двинуться на Хиву, угрожая осадить город и обещая в случае прихода к власти выдать своего соперника русским, дабы император «над ним то же учинил, что и оной над князем Бековичем, а не так, голову его пошлем» [Там же, с. 69, 92]. Уже во время пребывания в Хиве, летом 1725 г., Ф. Беневени узнал, что «партизаны» Ширгази разгромлены его противником, и Шах-Тимур уже готовится двинуться на столицу. Дипломат выразительно описывает состояние Ширгази, узнавшего эти новости: «Хан был один, токмо в лице зело смутен, ибо тогда от всех опасался, хоть и показывал себя лицом веселым, однако ж видно было – с принуждением» [Там же, с. 115].

Ф. Беневени в своем «журнале» по итогам миссии предсказал развитие ситуации в Хивинском ханстве следующим образом: «Имелися две озбецкие факции: одна в Аралах при новом хане и претенденте Шах Темир Султане, а другая в Хиве при Ширгазы хане, между которыми случаются непристаиные набеги и стычки. И как чает он, посланник, что напоследи обе те факции обоих ханов потеряют. И паки выберут, по обыкновению, иного хана или из казаков, или из калмыков» [Там же, с. 125]. Последующие события подтвердили его правоту: Ширгази был убит в 1728 г., Шах-Тимур – в 1736 г., и, начиная с этого года, потомки местной династии в течение нескольких десятилетий были вынуждены противостоять в борьбе за власть именно казахским султанам.

Надо полагать, что хивинская знать сделала выбор в пользу казахских Чингизидов, поскольку на примере Ширгази убедилась, что даже отдаленные потомки местной ханской династии в силу своего происхождения могли проявлять определенную степень независимости. Их же дальние родственники – казахские ханы и султаны[72 - Они являлись потомками еще одного золотоордынского хана 1370-х годов, Уруса, дальний предок которого приходился сводным братом предку Арабшаха.] – были в Хиве чужими и могли находиться на троне лишь благодаря поддержке пригласивших их местных родоплеменных предводителей. Как строились отношения с одним из таких «приглашенных ханов», Абулхаиром, описали российские офицеры Д. Гладышев и И. Муравин, формально, как уже отмечалось, отправленные в хивинские пределы с научно-исследовательской целью.

Абулхаир известен в истории, прежде всего, как первый казахский правитель признавший российское подданство (1731). И хотя он занял хивинский трон без согласования с имперскими властями, Д. Гладышев отмечает, что хан и в Хиве неоднократно демонстрировал свою лояльность России. Так, приняв грамоту Анны Иоанновны, он повелел ее прочесть, «оную приняв в печать поцеловав», а затем во время официального приема публично объявил: «Благодарю Бога, что теперь Хива в подданстве ее императорского величества, и я во оной ныне ханом». Как отметил Гладышев, хивинские придворные при этих словах «все тогда молчали и ничего не говорили» [Гладышев, Муравин, 1851, с. 9, 12] (см. также: [Торопицын, 2011, с. 70]). Как раз в это время к Хиве приближался персидский Надир-шах, стремившийся установить свой сюзеренитет над ханством и уже казнивший в конце 1739 г. ее предыдущего хана – Ильбарса, приходившегося двоюродным братом самому Абулхаиру. Новый хан направил к шаху посольство «с тем объявлением, что он, хан – подданной ее императорского величества, и сей, город Хиву принял он, хан, для того, чтоб учинить оной подданным же ее императорскому величеству; а как слышал он хан, что оной персидской шах с Российскою империею в союзе обретается, и для того он, шах, ради разорения сего города ходить не изволит». Причем в состав посольства он включил И. Муравина, чтобы подчеркнуть его «российский» характер [Гладышев, Муравин, 1851, с. 12–13]. Однако хивинская аристократия не слишком-то благосклонно отнеслась к ханской идее перехода в российское подданство. Городская охрана перехватила послание шаха хивинским сановникам с требованием арестовать хана и передать в руки персов. В результате спустя всего неделю после интронизации Абулхаир сделал вид, что едет к шаху на переговоры, а сам, по совету прибывших с ним казахских приближенных, поспешил в родные кочевья, причем «хивинцы из города вслед за ними палили из пушек и из мелкого ружья, однако никого не убили» [Гладышев, Муравин, 1851, с. 13–15] (см. также: [Торопицын, 2011, с. 71]).

Рассорившись с хивинской знатью, казахский хан решил использовать давние разногласия столицы и Аральского (Кунградского) владения (см. подробнее: [Почекаев, 2015]) в своих интересах: он вступил в переговоры с местной аристократией с целью признания своего старшего сына Нурали «аральским ханом» и, следовательно, потенциальным претендентом на хивинский трон. Д. Гладышев отмечает, впрочем, что даже конфликт со столичными властями не обеспечил хану и его сыну безоговорочной поддержки Аральского владения: «между аральцами учинилась не только знатная ссора, но и баталия, из того, что некоторая часть аральцов намерены принять себе в Ханы Абул-Хаир-ханского сына Нурали, а другие того не хотели», поскольку после смерти вышеупомянутого Шах-Тимура[73 - Гладышев называет его «Шарахазы».] «остались три сына: первой Артык, другой Сейдали, третей Куразали, и хотя бы из них один которой и мог быть произведен ханом» [Гладышев, Муравин, 1851, с. 16, 17]. Однако Абулхаир все же сумел убедить аральцев, и Нурали был признан ханом, а затем и в самом деле короткое время, подобно отцу, пребывал на хивинском троне.

Об этом более подробно сообщает капитан Г. Тебелев, побывавший в хивинских владениях в июне 1741 г. По его сведениям, весной 1741 г. хивинцы, недовольные правлением персов и поставленного ими хана, вступили в сговор с аральцами и туркменскими племенами и пригласили на престол Нурали. Сын Абулхаира в апреле прибыл в Хиву, заставив персидского ставленника Мухаммад-Тахир-хана бежать из столицы [Из истории, 1939, с. 220].

Еще один российский офицер, капитан В. Копытовский, подобно Тебелеву отправился из Астрахани в хивинские владения на купеческом судне с товарами. Уже четыре года спустя – в июле 1745 г., он сообщает ценные сведения о событиях в Хиве: несмотря на относительно спокойную обстановку и даже возможность ведения торговли, ситуация в ханстве была весьма неопределенной: «А ныне что де в Хиве делается, того не знаем». У власти находился очередной персидский вассал, хан Абу-л-Гази II, сын казненного Ильбарса, который управлял вместе с «персидским ханом», т. е. представителем персидского шаха[74 - В Персии ханами, в отличие от Средней Азии, назывались не верховные правители, а предводители кочевых племен и высшие военачальники.], причем будущее обоих зависело «от шаха указа» [Из истории, 1939, с. 232].

Со смертью Надир-шаха в 1747 г. в Персии началась борьба за власть, и все его вассалы в Средней Азии вновь обрели независимость. Однако для Хивы это означало лишь новый виток борьбы за власть, в том числе и с участием казахских претендентов, которые с этого времени все чаще стали появляться на престоле. Купец Д. Рукавкин прямо отмечал, что «хивинцы в ханы избирают из Киргиз-кайсацкой орды и из бухарских ханских поколений, а не из подданных» [Рукавкин, 1776, с. 206], т. е. стараясь поставить правителем кандидата, имеющего как можно меньше связей в самом ханстве. Приглашенные ханы, впрочем, сделали определенные выводы из неудачного опыта правления в Хиве своих предшественников и время от времени старались принять меры для укрепления своей власти. Как раз во время таких событий в Хиве оказались Рукавкин и его спутники – чиновники оренбургской администрации, Я. Гуляев и П. Чучалов, прибывшие для ведения торговых переговоров в ноябре 1753 г.

В это время на хивинском троне пребывал казахский султан Каип, принадлежавший к династии, соперничавшей за власть в Младшем жузе с родом Абулхаира. Фактическая власть в ханстве принадлежала предводителям узбекского племени мангыт, полностью контролировавшим хана. Однако в декабре 1753 г. Каип-хан решил изменить ситуацию и, обвинив главу мангытов Кураз-бека в покушении на свою жизнь, приказал его казнить [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 70]. Родственники убитого временщика тут же взбунтовали против хана и узбекскую знать, и население Аральского владения, и туркменские племена, так что хану пришлось срочно изыскивать средства для привлечения на свою сторону хотя бы кого-то из недовольных. Ему удалось добиться поддержки туркмен, для подкупа которых он использовал в том числе и средства, конфискованные у русского каравана. С их помощью Каип справился с ситуацией, разгромил мятежников и сумел сохранить власть [Там же, с. 74, 88] (см. также: [Атдаев, 2010, с. 78]).

Интересно отметить, что практически каждый хан в описываемый период, вступая на трон, старался наладить отношения с Россией – по крайней мере мирные и торговые. Такие намерения выражали, в частности, как Каип-хан – казахский султан по происхождению, отец которого официально признавал российское подданство [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 75–76], так и один их его ближайших преемников Тимур-Гази – представитель хивинского ханского рода [Документы, 2013, с. 25]. Можно предположить, что в условиях постоянного соперничества за трон каждый претендент надеялся рано или поздно прибегнуть к поддержке России – благо, прецедент был создан Абулхаиром во время его короткого правления в Хиве.

Е.И. Бланкеннагель посетил Хиву в самом конце XVIII в., когда пик «игры в ханы» миновал, и ожесточенная борьба за власть прекратилась. Однако принципы возведения на престол ханов остались теми же: могущественные родоплеменные кланы продолжали сажать на трон своих марионеток, не пользовавшихся не только властью, но даже уже и внешним почетом и уважением. Бланкеннагель описывает весьма незавидное положение хана (во время его визита на троне находился очередной, уже четвертый по счету хан с именем Абу-л-Гази): «Хивинский хан в правительстве значит меньше всех; три раза в год показывается он народу, окруженный теми, которые делами правят; в прочее же время сидит взаперти под строгим присмотром. В придворном его содержании не соблюдается даже благопристойности, и нередко в самом необходимом претерпевает нужду» [Бланкеннагель, 1858, с. 96]. В другом месте он также упоминает, что «Хива есть столица и пребывание ничего не значащего хана [курсив наш. – Р. П.] и всех знатнейших родов» [Там же, с. 94]. Вместе с тем, представляется интересным следующее замечание путешественника: «Каракалпаки… перешли остальные к Хиве, отдали своего хана узбекам и живут с того времени под покровительством хивинцев» [Там же]. Речь идет о своеобразном компромиссе между хивинской правящей верхушкой и каракалпаками (которые, как и Аральское владение, нередко находились в конфронтации со столицей): они признали власть Хивы, но их собственный хан был номинально признан верховным правителем всего ханства. Вероятно, именно такой подход и сделал возможным завершение «игры в ханы», поскольку примирил основные политические силы, ранее стремившиеся возвести на престол собственных ставленников.

Бланкеннагель приводит обобщение событий в Хивинском ханстве, начиная с нашествия Надир-шаха и заканчивая современным ему положением: он описывает убийство шахом хана Ильбарса, призыв на престол казахских ханов, заставивших узбекскую знать бежать из города, возвращение узбеков и возведение на престол представителей местной ханской династии или из каракалпакских Чингизидов. «С сими последними ханами поступали они по своей воле», – резюмирует «майор-медик» [Бланкеннагель, 1858, с. 89], тем самым другими словами описывая то, что Абдул-Карим Бухари назвал «игрой в ханы».

Дискредитировавшие себя постоянным соперничеством и невозможностью контролировать положение дел в стране, хивинские ханы-Чингизиды в самом начале XIX в. должны были уступить трон представителям узбекской династии Кунграт (прав. 1804–1920). Ситуация в Хиве и Бухаре и в этом отношении оказалась сходной: подобно бухарским аталыкам из династии Мангытов, хивинские Кунграты, в течение десятилетий занимая пост инака (формально – наместника столицы, фактически – первого министра), реально управляли ханством, отодвинув от власти венценосных потомков Чингис-хана.

И если ханы-Чингизиды, зачастую являясь «чужаками» в собственном ханстве, не имели возможности обуздать родоплеменную знать, Кунграты, одно из сильнейших узбекских племен, использовали своих многочисленных сородичей для подавления мятежей своих соперников и расправ с недовольными. Вместе с тем новые ханы (в отличие от Чингизидов, согласно политической традиции не принадлежавших ни к одному из народов или племен Центральной Азии) всячески старались подчеркивать свое узбекское происхождение и в одежде, и в языке, и в поведении [Abbott, 1884a, p. 88]. Тем самым они привлекали к себе сородичей и из других узбекских племен, опираясь на них в борьбе против подвластных им народов – казахов, каракалпаков, туркмен.

Сходство с Бухарой проявилось и в том, что новые правители Хивы[75 - В отличие от бухарских Мангытов, носивших титул эмиров, хивинские Кунграты осмелились оставить за собой титул ханов, хотя имели лишь отдаленное родство с Чингизидами по женской линии.] сумели укрепить существенно ослабевшую ханскую власть и вернуть ей былой авторитет. Свои претензии на трон Кунграты обосновывали не только кровным родством с Чингизидами (многие из них брали в жены дочерей казахских ханов и султанов), но и родством с сейидами – потомками пророка Мухаммада. Начало этой традиции положил первый Кунграт на хивинском троне – Ильтузар (1804–1806), хотя прежде сейиды не выдавали своих дочерей замуж ни за кого, кроме представителей других сейидских родов [Муравьев, 1822б, с. 38].

Ханы Хивы, подобно бухарским эмирам, провозглашали себя «ревнителями веры» и номинально опирались исключительно на мусульманские государственные и правовые традиции, зачастую используя малейшие нарушения предписаний шариата для расправы с противниками [Вамбери, 2003, с. 107]. В действительности же Кунграты по собственному усмотрению осуществляли управление, творили суд, вводили налоги и проч. [Данилевский, 1851, с. 132, 134; Муравьев, 1822б, с. 57, 66, 68]. Наиболее высоко путешественники оценивают второго хана этой династии – Мухаммад-Рахима I (1806–1825), который централизовал систему управления, покончил с набегами казахов на хивинские владении, подчинил Аральское владение, в течение веков противостоявшее Хиве, покончил с грабежами караванов на территории ханства [Базинер, 2006, с. 354; Данилевский, 1851, с. 106; Муравьев, 1822б, с. 44–45, 71; Субханкулов, 2007, с. 216–217].

Хива не избежала проблем, связанных с вышеупомянутым отсутствием четкого порядка престолонаследия у тюрко-монгольских народов. Они периодически проявлялись в борьбе за трон, которая могла происходить как в виде дворцовых переворотов, так и гражданских войн [Муравьев, 1822а, с. 40–43]. Так, после смерти первого хана Ильтузара трон захватил его брат Мухаммад-Рахим I, однако против него выступили сыновья его покойного брата, грозя, что если он не уступит им власть, они начнут войну против него, поддержав любого его врага [Субханкулов, 2007, с. 216]. Неудивительно, что подобные внутрисемейные конфликты в хивинском ханском семействе с готовностью поддерживали соседние государства – в частности, Бухарский эмират и даже Россия[76 - Власти Российской империи дважды попытались использовать несогласие в ханском семействе в своих целях, правда, неудачно. Первый раз это произошло в середине 1830-х годов, когда оренбургский военный губернатор В.А. Перовский, готовясь к походу на Хиву, планировал возвести на трон вместо враждебного России хана Алла-Кули его старшего брата Рахман-Кули. Однако разведчик Перовского И.В. Виткевич вскоре проинформировал его, что тот не обладал властными амбициями и был в полном согласии с братом [Виткевич, 1983, с. 91], так что от проекта пришлось отказаться. Второй раз подобный случай имел место после похода на Хиву туркестанского генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана в 1873 г.: хан Мухаммад-Рахим II бежал от русских и нашел убежище у туркмен, тогда российское командование предложило трон его младшему брату Атаджан-торе, однако, последний оказался весьма нерешительным, и Кауфман счел целесообразным вернуть трон законному хану, заставив последнего признать российский протекторат.].

В результате к середине XIX в. власть ханов вновь существенно ослабла, отдельные родоплеменные подразделения туркмен, казахов и даже сами узбеки периодически отказывались подчиняться ханам, платить им налоги, воевать за них и т. д. Далеко не все представители рода Кунгратов отличались решительностью, некоторые из них, напротив, были достаточно слабовольными правителями, целиком и полностью зависевшими от высших сановников. При этом они всячески старались подчеркнуть свой высокий статус, присваивая себе пышные титулы. Так, например, Сейид-Мухаммад-Рахим (1856–1864) титуловал себя «падишахом Хорезма», однако в течение практически всего своего правления находился под влиянием своего зятя кушбеги и министра-мехтера [Вамбери, 2003, с. 105–106; Игнатьев, 1897, с. 147–148]. Как и бухарские эмиры, хивинские ханы нередко не могли доверять собственным подданным и потому окружали себя рабами и вольноотпущенниками из числа пленных персов, которых назначали на высокие должности [Кун, 1873, с. 188].

В результате конкурентами Кунгратов в борьбе за верховную власть являлись не только члены их собственного семейства. Приняв ханский титул, они создали прецедент, дававший аналогичную возможность и другим родоплеменным вождям – узбекским и туркменским, так что в борьбу за трон включились многие родоплеменные подразделения, что неоднократно ставило само ханство на грань уничтожения. Так, например, в 1850-е годы туркменские родоплеменные вожди вступили в борьбу за власть, разгромив и убив в бою хана Мухаммад-Амина II (1855), а годом позже, прямо во время официального приема во дворце, зарезав его преемника Кутлу-Мурада[77 - Это событие оказалось настолько шокирующим для хивинских властей, что когда в Хиву в 1858 г. прибыл российский дипломат Н.П. Игнатьев, его перед каждым приемом у хана тщательно обыскивали на предмет спрятанного оружия, чтобы он не прикончил хана так, как это двумя годами раньше сделал туркменский посол [Игнатьев, 1897, с. 150]]. В 1850–1870-е годы вождь крупнейшего туркменского племени йомуд Ата-Мурад сам претендовал на ханский трон, ссылаясь на родство с Кунгратами по женской линии [Гунаропуло, 1900, с. 580; Игнатьев, 1897, с. 90][78 - Согласно сведениям переводчика Ш. Ибрагимова, поводом для восстания туркмен против хивинских властей послужила позорная казнь (сбрасывание с минарета) Аман-Нияза – брата Ата-Мурада [Ибрагимов, 1874, с. 136].].

И если в Бухаре установление российского протектората в какой-то степени помогло Мангытам решить подобную проблему, то в Хиве российские власти не сумели усилить власть Кунгратов – и в силу особенностей географического положения ханства, и из-за менее активного вмешательства в его дела по соображениям международно-политического характера. Весьма показательно, что Исфендиар, последний хан из династии Кунгратов, был в 1918 г. свергнут туркменским родоплеменным предводителем Джунаид-ханом, в свою очередь принявшим ханский титул[79 - Номинально Джунаид-хан делил власть с Сейид-Абдаллахом Кунгратом – младшим братом свергнутого им Исфендиара, но реально ханством управлял именно он.].

§ 2. Центральное и региональное управление

Стараясь подчеркнуть принадлежность к мусульманскому миру, могущество и развитость своего ханства, хивинские правители пытались сформировать аппарат управления по образу и подобию соседних развитых мусульманских государств – в первую очередь Бухарского эмирата и отчасти Персии. Однако отсутствие развитых административных (можно даже сказать, бюрократических) традиций в Хиве, засилье родоплеменных вождей узбекских и туркменских племен привели к тому, что многие институты центральной власти и регионального управления зачастую являлись фикцией, а полномочия обладателей государственных должностей регулярно менялись и смешивались[80 - Попытку анализа титулов и званий в Хивинском ханстве предпринял известный советский тюрколог Н.А. Баскаков [Баскаков, 1989], однако, поскольку он опирался преимущественно на данные тюркологических словарей и результаты исследователей, также специализировавшихся больше на исторической восточной филологии, в его исследовании присутствует большая путаница: оно совершенно не отражает реального места того или иного сановника в структуре управления ханства. Тем не менее нельзя не отметить его ценность с той точки зрения, что он проследил историю развития тех или иных названий должностей, существовавших в Хиве, еще с древнетюркских времен.].

Высшим сановником ханства в XVIII в. являлся кушбеги – первый министр. Ф. Беневени сообщает, что кушбеги Достум-бай являлся «фаворитом» хана и осуществлял наиболее важные властные полномочия, в том числе принимал послов, вел международные переговоры, определял, когда именно хан сможет принять иностранных дипломатов и проч. [Беневени, 1986, с. 77, 99, 101, 115]. Помимо кушбеги, при ханском дворе находились влиятельные родоплеменные вожди, носившие титулы аталыков, инаков и проч. [Гладышев, Муравин, 1851, с. 21], однако формально статус обладателей разных должностей закреплен не был, и степень их участия в государственных делах зависела от могущества возглавляемых ими узбекских и туркменских племен.

Однако с конца 1740-х годов фактическая власть все больше переходила в руки инаков – градоначальников Хивы. Согласно Е.И. Бланкеннагелю, это произошло в связи с тем, что именно хивинские градоначальники наиболее активно проявили себя в борьбе с персидским нашествием под предводительством Надир-шаха и изгнанием персов из Хивы после его смерти в 1747 г. [Бланкеннагель, 1858, с. 5]. В 1750-е годы фактическая власть находилась в руках Артук-инака из племени мангыт, а позднее – его брата Кураз-аталыка, который, как уже отмечалось выше, был убит Каип-ханом в 1753 г., что привело к кровопролитной войне между ханом и его узбекскими и каракалпакскими подданными, среди которых эти временщики пользовались большим влиянием [Гуляев, Чучалов, 1910, с. 74]. В 1770-е годы к власти окончательно приходят инаки из узбекского племени кунграт, которые «управляли хивинском народом с большим или меньшим могуществом» [Бланкеннагель, 1858, с. 11].

Как отмечалось в предыдущей главе, бухарские аталыки из рода Мангыт, свергнув ханов-Чингизидов и заняв трон, упразднили должность аталыка, которая с этих пор превратилась в почетный титул. То же самое произошло и в Хиве: когда инаки из рода Кунграт заняли ханский трон, должность инака как градоначальника и фактического главы правительства ханства была упразднена, и отныне инаками назывались лишь влиятельные представители ханского рода – ханские братья и другие близкие родственники, обладавшие влиянием, но не занимавшие высшие сановные должности при дворе. Как правило, инаком отныне назывался старший брат хана, номинально считавшийся наместником города Хазарасп. В качестве такового А. Субханкулов и Н.Н. Муравьев называют Кутлу-Мурада, старшего брата хана Мухаммад-Рахима I [Муравьев, 1822а, с. 99; Субханкулов, 2007, с. 210], а И.В. Виткевич и Д. Эббот – Рахман-Кули – старшего брата Алла-Кули, преемника Мухаммад-Рахима [Виткевич, 1983, с. 91; Abbott, 1884а, р. 150; 1884b, р. 279]. При этом путешественники подчеркивали, что инаки были верны своим царственным братьям и не претендовали на верховную власть, а ханы, соответственно, выказывали им всяческое уважение, включали в свой совет и т. д. И в более позднее время титул инака также жаловался влиятельным членам ханского рода – например, участники похода на Хиву 1873 г. Н.И. Гродеков и А.П. Хорошхин упоминает, что его носил Ильтузар (Итазали), двоюродный или троюродный брат хана Мухаммад-Рахима II [Гродеков, 1883, с. 273; Хорошхин, 1876а, с. 477].

Именно при первых ханах из династии Кунгратов в начале XIX в. начинает формироваться иерархия придворных сановников. Высшим среди них являлся мехтер, которого путешественники, знакомые с османской или персидской системой власти, именовали «везиром» [Муравьев, 1822б, с. 59]. Подобно бухарскому кушбеги[81 - Эта должность периодически существовала и в Хивинском ханстве, и тот же Н.Н. Муравьев характеризовал ее обладателя как «второго везира» [Муравьев, 1822б, с. 60].], мехтер зачастую осуществлял внешнеполитическую деятельность, и именно с ним вступали в контакт иностранные дипломаты, которые затем, на основе его решения, попадали на прием к монарху [Аитов, 1911, с. 242–244; Вамбери, 2003, с. 105–106; Игнатьев, 1897, с. 93; Килевейн, 1861, с. 101, 102].

Вторым по значению сановником был кушбеги («сокольничий»), который, как мы помним, занимал ведущее место в сановной иерархии Бухарского эмирата. При хивинском же дворе формально он являлся «вторым везиром», или «министром двора» [Муравьев, 1822б, с. 60; Игнатьев, 1897, с. 135; Стеткевич, 1892, с. 209]. По сведениям Д. Эббота, он также занимал должность верховного военачальника и нередко соперничал за власть с мехтером, который всячески старался не допускать его до контактов с иностранными дипломатами, чтобы влияние кушбеги не возросло еще больше [Abbott, 1884b, р. 293].

Наконец, третьим по значению сановником являлся диван-беги, формально отвечавший за сбор налогов, контроль торговой деятельности и чеканку монеты. Из иностранцев чаще всего с ним приходилось взаимодействовать дипломатам, которые старались добиться уменьшения торговых пошлин с иностранных торговцев [Базинер, 2006, с. 354; Килевейн, 1861, с. 104; Серебренников, 1912, с. 129]. Однако фактически нередко этому сановнику приходилось заниматься и другими хозяйственными вопросами. Так, например, в 1887 г. обмелел канал Шават, и именно диван-беги Мухаммад-Мурад был направлен для организации работ по прорытию нового русла канала [Стеткевич, 1892, с. 398].

Должности, в большинстве своем заимствованные хивинскими монархами из Бухары, не всегда отражали реальное место того или иного сановника в иерархии. Так, например, в зависимости от качеств или влияния конкретного сановника, его связей с ханским домом, он мог занимать первенствующее положение при дворе и в государстве, хотя официально не обладал высшим титулом. Формально, как указывалось выше, «первым министром» считался обладатель должности мехтера, но нередко путешественники называли таковым диван-беги (см., например: [Рассказы, 1873, с. 266; Стеткевич, 1892, с. 209]). Иногда по своему влиянию их обоих превосходил кушбеги – например, Н.П. Игнатьев именно его называет «первым министром», подчеркивая, что тот занимал ведущее положение не в силу должности, а потому что являлся ханским зятем, что позволило ему в конечном счете добиться отставки мехтера [Игнатьев, 1897, с. 148, 163]. Даже вопрос о замещении хана в столице в случае его отсутствия не был четко регламентирован: его замещал либо мехтер [Базинер, 2006, с. 354], либо «тура» – предполагаемый наследник [Abbott, 1884b, р. 292–293].

Эти сановники, некоторые ханские родственники и представители высшего духовенства, а также другие лица по выбору хана формировали совет при хане, который образовал в 1810-е годы Мухаммад-Рахим I [Муравьев, 1822а, с. 99; 1822б, с. 59–63] и постоянно (едва ли не ежедневно) созывал Сейид-Мухаммад (1856–1864) [Вамбери, 2003, с. 102; Залесов, 1871, с. 66]. Другими же монархами он созывался нерегулярно, полномочия его были неопределенными, так что вполне обоснованным видится его сравнение с боярской думой эпохи Московского царства [Стеткевич, 1892, с. 209].

Кроме того, при дворе имелось огромное число разного рода синекур, которые ханы жаловали либо своим родственникам, либо фаворитам, либо же родоплеменным вождям и их сыновьям в обмен на лояльность. А. Вамбери упоминает среди таковых, в частности, шербетчи (податель хану напитков), пайеке (хранитель ханского кальяна), шилаптчи (податель таза для омовения), кумганчи (держатель кувшина при том же омовении), румалчи (податель полотенца) и т. д. [Вамбери, 2003, с. 101].

Высшие сановники время от времени приобретали статус временщиков, каким раньше, при ханах-Чингизидах, обладали сами инаки из рода Кунграт. В 1817 г. Мухаммад-Рахиму I пришлось подавить заговор мехтера Яр-Мухаммада и казнить его вместе с его 44 родственниками, причем в заговоре принимали участие и другие влиятельные сановники, и даже ханские жены [Субханкулов, 2007, с. 217–218]. Мехтер Мухаммад-Якуб, унаследовавший власть от собственного отца Юсуфа, занимал должность при нескольких ханах – Рахим-Кули (1842–1846), Мухаммад-Амине II (1846–1855), Абдаллахе (1855–1856) и Кутлу-Мураде (1856), – пока не был казнен Сейид-Мухаммадом в 1857 г., который только после его смерти почувствовал себя уверенно на троне [Залесов, 1871, с. 66; Игнатьев, 1897, с. 147; Abbott, 1884b, р. 293]. Аналогичным образом, диван-беги Мухаммад-Мурад (Мат-Мурад), «унаследованный» Мухаммад-Рахимом II от своего отца, фактически отодвинул юного хана от власти и правил государством совершенно самостоятельно. Американский журналист Я. Мак-Гахан обоснованно отмечал, что когда диван-беги за свою антироссийскую деятельность был после взятия Хивы в 1873 г. взят под арест русскими войсками и выслан в пределы России, хан «испытав однажды всю прелесть власти, …не так-то охотно вверит ее опять другому» [Мак-Гахан, 1875, с. 206][82 - Впоследствии Мухаммад-Мурад был освобожден, вернулся в Хиву, вновь занял пост диван-беги и являлся самым богатым человеком в ханстве, хотя уже и не пользовался таким влиянием на хана, как до 1873 г. (см., например: [Jefferson, 1900, p. 266]).].

Однако подобные примеры являлись, скорее, исключениями. Со временем ханы стали назначать на высшие сановные должности не представителей родоплеменной знати (которым жаловали либо высокие посты в армии, либо просто почетные звания), а выходцев из незнатных слоев и даже бывших рабов, которых возвышали за их личные достоинства и таланты. Такая политика позволяла ханам не опасаться, что сановники при поддержке своих родов и племен сумеют усилить власть, превратив монарха в марионетку, как делали их собственные предки в XVIII в. Кроме того, возвышаясь благодаря ханскому покровительству, сановники целиком и полностью зависели от монарха, и только верность ему позволяла им сохранять высокое положение. Еще одним следствием такой политики ханов-Кунгратов стало то, что они старались сами контролировать все те сферы деятельности, за которые должны были отвечать назначавшиеся ими сановники. Особенно часто это проявлялось после того, как монарх отправлял в отставку или казнил очередного временщика, заменяя его менее амбициозным лицом. Это позволяло иностранным дипломатам, наблюдавшим такую ситуацию, характеризовать систему высших органов власти в Хивинском ханстве как «примитивную» [Залесов, 1871, с. 66; Игнатьев, 1897, с. 148; Abbott, 1884b, 291].

Мы не случайно объединили в рамках одного параграфа анализ сведений путешественников о центральных и региональных органах власти. Дело в том, что четкого административно-территориального устройства в Хивинском ханстве не было [Данилевский, 1851, ч. 133], и очень часто номинальными правителями административно-территориальных единиц являлись придворные сановники, тогда как реальная власть принадлежала совсем другим лицам.

Так, вышеупомянутый мехтер формально являлся ханским наместником над хивинскими владениями к югу от Амударьи, а куш-беги (или диван-беги) – над владениями к северу от реки [Базинер, 2006, с. 354; Данилевский, 1851, с. 133; Килевейн, 1861, с. 104][83 - Нельзя не увидеть в этом делении сходство с двумя кушбеги (бухарским и гиссарским) в Бухарском эмирате и, соответственно, тюрко-монгольскую традицию деления владений на два «крыла».]. Естественно, прямого руководства этими территориями они не осуществляли, а контролировали наместников отдельных городов и областей, а также сборщиков налогов.

Соответственно, региональную власть формально представляли хакимы (градоначальники), назначавшиеся на должности указами-фирманами хана из числа лиц, лично ему известных и в ряде случаев даже имеющих возможность передать должность по наследству. Согласно А.Д. Калмыкову, наместники могли называться и беками, и хакимами: первые являлись членами правящей династии, вторые – представителями сановных семейств [Калмыков, 1908, с. 56]. И в самом деле, в первые десятилетия правления династии Кунгратов ханы практиковали назначение в качестве наместников ключевых городов и областей своих родственников – братьев, сыновей и т. д. Так, в 1810-х годах в Ургенче правил старший брат Мухаммад-Рахима I, позднее в Хазараспе – инаки, братья ханов Мухаммад-Рахима и Алла-Кули [Муравьев, 1822б, с. 32; Субханкулов, 2007, с. 210; Abbott, 1884b, р. 279].

Для управления на местах они имели в подчинении наибов («участковых») и юзбашей (сотников). Однако фактически все эти начальники не обладали высокими полномочиями по сравнению с бухарскими беками и зачастую лишь номинально осуществляли контроль за правопорядком в городах и селениях, где располагались их резиденции [Данилевский, 1851, с. 133–134; Стеткевич, 1892, с. 210–211]. Реальным влиянием в регионах пользовались предводители родоплеменных подразделений узбеков, туркмен, казахов, которые здесь проживали. Они обладали всей полнотой власти – недаром путешественники характеризуют их как «князей», хотя и отмечают, что формально они подчиняются и оказывают всяческое почтение хакимам, назначенным ханом, не говоря уж о самом хане и высших сановниках [Сыроватский, 1873, с. 142].

В разные времена власть этих предводителей настолько возрастала, что некоторые из них позволяли себе провозглашать свои владения независимыми, а себя – ханами. Особенно ярким примером является г. Кунград (в русских источниках также именуемый «Аральским владением»[84 - См. подробнее: [Почекаев, 2015а].]), который только в XIX в. трижды выходил из-под власти хивинских ханов. В начале XIX в. независимость провозгласил его потомственный правитель Тура-Суфи, который был убит наемниками хана Мухаммад-Рахима I в 1817 г., однако чтобы сделать свой контроль над Кунградом более легитимным, хан решил жениться на его дочери [Муравьев, 1822б, с. 42–43; Субханкулов, 2007, с. 216–217] (см. также: [Данилевский, 1851, с. 106]). В 1856 г. приаральские каракалпаки провозгласили ханом казахского султана Зарлыкаторе [Килевейн, 1861, с. 102]. А в 1858 г. независимым владением объявил Кунград внук вышеупомянутого Тура-Суфи – Мухаммад-Фана, также провозгласивший себя ханом и даже введший при своем дворе те же должности, что в Хиве – мехтера, есаул-баши и проч. Лишь в следующем году хивинскому хану Сейид-Мухаммаду удалось привлечь на свою сторону представителей кунградской знати, убивших узурпатора, и восстановить контроль над городом, вновь прислав туда своего наместника [Бутаков, 1865; Килевейн, 1861, с. 103–104].

Низовыми административными единицами являлись каумы (ко-умы), или «приходы», при мечетях, соответственно, их возглавляли либо имамы, либо мирабы (руководители ирригационных работ), аксакалы над 2–3 каумами и, наконец, старшины-кетходы в каждой кауме. Такие представители местного самоуправления избирались населением, причем в зависимости не от возраста или благосостояния, а от личных качеств. Формально результаты таких выборов утверждались наместником или судьей-казием, которые, к тому же, должны были сообщить о них в Хиву [Калмыков, 1908, с. 53, 56; Стеткевич, 1892, с. 211].

В отличие от Бухары, где власти различного уровня имели возможность контролировать жизнь населения, в Хиве централизация была гораздо меньше, и нередко ханам приходилось идти на компромисс, ослабляя контроль над регионами, чтобы сохранить их в составе своих владений хотя бы номинально.