Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII – начала ХХ в.

В позднесредневековой Монголии, особенно в тех областях, где наследственными правителями являлись потомки Хасара, сложился своеобразный культ почитания памяти этого брата Чингис-хана, воспевания его заслуг. Эта тенденция нашла отражение как в народном творчестве, так и в официальной историографической традиции. Сохранились средневековые монгольские предания о Чингис-хане, в которых его брат Хасар представлен могучим воином и метким стрелком из лука. Он поддерживает брата с самых ранних лет, сопровождает его в походах, воюет с колдунами, пытающимися причинить зло Чингис-хану; в частности, в походе на Китай Чингис-хан одерживает победу над огромным китайским войском при помощи одного лишь Хасара и двух собак! Однако неблагодарный хан то и дело несправедливо обвиняет младшего брата в разного рода грехах (покушении на свою власть, соблазнении своей дочери и т. п.) и подвергает длительному заточению [Беннигсен, 1912, с. 107–110] (см. также: [Цендина, 2007, с. 65–66, 212]).

Несомненно, в этих преданиях далеко не все было вымыслом: если роль Хасара в военных предприятиях Чингис-хана преувеличена, то подозрения в его адрес со стороны хана зафиксированы и в исторических сочинениях. Так, в «Сокровенном сказании» упоминается о том, что Чингис-хан, поверив наговорам влиятельного шамана Тэб-Тэнгри о намерениях Хасара отнять у него трон, приказал арестовать брата [Козин, 1941, с. 176; Кычанов, 1973, с. 96–97] (см. также: [Цендина, 1998, с. 30]). Сюжет же о дочери Чингис-хана, забеременевшей неизвестно от кого и на вопрос отца об отце ребенка ответившей, что она якобы «только один раз, да и то издали видела своего дядю Хавот-Хасара» [Беннигсен, 1912, с. 107], несмотря на явную фольклорность, также имеет историческую основу: в исторической традиции Хасару приписывают попытки ухаживать либо за старшей женой Чингис-хана, Борте, либо за младшей, Хулан [Золотое сказание, 2005, с. 32; Цендина, 2007, с. 172; Weatherford, 2010, р. 212] (см. также: [Почекаев, Почекаева, 2012, с. 23]). Тем не менее в народной памяти все обвинения Чингис-хана в адрес младшего брата сохранились как несправедливые, а его военные подвиги воспеты даже в ущерб славе самого создателя Монгольской империи [Цендина, 2007, с. 58–59].

Позднее подобные легенды были учтены монгольскими историками, целью которых было улучшить мнение о Хасаре (а следовательно – и его потомках) в памяти монголов. Неудивительно, что даже в ряде сочинений, авторы которых не принадлежали к сторонникам рода Хасара, неоднократно проводится мысль о том, что между Чингис-ханом и Хасаром существовали некие разногласия, но, благодаря заслугам потомков последнего, их следует забыть [Золотое сказание, 2005, с. 38, 51; Лубсан Данзан, 1973, с. 253, 274, 377 (примеч. 46), 381 (примеч. 49)] (см. также: [Weatherford, 2010, р. 212]). Некоторые же исторические сочинения напрямую преследуют цель возвеличить Хасара и его политическое значение. Так, в Уратском хошуне Монголии, правители которого являлись (или считались) потомками Хасара, сформировалась особая летописная традиция, согласно которой роль Хасара в создании Монгольской империи характеризовалась как весьма значительная, если не основополагающая. В рамках этой традиции ок. 1765 г. появилась летопись «Алтан Тобчи» («Золотое сказание»), автором которой является выдающийся буддийский деятель Мэргэн-гэгэн Лубсандамбиджалцан (подробнее см.: [Аюшеева, 2006; Цендина, 2007, с. 12, 25]), сам принадлежащий к княжескому роду этого хошуна, а в 1825 г. да-лама (настоятель монастыря) Джамбадоржи по заданию хошунного князя составил летопись «Болор толи» («Хрустальное зеркало»).

По утверждению авторов этих сочинений, Хасар не только участвовал вместе со старшим братом в основных событиях, связанных с созданием Монгольской империи, но и проявлял себя в них куда более активно, чем Чингис-хан, иногда как бы «дублируя» брата (совершая вместе с ним действия, обычно приписывамые самому Чингис-хану), иногда «замещая» его в тех или иных исторических событиях [Цендина, 2007, с. 58–64]. Именно Хасару приписываются заслуги в разгроме кераитского Ван-хана в 1203 г., а затем и найманского Таян-хана в 1204 г., победе над тангутами и т. д. При ознакомлении с этими сочинениями поневоле возникает мысль, что именно Хасар, а не Чингис-хан, являлся подлинным создателем Монгольской империи [Цендина, 1998, с. 32–34; 2007, с. 58, 80]! Хасар, подобно Чингис-хану или его младшему сыну Тулую (от которого, как мы помним, происходили ханы монгольских аймаков, сохранявшие власть до 1924 г.), в некоторых восточно-монгольских областях упоминался с титулом «эцзен», т. е. «владыка», а в сочинении Джамбадоржи даже с титулом «богдо», который в монгольской историографии вообще применяется только к самому Чингис-хану [Лубсан Данзан, 1973, с. 377 (примеч. 46); Цендина, 2007, с. 64].

На наш взгляд, это историографическое явление стало своеобразной попыткой реабилитировать потомков Хасара, пытавшихся незаконно претендовать на ханский титул и избавить от ответствености (или по меньшей мере осуждения в памяти потомков) последующие поколения этого семейства за попытки узурпации трона, предпринятые их предками. Полагаем, что если бы потомки Хасара не предпринимали попыток узурпации ханской власти, такой ревностной апологии их предка не понадобилось бы.

§ 2. Борьба за власть Чингисидов по женской линии

Джалаиры в Иране. В распадавшемся государстве ильханов в Иране родством с Чингис-ханом воспользовались представители влиятельного рода Джалаиров, которые в течение 1335–1339 гг. боролись за власть, возводя на трон марионеточных ханов-Чингисидов. Надо полагать, что к 740 г. х. (1339/1340 г.) Шайх Хасан Бузург, предводитель Джалаиров, счел, что никто из представителей «золотого рода» не обладает достаточно сильной легитимностью – в силу либо сомнительности происхождения (как ильханы Муса, Сулейман и Джахан-Тимур), либо вообще не являясь потомками Чингис-хана по мужской линии (как Сатибек или Туга-Тимур) и, свергнув собственного ставленника Джахан-Тимура, захватил власть [Фасих, 1980, с. 66].[61 - Согласно официальной версии персидских хронистов, смещение Джахан-Тимура произошло «по причине неспособности… [к управлению]», поскольку ильхан, номинально предводительствовавший войсками, проиграл сражение с Шайхом Хасаном Кучаком, правителем Азербайджана и соперником Хасана Бузурга [Шараф-хан, 1976, с. 70]. То есть речь идет об обоснованном, в соответствии с чингисидской традицией, смещении с трона того, кто терпит поражение: следовательно, божественное покровительство ему ослабло, и его следует заменить более успешным правителем.]

В последующей историографической традиции происхождение Джалаиров иногда выводилось от Чингис-хана [Марков, 1897, с. I]. Однако историки либо сознательно фальсифицировали генеалогию этого семейства, либо просто не знали, что на самом деле Джалаиры являлись родственниками «золотого рода» лишь по женской линии. Хусайн-гурган, отец Хасана Бузурга, как следует из его титула, являлся ханским зятем (был женат на Олджетей-хатун, дочери ильхана Аргуна, которую «унаследовал» от собственного отца), сам же Хасан Бузург женился на Дильшад-хатун, правнучке еще одного ильхана – Гайхату [Ахари, 1984, с. 133; Рашид ад-Дин, 1946, с. 113; Wing, 2007, р. 115, 119, 136]. Таким образом, он имел некоторое отношение к династии Хулагуидов и решил использовать это обстоятельство в борьбе за трон.

Судя по данным нумизматики, уже сам Хасан Бузург претендовал на ханский титул [Марков, 1897, с. LII–LV], о его претензиях «на ильханство» упоминает и автор «Муизз ал-ансаб» [Муизз, 2006, с. 82]. Но если основатель династии еще не чувствовал себя настолько надежно, что апеллировал также к поддержке египетского султана ан-Насира (от имени которого поначалу даже чеканил монету), то уже его сын и преемник Султан-Увайс (от Дильшад-хатун) именовал себя не только ханом, но и «султаном верховным» – как и последующие Джалаиры. Даже в своем монетном чекане они заимствовали монетную формулу ильханов-Хулагуидов – своих предшественников и родичей [Марков, 1897, с. XLIV, LIV–LV]. Для многих представителей династии был также характерен эпитет «бахадур-хан», которым широко пользовались Хулагуиды и другие чингисидские династии (см., напр.: [Савельев, 1865, с. 260]).[62 - По мнению некоторых исследователей, «бахадур-хан» был официальным титулом Джалаиров.]

Претендуя на кровное родство с Чингисидами, Джалаиры выступили и продолжателями их политико-правовых традиций. В Иране в период их господства продолжал действовать правопорядок, установленный Чингис-ханом и известный под названием «яса»: в хрониках упоминается, что преступников и изменников потомки Хасана Бузурга «предавали йасе» – точно так же как и их предшественники Хулагуиды. Аналогичным образом они сохранили и административную систему ильханов, продолжая назначать даругачи – наместников областей, взимать налоги в соответствии с ранее существовавшей системой и т. д. [Хафиз Абру, 2011, с. 230–231].

Тем не менее с точки зрения приверженцев чингисидской традиции, Джалаиры были узурпаторами, соответственно, борьба с ними в интересах свергнутой ими чингисидской династии являлась законной и необходимой. Поэтому когда Амир Тимур (Тамерлан) в середине 1380-х годов начал войну с султаном Ахмадом Джалаиром – фактически из-за нападений последнего на границы его владений – формальным поводом послужил отказ иранского владетеля признать зависимость от Амира Тимура и, соответственно, его хана-Чингисида Суюргатмыша и чеканить монету от их имени [Йазди, 2008, с. 112, 170] (см. также: [Нагель, 1997, с. 258]). Впрочем, хотя Амиру Тимуру и удалось добиться успехов в борьбе с Джалаирами и заставить султана Ахмада спасаться бегством, после смерти Амира Тимура последний вернул власть, и его потомки продолжали царствовать до 1431 г., потерпев поражение и погибнув в борьбе с туркменским государством Кара-Коюнлу, которое даже не претендовало на чингисидское наследство [Марков, 1897, с. XLV–XLVI].

Тимуриды в Средней Азии. А вот пример самого Амира Тимура и в особенности его наследников в борьбе за верховную власть над чингисидским наследием в Центральной Азии представляется куда более интересным и сложным, чем у Джалаиров, поскольку сочетает в себе сразу несколько факторов легитимации власти. Впрочем, главным среди них все же считалось именно родство с чингисидской династией и преемство от нее традиций – причем, подобно Джалаирам, не только в кровно-родственном, но и политико-правовом смысле.

Сам Амир Тимур, как известно, не претендовал на верховную власть, довольствуясь статусом гургана и «скромным» титулом амир ал-умара, т. е. фактически первого министра и временщика при возводимых им на трон марионеточных ханах из дома Чингисидов, тем самым не давая поводов упрекнуть себя в нелегитимном правлении (см., напр.: [Soucek, 2003, р. 125]).[63 - Имя Амира Тимура чеканилось на монетах вместе с именами его подставных ханов – Суюргатмыша и Султан-Махмуда, что тем не менее не дает оснований утверждать о его монархических амбициях, поскольку фактическое соправительство хана-Чингисида и его бекляри-бека (амир ал-умара в иранской и среднеазиатской традиции) имело определенное распространение в тюрко-монгольских государствах (подробнее см.: [Почекаев, 2005, с. 291]).] Тем не менее он всячески старался укрепить связи своего семейства с потомством Чингис-хана, поскольку и сам брал в жены чингисидских царевен, и женил на них своих многочисленных сыновей и внуков. В результате впоследствии многие из них либо добавляли к своим именам почетное прозвище «гурган», т. е. зять ханского рода, либо даже прямо ссылались на родство с Чингисидами – пусть и по женской линии.

Вместе с тем во второй половине XV в., когда господство Тимуридов в Мавераннахре уже стало неоспоримым, они стали опираться еще на одну линию родства с домом Чингис-хана. В сочинении Хондемира, официального придворного историка поздних Тимуридов, происхождение их родного племени барлас выводится от Кажулай-багатура, который, согласно монгольским хроникам, являлся младшим братом Хабула – первого монгольского хана монголов, родного прадеда Чингис-хана. Таким образом, не являясь Чингисидами, потомки Тимура подчеркивали сравнительно близкое родство с ними, причем по мужской линии, а не женской. Несомненно, в условиях, когда представители многих аристократических родов Центральной Азии роднились с потомками Чингис-хана путем заключения браков, и их дети, соответственно, могли иметь толику крови «золотого рода», близкое родство Тимуридов с ханской династией по мужской линии было призвано усилить их право на трон. Не ограничиваясь только констатацией этого родства, тимуридские историки также создали легенду о том, что между братьями Хабулом и Кажулаем якобы был заключен договор, согласно которому они становились соправителями: старший – ханом, младший – верховным военачальником [Григорьев, 1834, с. 12; Скрынникова, 2013, с. 217–218]. Безусловно, в данном случае мы имеем дело с «удревнением» традиции фактического соправительства Тимура (а затем и его потомков) с ханами-Чингисидами, которая, «как выясняется», являлась реализацией давно заключенного соглашения между их родоначальниками. Однако подобная схема соправительства отнюдь не была изобретением тимуридских идеологов – напротив, они добились определенного доверия к ней именно за счет того, что она неоднократно практиковалась в самых различных государствах Азии. Так, она имеет явное сходство с соправительством в Хазарском каганате (сакральный правитель каган и главный военачальник бек, или шад) [Артамонов, 1962, с. 276, 281; Golden, 2007, р. 178, 183, 186] или Японии (император тэнно и фактический верховный правитель сёгун) (см., напр.: [Еремин, 2010, с. 96–97]). Более того, подобное соправительство наблюдается и в чингисидских государствах: например, согласно персидскому историку Вассафу, при золотоордынском правителе Бату верховное командование войсками принадлежало его старшему брату Орду [СМИЗО, 1941, с. 84–85] (см. также: [Почекаев, 2006, с. 56]).

Таким образом, легенда, сформулированная Хондемиром, не выглядит искусственной. Вместе с тем ни в одном более раннем источнике о соправительстве Хабула и Кажулая нет ни слова, что дает повод усомниться, во-первых, в его истинности, во-вторых, в том, что его использовал для легитимации своей власти сам Тимур. Прежде всего, как уже отмечалось, он лично не стремился занять трон и до конца своего длительного фактического правления во всех своих указах (и даже на монетах со своим именем [Савельев, 1865, с. 159–162]) ссылался на волю подставных ханов-Чингисидов. Однако имеются убедительные основания полагать, что он намеревался официально закрепить ханскую власть за своим родом: во-первых, после смерти второго своего ставленника Султан-Махмуд-хана он не возводил на трон нового Чингисида, а после смерти Тимура его родной правнук Мухаммад-Джахангир при поддержке собственного дяди Халил-Султана (соответственно, внука Тимура) был провозглашен ханом Мавераннахра [Давидович, 1995, с. 140; Султанов, 2001, с. 98–99; Manz,

2007, р. 20]. Однако и в этом случае Тимур и его потомки делали ставку не на происхождение от близкого родича Чингис-хана, а именно на родство с Чингисидами по женской линии: Мухаммад-Султан-мирза, отец Мухаммад-Джахангира, был сыном внучки золотоордынского хана Узбека и, кроме того, был сам женат на внучке чагатайского хана Баян-Кули (которая, правда, не была матерью самого Мухаммад-Джахангира) [Муизз, 2006, с. 133–135]. Поэтому Тимур строго сохранял старинные тюрко-монгольские политические и правовые институты, используемые Чингисидами, даже если это шло вразрез с нормами ислама и мусульманского права, поборником которого он себя считал (подробнее см.: [Бартольд, 2002а, с. 171; Subtelny, 2007, р. 15–28]).

Родство по мужской линии оказалось востребованным уже после того, как Мухаммад-Джахангир вместе со своим «лордом-протектором» Халил-Султаном были свергнуты Шахрухом – младшим сыном Тимура, к середине 1410-х годов сосредоточившим в своих руках власть над всей империей Тимуридов [Manz, 2007, р. 25–26]. Шахрух не происходил от чингисидской царевны, не был и сам женат на представительнице «золотого рода», соответственно, не имел даже малейших прав на верховную власть. Тем не менее он провозгласил себя бахадур-ханом и даже хаканом, т. е. «ханом ханов» [МИКК, 1973, с. 173],[64 - Интересно отметить, что Шахрух также провозгласил себя халифом и султаном и, в отличие от Джалаиров и собственного отца, официально объявил, что отменяет в своих владениях Ясу Чингис-хана (см.: [Бартольд, 1966б, с. 48; Manz, 2007, р. 20, 28]).] что заставило его искать дополнительные основания для легитимации своих действий. Шахрух около полувека правил в Хорасане, а ведущим представителем именно хорасанской (гератской) исторической школы был Хондемир, так что, скорее всего, мы не ошибемся в том, что он в рассказе о Хабуле и Кажулае изложил концепцию легитимации власти рода барлас, сформулированную либо Шахрухом, либо для него и впоследствии востребованную его преемниками.

Вместе с тем интересно отметить, что, выдвигая претензии на ханскую власть и даже подводя под них определенную идеологию, Шахрух, всегда отличавшийся большой осторожностью, благоразумно подготовил и «путь отступления», если бы его претензии вызвали слишком активное противодействие со стороны Чингисидов из соседних государств. Вероятно, именно поэтому его старший сын Улугбек, назначенный правителем Самарканда (формально продолжавшего оставаться столицей Тимуридской державы), в течение всего своего сорокалетнего правления сохранял практику возведения на трон марионеточных ханов-Чингисидов – сначала Сатук-хана из рода могулистанских Чагатаидов (Тоглук-Тимуридов), затем – своего шурина Султан-Али, сына Султан-Махмуда, второго ставленника Тимура, т. е. потомка Угедэя (подробнее см.: [Почекаев, 2013а, с. 89]). А поскольку сам Улугбек был женат на сестре Султан-Али-хана, то, как гурган, имел основание претендовать на статус его фактического соправителя в качестве амир ал-умара.

Шахрух прожил 70 лет, из них 50 он провел на троне Хорасана, около 40 – во главе всей державы Тимуридов и умер собственной смертью. Несмотря на то что практически в течение всего правления он был вынужден бороться за власть с многочисленными родственниками, включая (в последние годы жизни) родных внуков, борьба эта шла, как правило, за отдельные владения, тогда как на его верховенство, как старейшего представителя рода, не посягал ни один потомок Тимура. В силу этого он продолжал претендовать на «хаканский» титул, поскольку был достаточно могуществен, чтобы кто-то из Чингисидов, правивших в соседних государствах, позволил себе выразить открытое недовольство его претензиями и подкрепить его военной силой. Тем не менее в течение всего правления Шахруха и еще несколько лет после его смерти Улугбек и его преемники до начала 1450-х годов продолжали возводить на трон в Самарканде подставных ханов из рода Чингис-хана, чтобы иметь формальную возможность противостоять соседним Чингисидам на законном основании, противопоставляя одного представителя «золотого рода» другому.

Эта практика была прекращена лишь при Абу Саиде – потомке Мираншаха, другого сына Амира Тимура, пришедшем к власти в Самарканде в 1451 г., а на рубеже 1450–1460-х годов, подобно Шахруху, сосредоточившем в своих руках власть над всей империей Тимуридов – Мавераннахром, Хорасаном, Ферганой и проч. Так же как Тимур и Улугбек, Абу Саид являлся гурганом, т. е. был женат на представительнице ханского рода, и в качестве такового мог претендовать на фактическую верховную власть в государстве при номинальном хане из «золотого рода». Однако он учел существенное изменение политической ситуации и пришел к выводу, что в новых условиях принадлежность к Чингисидам уже не является единственным и обязательным условием легитимности власти. Поэтому он отказался от подставных ханов, объявив себя не только фактически, но и официально главой державы Тимуридов, т. е. бывшего Чагатайского улуса, и потребовав от соседних государей из рода Чингис-хана признать его равным себе по статусу.

Его политическое кредо довольно четко изложено в словах, приведенных (или приписанных Абу Саиду) кашгарским историком Мухаммад-Хайдаром Дуглатом, который сам являлся близким родственником семейством Абу Саида (его мать и мать Бабура, внука Абу Саида, были родными сестрами). Как он пишет, Абу Саид заявил Чингисиду Юнус-хану, правителю Могулистана, на чьей дочери он был женат:

В начале выступления Амира Тимура эмиры не повиновались ему должным образом. А если бы он приказал их всех уничтожить, то это нанесло бы урон его собственным силам. Эмиры сказали ему: «Надо назначить хана, чтобы мы ему повиновались». Тогда Амир Тимур возвел на ханство Суйургатмиш хана, и эмиры выразили хану свою покорность. Амир Тимур держал хана под надзором, тюркские указы (фирманы) и тугра были от имени хана. Когда [Суйургатмиш] умер, вместо него назначили его сына – Султан Махмуд хана. После Амира Тимура до времени Мирзы Улугбека этот порядок соблюдался. Однако от ханства у [подставного хана] ничего не было, кроме имени [хан]. В конце своей жизни [этот подставной] хан в основном пребывал в Самарканде. А теперь, когда очередь царствования дошла до меня, моя независимость достигла такого предела, что я не нуждаюсь ни в каком хане. Сейчас я вытащил Вас из платья бедности, надел на Вас царский халат и отправляю Вас в Ваш родной юрт. Условия мои таковы: отныне, чтобы Вы в противоположность предшественникам и прежним хаканам не делали такого заявления, как они, что, мол, «Мир Тимур и потомки Мир Тимура из рода в род – наши наукары». Если прежде было так, то теперь не так. Теперь я самостоятельный государь, и другие считают себя моими наукарами. Теперь следует, чтобы Вы из понятия «дружба» исключили бы слова «слуга» и «господин» и, подобно прежним ханам, не писали бы: «Тимуридским мирзам», а соблюдали бы дружественную переписку. Впредь от сына к сыну этот порядок пусть будет соблюден [Мирза Хайдар, 1996, с. 107].

Как видим, сам Абу Саид даже не пытался обосновать свои права на верховную власть связью с Чингисидами – хотя бы через отдаленное родство. Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что он и не претендовал на ханский титул: и он сам, и его сыновья и внуки в Самарканде, Бухаре, Бадахшане и Фергане довольствовались титулом мирзы («эмир-заде», т. е. сын эмира, князя). Аналогичным образом не пытались присваивать ханский титул и его более дальние родственники – правитель Герата Хусайн Байкара и его потомки, происходившие от Омар-Шейха, еще одного сына Амира Тимура. Формально властвуя в бывшем Чагатайском улусе, фактически они правили уже в новом политическом образовании – империи Тимуридов, которая, несмотря на многочисленные заимствования из чингисидской политико-правовой традиции, все же была государством уже иного, нового типа, не признававшим никакой зависимости от другого иностранного государства. Более того, время от времени на службе у Тимуридов появлялись даже «казаки»-Чингисиды, безземельные представители «золотого рода», служившие военачальниками у потомков Амира Тимура в обмен на земельные владения, денежное содержание и т. п.: как видим, уже сами потомки Чингис-хана становились официально вассалами бывших «нукеров» чагатайских ханов! В частности, такими «казаками» были Мухаммад Шайбани, одно время состоявший на службе у самаркандского правителя Султан-Ахмад-мирзы, сына Абу Саида, его родственники Хамза-султан и Махди-султан – на службе у бадахшанского Султан-Махмуд-мирзы, брата Султан-Ахмада и др. [Бабур, 1992, с. 59–64; МИКХ, 1969, с. 26–27].

Попытку повысить свой статус путем принятия более высокого титула предпринял Захир ад-Дин Мухаммад Бабур, внук Абу Саида, изначально правивший в Фергане, но неоднократно претендовавший и на другие владения Тимуридов. Следуя принципу своего деда, он не только рассматривал правителей из числа потомков Чингис-хана как равных себе, но и не колебался идти на вооруженное противостояние с ними. В 1500 г. ему удалось отвоевать Самарканд у только что захватившего его Мухаммада Шайбани – потомка ханов Золотой Орды, причем Бабур представил это событие как законное возвращение столицы потомству Тимура, владевшему ей более сотни лет, из рук «чужака и врага» [Бабур, 1992, с. 103], т. е. не принимая во внимание чингисидское происхождение своего соперника. Некоторое время спустя, ок. 1507 г., заставив Шайбани-хана отступить из своих афганских владений, Бабур, вновь торжествуя победу, принял титул падишаха, который сохранял до самой смерти, а затем передал своим преемникам – Великим Моголам, правителям Индии [Там же, с. 132, 220]. Стоит и тут обратить внимание, что, несмотря на нежелание считаться с правами ханов-Чингисидов, Бабур все же принял не ханский титул, а, так сказать, более «нейтральный» титул падишаха, которым и в чингисидскую эпоху пользовались представители отдельных аристократических семейств.[65 - Например, Али-пад(и)шах из племени ойрат – фактический правитель при Муса-хане, одном из последних ильханов-Хулагуидов (при том, что и сами ильханы в персидских источниках упоминались с титулом падишаха) [Хафиз Абру, 2011, с. 35, 59 и след.; Шараф-хан, 1976, с. 67–68].] Несомненно, к такому решению Бабура подвигло опасение, что его претензии на ханский титул вызовут негативную реакцию других Чингисидов: ведь он находился в союзе и родстве с ханами Могулистана, поэтому не желал вызывать их гнев без особой причины. Вместе с тем следует, вероятно, учитывать и другое обстоятельство – что, как уже говорилось выше, держава Тимуридов базировалась не только на чингисидских принципах, а также и на принципах мусульманской и персидской государственности: отсюда и персидский по происхождению титул Бабура. Тем не менее в течение всего своего правления он неоднократно ссылался на то, что имеет частичку чингисидской крови по материнской линии. Правда, как можно сделать вывод на основании его собственных «Записок», чаще всего он вспоминал о своем родстве с Чингисидами не в связи с обоснованием прав на трон, а когда ему нужна была поддержка или покровительство его родственников – могулистанских ханов…

Примеры Джалаиров и Тимуридов демонстрируют интересный и в то же время достаточно распространенный подход: приобретя определенное положение и статус верховных монархов изначально лишь в силу собственного политического и военного могущества, в дальнейшем правители-узурпаторы (или же их преемники) старались легитимировать свое положение и правовыми методами. Так, если ни Хасану Бузургу Джалаири, ни Шахруху, ни Абу Саиду в силу их могущества такие основания не требовались, то их преемники старались «задним числом» легитимировать не только собственное положение, но и статус своих родоначальников, справедливо полагая, что обвинение их предков в узурпации бросает тень и на них самих. Этот подход, как мы увидим ниже, достаточно широко применялся в центрально-азиатских ханствах XVIII–XIX вв., правители которых претендовали на правопреемство не только от Чингисидов, но и от потомков самого Тимура.

Ойраты – родственники монгольских Чингисидов. Попытки представителей нечингисидских династий отобрать трон у Чингисидов и обосновать узурпацию власти наличием в своих жилах крови «золотого рода» имели место и в самой Монголии. Такие попытки предпринимались узурпаторами на протяжении ряда веков и не всегда были безуспешны, хотя, в конечном счете, как известно, потомки Чингис-хана в итоге сохранили власть и ханские титулы в монгольских аймаках вплоть до 1920-х годов.

Выше мы уже говорили о том, что на рубеже XIV–XV вв. в результате падения империи Юань и кризиса династии потомков Хубилая на власть в Монгольском ханстве стали претендовать потомки самых различных ветвей Чингисидов и даже братьев Чингис-хана. Однако круг претендентов не ограничивался членами рода Борджигин: претензии на трон, как и в Средней Азии, предъявили и нечингисиды.

Первыми такими претендентами стали ойратские предводители, положившие начало самому могущественному из ойратских родов – Чоросу, впоследствии возглавившему Джунгарское ханство. Воспользовавшись династическим кризисом, последовавшим после смерти Адай-хана (потомка Угедэя) в 1438 г., один из фактических правителей раздробленной Монголии, ойратский Тогон-тайши попытался провозгласить себя ханом. Сообщения позднесредневековых монгольских летописей XVII–XIX вв. об этой попытке носят полулегендарный характер. Согласно им, Тогон нанес оскорбление духу Чингис-хана, явившись в его святилище и заявив, что он, будучи сыном монгольской царевны Самур, или Сутай (дочери Элбэг-хана, потомка Хубилая, по другим источникам – Сутай), не уступает по происхождению самому основателю Монгольской империи, происходившему от Алан-Гоа – праматери всех монгольских правящих родов. В ответ на это, продолжают монгольские средневековые авторы, из колчана Чингис-хана, висевшего на стене святилища, вылетела стрела и поразила нечестивца, отчего он вскоре и скончался [Лубсан Данзан, 1973, с. 269; Монгольские источники, 1986, с. 54–55; Шара Туджи, 1957, с. 144] (см. также: [Владимирцов, 2002а, с. 440–441]).

Исследователи совершенно справедливо отмечают, что подобные сообщения носят символический характер, а в действительности Тогон-тайши, скорее всего, либо погиб в борьбе с собственными сородичами-ойратами, либо же был устранен китайцами, поскольку доставлял немало проблем пограничным владениям империи Мин [Кычанов, 1980, с. 14] (см. также: [Владимирцов, 2002а, с. 475 (примеч. 402)]). Однако природа его претензий на ханский титул, на наш взгляд, отражена в этом пассаже предельно конкретно: в условиях «дефицита» законных претендентов на трон из рода Чингис-хана по прямой мужской линии (одни из которых были убиты, другие утратили легитимность, признав верховенство китайских императоров и т. п.) подходящими кандидатами становились даже те, кто имели хотя бы отдаленное кровное родство с Чингисидами. Почему же Тогон, являвшийся внуком хана по дочери, имел меньше прав на трон, чем, например, претенденты, происходившие по мужской линии, но от братьев Чингис-хана, предъявлявшие права на трон приблизительно в тот же период времени?

Преждевременная смерть Тогона не позволила ему занять трон.[66 - По мнению Д. З. Покотилова, Тогон, действительно намеревавшийся стать ханом, сам отказался от этого намерения и возвел на трон Дайсунг-хана [Покотилов, 1893, с. 46].] Однако тот факт, что его претензии были восприняты в Монголии серьезно, подтверждается официальным, с соблюдением процедуры курултая, принятием ханского титула в 1453 или 1454 г. его сыном Эсеном-тайши – соответственно, внуком царевны Самур.[67 - Интересным представляется сообщение монгольских летописей, на которое обратил внимание еще И. Я. Златкин: ойратские предводители соглашались поддержать Агбарджин-джинонга (брата Дайсунг-хана – потомка Хубилая) в борьбе за монгольский трон при условии, что он, став ханом, пожалует титул джинонга, т. е. своего официального соправителя и наследника, именно Эсен-тайши. По-видимому, именно отказ Агбарджина повлек заговор ойратов, результатом которого стала гибель его самого и его приближенных [Златкин, 1964, с. 30–31].] Правда, год спустя Эсен уже был свергнут и убит, однако виновниками его гибели были не возмущенные узурпацией Чингисиды и их сторонники, а собственные соплеменники-ойраты. Дело в том, что некоторые ойратские родоплеменные вожди, подобно Эсену, надеялись занять монгольский трон и потребовали, чтобы он отдал принадлежавший ему до воцарения титул тайджи одному из них, несмотря на то, что к «золотому роду» они отношения не имели. Как видим, ойраты, захватив власть в Монголии, уже готовы были в полной мере пересмотреть традицию и вообще отменить чингисидское происхождение как условие занятия трона! Однако Эсен отказался удовлетворить их требования, заявив, что титул перейдет к его сыну, который, соответственно, также имел отношение к Чингисидам по женской линии. Отказ вызвал новый виток междоусобиц среди ойратов, в результате которых узурпатор погиб, а на трон вновь вернулись потомки Чингис-хана [Золотое сказание, 2005, с. 48–49; Лубсан Данзан, 1973, с. 269–270; Монгольские источники, 1986, с. 60–62] (см. также: [Далай, 2002, т. 75–77; Кычанов, 1980, с. 14]).

Участь Эсена показала, что в Монголии авторитет «золотого рода» по-прежнему остается достаточно высоким, и его представители продолжали сохранять монополию на ханскую власть. Правда, не исключено, что они являлись лишь своеобразными компромиссными фигурами в борьбе различных родоплеменных кланов, которые были готовы смириться с воцарением легитимного монарха, но не признать власть другого равного им по статусу вождя одного из противоборствовавших племен. По некоторым сведениям, сын Эсена, Амасанчжи-тайши, также претендовал на верховную власть, пытаясь даже покорить владения Чагатаидов и Восточный Дешт-и Кипчак, однако в отличие от отца, по-видимому, так и не сумел добиться признания себя в ханском достоинстве, оставшись всего лишь одним из монгольских полунезависимых родоплеменных вождей с титулом тайджи [Grousset, 2000, р. 493, 507–508] (ср.: [Чернышев, 1990, с. 27–28]).

Однако в дальнейшем ойраты вновь, и на этот раз с большим успехом, включились в борьбу за ханские титулы. Наиболее активно действовали потомки Тогона и Эсена – вожди рода Чорос, а также предводители родов хошоут и торгоут. Эти три семейства в XVII в. основали три ханства – соответственно Джунгарское, Тибетско-Кукунорское и Калмыцкое. Чоросы, происходя от царевны Самур, имели в своих жилах частичку чингисидской крови; вожди хошоутов возводили свою родословную к Джучи-Хасару – брату Чингис-хана; торгоуты же даже не пытались претендовать на родство с Чингисидами, довольствуясь тем, что возвели происхождение к кераитскому хану Тогрулу (Ван-хану) – сначала покровителю и союзнику, а затем сопернику Чингис-хана. Однако правители этих трех ханств (характерно, что они претендовали не на собственно монгольский престол, а лишь на ханский статус в собственных владениях) не делали акцент на происхождении как основании своих претензий на власть – они решили задействовать другой фактор легитимации, который мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

§ 3. Среднеазиатские династии XVIII–XIX вв.: претензии на преемство не только от Чингисидов, но и от Тимуридов

Мухаммад Шайбани и его родственники, Шайбаниды, окончательно вытеснили последних потомков Амира Тимура из Чагатайского улуса к 1525 г. и, казалось бы, восстановили status quo, вернув власть в этом бывшем улусе Монгольской империи «золотому роду». Однако на рубеже XVIII–XIX вв. новые династии нечингисидского происхождения захватили власть в трех государствах, ранее входивших в Чагатайский улус, т. е. снова, и на этот раз окончательно, узурпировав права «золотого рода» на престол. Однако интересно отметить, что тем не менее правители этих ханств опирались не только на чингисидскую, но и на тимуридскую традицию, хотя Тимуриды и сами, как известно, с юридической точки зрения считались узурпаторами.

Еще в середине XVIII в. фактически управлявший Бухарой аталык Мухаммад-Рахим из племени Мангытов сверг одного за другим трех ханов из династии Аштарханидов и в 1756 г., наконец, решился провозгласить ханом себя самого, хотя сам не принадлежал к Чингисидам даже по женской линии. Тем не менее он счел себя достаточно могущественным, чтобы созвать курултай и, подобно потомкам «золотого рода», формально избраться на нем в монархи Бухары [Sela, 2004, р. 43–72].[68 - При обсуждении этого события на конференции «Средневековые тюрко-татарские государства» (Казань, март 2012 г.) рязанский исследователь А. В. Беляков отметил, что курултай, избрав Мухаммад-Рахима ханом, фактически «сделал» его Чингисидом. Нельзя не согласиться с тем, что действительно это выглядело именно так.]

Несмотря на свое могущество и формальное избрание на курултае, Мухаммад-Рахим Мангыт предпринял определенные шаги по легитимации своей власти. Прежде всего он женился на дочери одного из свергнутых им ханов – Абу-л-Файза Аштарханида, что в какой-то мере связало его с «золотым родом», по крайней мере в статусе «гургана». Примечательно, впрочем, что именно этот фактор легитимации практически не принимался во внимание бухарскими историками при обосновании ими правомерности воцарения Мухаммад-Рахима [Кюгельген, 2004, с. 269]. В большей степени они апеллируют к согласию на его избрание 92 узбекских племен, представители которых одобрили его воцарение на курултае, кроме того, узурпатор заручился поддержкой духовенства, объявившего, что воцарение нового хана угодно Аллаху.[69 - См. подробнее гл. 4 наст. изд.]

Однако перед своей смертью в 1758 г. он решил избрать преемника, руководствуясь именно принципом принадлежности к дому Чингис-хана – правда, весьма и весьма условно. Единственная дочь Мухаммад-Рахима была сначала женой Абд ал-Мумин-хана из династии Аштарханидов (первого ставленника Мухаммад-Рахима и, соответственно, второго из трех ханов, свергнутых им), а после его смерти стала женой своего двоюродного брата Нарбута-бия Мангыта, и от этого брака родился сын Фазыл. Хотя в биологическом отношении этот единственный внук Мухаммад-Рахима не имел чингисидской крови,[70 - Чингисидское происхождение Фазыла не отмечено в бухарских источниках, однако следует иметь в виду, что Мухаммад-Рахим был женат не только на дочери Абу-л-Файз-хана Бухарского, но и Ширгази-хана Хивинского (вдове другого хивинского хана Ильбарса), а его брат, отец Нарбута-бия – на еще одной дочери Абу-л-Файза [Бейсембиев, 2004а, с. 107–108 (примеч. 4)]. Соответственно, есть основания допускать, что хотя бы в одном из родителей Фазыл-тура могла течь чингисидская кровь.] самозваный хан, вероятно, исходя из того, что его дочь прежде была ханской супругой, присвоил внуку титул «тура», которым обладали только Чингисиды, и провозгласил его своим наследником. Однако, во-первых, права малолетнего Фазыла (к моменту смерти деда ему было шесть лет) были слишком спорны, во-вторых, его отец не сумел противостоять более сильному родичу – Даниял-бию, дяде Мухаммад-Рахима, захватившему власть после смерти племянника. Фазыл-тура вместе с отцом, в качестве своеобразной «компенсации», был отправлен в город Карши в качестве наместника, а сам Даниял, в отличие от племянника, не пожелал прослыть узурпатором и вернул власть Чингисидам в лице Абу-л-Гази-хана (чья родословная, впрочем, довольно противоречиво представлена в различных источниках) [Сами, 1962, с. 49–50]. Даниял-бий и его сын Шах-Мурад (кстати, женившийся на вдове своего двоюродного брата Мухаммад-Рахима – дочери Абу-л-Файз-хана) продолжали считаться лишь аталыками и фактически правили Бухарой, прикрываясь именем Абу-л-Гази-хана.[71 - Сведения о статусе Абу-л-Гази-хана в правление Шах-Мурада противоречивы: согласно большинству бухарских письменных источников, Шах-Мурад уже с самого начала своего правления низложил хана и управлял сам с титулом эмира. Однако некоторые источники, а также нумизматические материалы свидетельствуют о том, что Абу-л-Гази номинально стоял во главе Бухарского ханства еще в 1790-е годы. Современные исследователи склонны полагать, что он окончательно лишился трона и даже был вынужден покинуть Бухару уже по воцарении эмира Хайдара (подробнее см.: [Бейсембиев, 2004а, с. 107 (примеч. 3)]).] Лишь когда после смерти Шах-Мурада на престол вступил его сын от ханской дочери – Хайдар-тура, он счел себя достаточно легитимным наследником, чтобы отказаться от практики возведения на престол марионеточных Чингисидов [Кюгельген, 2004, с. 347].

Несмотря на то что формально Бухара конца XVIII – начала ХХ в. не являлась ханством, официально именуясь эмиратом,[72 - Название «Бухарское ханство» тем не менее даже и в период эмирата «по инерции» продолжало применяться, в том числе и в российских официальных актах XIX – начала ХХ в. и в историографии (см.: [Арапов, 2002, с. 132 (примеч. 2)]).] фактически нередко ее правители из династии Мангытов уже с 1820-х годов (начиная с эмира Насруллаха) титуловались ханами [Григорьев, 1861, с. 23; Frahni, 1855, р. 133],[73 - Характерно, что в официальной российской имперской документации, а также в прессе последние эмиры Бухары периодически упоминались то с ханским титулом, то без него (см., напр.: [Кончина, 1911; Сеид-Абдул-Ахат-Хан, 1893; ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 31, д. 735/22]).] а последний из них, Сайид-Алим-хан, и официально присоединил этот титул к своему имени. Все они подчеркивали, что в их жилах текла кровь Чингисидов, и это позволяло им считаться «тура», т. е. лицами, имевшими право на ханский трон и верховную власть в бывшем чингисидском государстве.[74 - Сыновья бухарских эмиров назывались «тореджан», что подчеркивало их право на верховную власть по рождению [Лессар, 2002, с. 99].] Свой статус они подчеркивали также набором полномочий, присущих именно ханам: законодательная деятельность (в форме издания актов высшей юридической силы – ярлыков, которые прежде имели право издавать только независимые верховные правители-ханы), установление налогов и сборов, не предусмотренных мусульманским правом, сохранение чингисидской системы администрации (подробнее см.: [Семенов, 1929; 1954а; Bregel, 2000]). Эти полномочия бухарские эмиры, а также и другие правители из «новых» среднеазиатских династий сохраняли вплоть до прекращения существования их государств в первой четверти ХХ в.

Кроме того, чтобы придать больший вес своим правам, Мангыты возродили и отдельные тимуридские традиции – в частности, введенный с 1800 г. эмиром Хайдаром процесс интронизации с использованием Кок-Таш («синего трона») Тимуридов, чего не делали сменившие их ханы – Шайбаниды и Аштарханиды [Бейсембиев, 2004а, с. 99; Кюгельген, 2004, с. 87; Маликов, 2012, с. 291, 295; Sela, 2007].

В начале XIX в. произошла смена династии и в Хиве, где в 1804 г. был свергнут хан Абу-л-Гази[75 - По разным сведениям, это был третий или даже пятый хивинский хан с таким именем.] (по странному совпадению – тезка и современник последнего бухарского хана-Чингисида!), и на трон вступил Ильтурзар, потомственный фактический правитель ханства – инак (градоправитель) города Хивы из династии Кунгратов. Как и Мухаммад-Рахим Мангыт, хорезмский узурпатор не счел нужным заботиться о формальном обосновании своих прав на трон. Единственным его объяснением стала «неспособность» хана-Чингисида к управлению, что и послужило формальным поводом для его смещения, после чего с одобрения хивинской знати кунгратский аристократ был провозглашен новым ханом – снова практически при таких же условиях, что и Мухаммад-Рахим Бухарский [Munis, Agahi, 1999, р. 80]. Как и Тимуриды ранее, основатель новой ханской династии официально объявил об отмене всех налогов, сборов и повинностей, установленных в Хорезме со времен Чингис-хана и не соответствующих нормам шариата [Munis, Agahi, 1999, р. 183–184].[76 - Впрочем, ханам из династии Кунгратов это не помешало в дальнейшем вновь вводить по своей воле налоги, не предусмотренные шариатом – салгут, даях, чуп-пули и др. [Лунев, 2004, с. 90, 98].] Однако, подобно бухарским Мангытам, новые хивинские ханы сохраняли такие чингисидские политико-правовые традиции, как избрание ханов на курултае, административное управление и издание ханами ярлыков – актов высшей юридической силы (см., напр.: [Ниязматов, 2010, с. 101–103]).

Неизвестно, собирался ли Ильтузар в дальнейшем найти законные основания для своей узурпации: он погиб лишь два года спустя после своего воцарения, в 1806 г., утонув при переправе через реку во время очередного военного похода. Интересно, что его брат, Мухаммад-Рахим Кунграт, унаследовав власть от брата, поначалу не решался последовать его примеру и вернул на трон свергнутого Абу-л-Гази-хана, однако в том же 1806 г. сверг его окончательно, созвав курултай и избравшись на нем в ханы [Munis, Agahi, 1999, р. 241, 243].

Впрочем, оба узурпатора (и снова – как Мухаммад-Рахим Мангыт!) постарались найти связующее звено с «золотым родом»: Ильтузар был женат на дочери казахского султана Болекея, являвшегося короткое время хивинским ханом в 1770–1771 гг., а Мухаммад-Рахим после смерти брата также женился на ней (согласно тюрко-монгольским, а не мусульманским обычаям!). В дальнейшем на дочерях казахских Чингисидов женились также сын Мухаммад-Рахима – Алла-Кули-хан и его собственный сын Мухаммад-Амин [Ерофеева, 2007, с. 394]. Однако эти браки, и даже возможная принадлежность к Чингисидам по женской линии, все же не давали Кунгратам формального права на ханский титул. Это осознавали и они сами, и соседние государи. В частности, Российская империя в попытках подчинить Хивинское ханство неоднократно несколько раз пыталась разыграть «чингисидскую карту» в борьбе с узурпаторской династией Кунгратов. Так, во время неудачного «зимнего похода» на Хиву 1839–1840 гг. оренбургский генерал-губернатор В. А. Перовский держал при себе казахского султана-Чингисида Бай-Мухаммада Айчувакова, чтобы возвести его на хивинский трон после завоевания ханства [Терентьев, 1906а, с. 116; Шахов, 1997, с. 90]. В 1841 г. во время переговоров с хивинским ханом Алла-Кули, когда последний в качестве свидетелей привел нескольких казахских султанов, признававших его власть, член российской посольской миссии М. Аитов упрекнул их в том, что их предки не так давно сами правили Хивой, а теперь они позволяют помыкать собой узурпаторам [Залесов, 1862, с. 76–77; Терентьев, 1906а, с. 188]. Бухарские Мангыты, имея такое же отношение к роду Чингисидов, что и хивинские Кунграты, все же не посмели провозгласить себя ханами. Почему же хорезмские узурпаторы пошли на это?

По-видимому, следует принять во внимание несколько обстоятельств. Во-первых, еще со времен Чингис-хана и его ближайших преемников племя кунграт обладало высоким статусом в Монгольской империи и ее улусах как особое «хатунское племя»: еще прежде Чингис-хана его предки брали в жены кунгратских девушек, а сами отдавали им в жены своих дочерей. Это способствовало укреплению кровнородственных связей кунгратов и ханского рода Борджигин и, соответственно, обеспечивало статус и влияние кунгратской знати в различных улусах Монгольской империи [Султанов, 2006, с. 13]. Не исключено, что это обстоятельство могло подвигнуть Кунгратов Хивы притязать на более высокий статус, чем бухарские Мангыты (хотя в хивинской историографии это основание права кунгратов на верховную власть не фигурирует), тем более что именно кунграты (династия Суфи) с середины XIV по начало XVI в. являлись хорезмскими правителями под властью сначала золотоордынских Джучидов, а затем и Тимуридов (см.: [Бартольд, 1965б, с. 548–549]). Второе же обстоятельство – это географическое положение Хивы и всего Хорезмского оазиса: удаленное от других среднеазиатских государств, защищенное пустынями, населенными воинственными туркменскими племенами; это ханство в течение длительного времени сохраняло независимость благодаря именно природным факторам, а не собственному военному могуществу. Рискнем предположить, что Кунграты осмелились принять ханский титул во многом именно в надежде, что труднодоступность Хивы не позволит ни Чингисидам, ни другим правителям Центральной Азии оспаривать их претензии военными мерами, тогда как признание на дипломатическом уровне Кунгратов в рассматриваемый период не слишком интересовало. Наконец, хивинские ханы-Кунграты (как, впрочем, и другие среднеазиатские правители) оказались неплохими политиками и интриганами: разнообразными средствами они сумели добиться признания себя в ханском достоинстве со стороны соседних туркменских племен, «великих держав» (Российской и Британской империй) и даже казахских Чингисидов, которых они время от времени даже сами принимали в свое подданство.

Наиболее интересным представляется пример с Кокандским ханством, которое, в отличие от Хивы и Коканда, до начала XIX в. вообще не имело собственных ханов. Тем не менее представители узбекской династии Минг, управлявшие собственно Кокандом и с начала XVIII в. фактически установившие контроль над всей Ферганой, не только присвоили себе ханский титул, но и даже в большей степени, чем бухарские эмиры, обосновывали свои права на трон как потомки и правопреемники Тимуридов.

Как и в ранее рассмотренных примерах, первый правитель, провозгласивший себя ханом, Алим-хан, не слишком беспокоился о легитимации своей власти: ему было достаточно сильной армии, централизованной власти и покорности других ферганских родов и племен. А вот его брату и преемнику Омар-хану уже потребовались основания для обоснования законности своего правления, поскольку он намеревался управлять не только Ферганой, но и претендовал на владения бухарских и хивинских монархов. Естественно, для этого ему понадобилось представить себя более законным правопреемником прежних монархов, нежели бухарские Мангыты и хивинские Кунграты [Бабаджанов, 2010, с. 109].[77 - Интересно отметить, что в самом начале своего правления Алим-хан издавал распоряжения от имени неназванного хана и лишь некоторое время спустя сам стал использовать ханский титул [Бартольд, 2002 г, с. 463].]

Именно при Омар-хане возникает историографическая легенда о происхождении кокандской династии Минг от некоего Алтун-Бишиха – мифического сына Захир ад-Дина Бабура, правившего, как известно, в Фергане до его изгнания Шайбанидами и основания империи Великих Моголов в Индии. Потомки Алтун-Бишиха, согласно кокандской историографии, правили в Фергане аж с XVI в. (хотя известно, что в действительности до XVII в. включительно она входила в состав Бухарского ханства). Как и бухарские Мангыты, кокандские Минги последовательно проводили идею о большей законности прав на престол Тимуридов, нежели Чингисидов – выходцев из Золотой Орды. А поскольку Бабур по материнской линии принадлежал к ханам Могулистана, т. е. чагатайской ветви «золотого рода», то новые кокандские ханы представали в глазах подданных и соседних правителей как прямые наследники законной династии [Бабаджанов, 2010, с. 312 и след.; Наливкин, 1886, с. 47 и след.]. Тем не менее в переговорах с китайским императором кокандский Мадали-хан заявлял:

Моя родословная плоть от плоти доходит до самого Чингис-хана хана, и я потомок ханов во плоти [Бабаджанов, 2010, с. 194–195].

Несомненно, происхождение от Тимура (по некоторым сведениям, платившего в свое время дань империи Мин) в глазах правителей Китая не было столь значимым, сколь происхождение от Чингис-хана, что и предопределило выбор генеалогии кокандским ханом в переговорах.

Ссылка на происхождение не только от Чингис-хана, но и от Тимура – весьма специфическое явление, имевшее место в политической жизни Средней Азии XVIII и в особенности XIX в. Согласно наблюдению казахстанского исследователя Т. К. Бейсембиева, среднеазиатские правители этого периода стали пропагандировать идею, которую он назвал «возрождением чагатайской государственности». Ее суть заключалась в том, что две последние ханские династии – Шайбаниды и Аштраханиды – были незаконными: они происходили от Джучи, основателя Золотой Орды и, следовательно, не имели права на трон в улусе, принадлежавшем потомкам его брата Чагатая, которые сначала поддерживались, а затем были сменены на троне Тимуром и его родом [Бейсембиев, 2004а]. Соответственно, новые правители (Мангыты, Кунграты, Минги), свергнув этих «пришлых» ханов, стали восстановителями чагатайской государственности, разрушенной джучидскими династиями.

Эта идеология представляется до некоторой степени противоречивой, ведь называя Аштарханидов узурпаторами, бухарские эмиры все же носили приставку «тура», на которую приобрели право путем браков с царевнами именно из этой династии, да и хивинские Кунграты также породнились не с чагатайскими Чингисидами, а с казахскими, т. е. теми же Джучидами! Кроме того, эта идея представляет большой интерес с политико-правовой точки зрения – ведь в своих интересах постчингисидские правители Средней Азии совершенно исказили сам принцип «чингисизма». В имперскую эпоху принадлежность к «золотому роду» давала право стать ханом в любом государстве на пространстве бывшей Монгольской империи. Правители же XVIII–XIX вв., напротив, стали утверждать, что только конкретная ветвь Чингисидов – потомки Чагатая – имела право царствовать в ханствах Средней Азии, тогда как воцарение в них представителей других ветвей незаконно. Изначальной целью создания вышеупомянутой идеологии было существование (или восстановление) империи под общей властью потомков Чингис-хана и возможностью сохранения власти за «золотым родом» даже если одна из его ветвей, правящая в конкретном государстве, пресечется. В трактовке же Мангытов, Кунгратов и Мингов эта идея стала орудием своеобразного «изоляционизма» среднеазиатских постчингисидских правителей, поскольку позволяла им не допускать к борьбе за власть в Средней Азии любое семейство Чингисидов за исключением потомков Чагатая (к этому времени благополучно вымерших). В результате Чагатаиды, провозглашенные единственными законными правителями Средней Азии, были противопоставлены всем остальным чингисидским династиям. И как ни парадоксально, в новой трактовке более легитимными правителями этого региона стали считаться Тимуриды, а не сменившие их чингисидские династии более позднего времени.[78 - Подобное явление можно отметить, например, в политике Великих Комнинов, правителей Трапезундской империи. В конце XIII в., под давлением Палеологов, отвоевавших Константинополь у крестоносцев, они были вынуждены отказаться от «универсальности» титула императора, став титуловаться уже не «василевсами и автократорами ромеев», а «василевсами и автократорами всего Востока, Ивирии и Ператии» [Карпов, 2011, с. 58]. На наш взгляд, нечингисидские правители Средней Азии, стараясь удержать завоеванные позиции, также решили отказаться от «универсальной» власти по всей Pax Mongolica, на которую могли претендовать лишь ханы-Чингисиды и сосредоточились на отстаивании ханских титулов, но в масштабе сравнительно небольших государств в пределах бывшего Чагатайского улуса.] И хотя, согласно исследованиям Т. К. Бейсембиева, эта концепция получила наибольшее развитие в конце XVIII–XIX в., ее истоки, несомненно, берут начало из куда более ранней историографии. Например, уже Бабур в своих «Записках» представляет себя как потомственного властителя Мавераннахра, тогда как хан-Чингисид Мухаммад Шайбани, пришедший в Среднюю Азию из Восточного Дешт-и Кипчака, бывших золотоордынских владений, характеризуется как «чужак и враг» [Бабур, 1992, с. 103].