Десять заповедей или игра в правосудие

– Что ж, если вам, подсудимый, больше нечего сказать, то судебное заседание объявляется закрытым. Прокурору и защитнику приготовиться для выступления в прениях. После чего последнее слово подсудимого. Готовы ли стороны к судебным прениям?

– Готовы, ваша честь, – слегка наклонив вперед голову сказал прокурор.

– Готовы, – эхом отозвался адвокат.

– Прошу начать с государственного обвинителя. Пожалуйста, начинайте, Алексей Викторович, – судья слегка стукнул молоточком по деревянной дощечке, которая издала глухой, короткий звук.

– Спасибо, ваша честь, – прокурор выпрямился и в его лице Андрей заметил промелькнувшую тень торжества и подавленности одновременно. Он оглядел присутствующих колким долгим взглядом, словно преподаватель оглядывает студенческую аудиторию перед принятием экзамена и неторопливо, разжевывая каждое слово начал:

– Уважаемый суд! Уважаемые участники процесса! На скамье подсудимых не лучший, по-видимому, из жителей своего славного города. За свою жизнь успевший уже познать позор и горечь уголовных правонарушений, хотя официальным правосудием это и не было доказано, но не означающего того, что указанные им преступления не имели место в его бурной жизни. Да, он жил, как все люди. Учился в школе, служил в армии, работал в правоохранительных органах, а в настоящее время трудится адвокатом в престижной коллегии адвокатов. Имеет семью – жену и ребенка. Вроде все правильно, все хорошо… Как говорится, построил дом, посадил дерево и воспитал сына. Это хорошо, конечно, но все же одного этого мало, чтобы человек до конца оставался человеком – нужно еще уметь сострадать ближнему, нести в души людей, с кем так или иначе общаешься, добро и любовь, впитывать от общества все хорошее и отдавать ему тем же. Тютюгин обвиняется в совершении различных, от небольшой тяжести, до тяжких из преступлений – доведение до убийства молодой девушки и ее не рожденного ребенка. А также в совершении корыстных, тяжких преступлений, таких, как получение взятки и злоупотребления властью или служебными полномочиями. А что уже говорить о причинении тяжких телесных повреждений человеку, которого, мало того, что сделали виновным по его ложным обвинениям, но и лишили свободы. Ни один из признаков в характере подсудимого не свидетельствовал о том, что среди душевных качеств Тютюгина была нежность по отношению к детям и престарелым или, допустим, доброту к животным. Скажем прямо – человек таким образом характеризующийся вполне может оказаться преступником. Как, впрочем, может оказаться преступником любой другой. Потому для нас не столь важно, что за человек перед нами – герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Если перечислять все преступные деяния, которые совершал подсудимый в течении своей жизни, а не только ту толику, что стало нам известным в ходе настоящего судебного заседания, то своими действиями он давно подписал себе смертный приговор, давно – если он уже не умер, как человек… Как духовный человек… И хотя в реальности он не понес перед Высоким судом заслуженного наказания, по понятным сейчас причинам, то здесь, в нашей виртуальной игре, – прокурор слегка замялся, – …игре в правосудие, -Тютюгина необходимо признать виновным и назначить ему соответствующую кару. Конечно, суду нужно учесть, что подсудимый Тютюгин свою вину признал полностью, добровольно, без какого-либо принуждения, пояснил обстоятельства совершенных им преступлений. Однако при назначении ему наказания следует также учесть степень тяжести совершенных им преступлений, личность виновного и обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание. Тютюгин совершал тяжкие преступления и из данных о его личности известно, что подсудимый совершал их еще с несовершеннолетнего возраста, цинично, умышленно, дерзко… При этом, обстоятельств, смягчающих наказание, по делу не усматривается. Поэтому учитывая, что Тютюгин совершал тяжкие и особо тяжкие преступления, чем показал свое пренебрежительное отношение к человеческим отношениям и к человеческой жизни, и в совокупности с данными о личности подсудимого, прошу суд учесть повышенную опасность личности подсудимого, его стойкую приверженность к преступной деятельности. По совокупности совершенных им преступлений, подсудимого уже можно приговорить к пожизненному заключению, однако, это для него будет жестоким наказанием. Жестоким для него и обременительным для государства. Так, что, учитывая гуманность нашего общества и человеколюбие, лучшим наказанием для него будет смерть. Быстрая безболезненная смерть в виде смертельной инъекции. И я, как государственный обвинитель считаю необходимым назначить Тютюгину высшую меру наказания – смертную казнь!

Пока прокурор говорил свою обвинительную речь, Андрей Петрович молча слушал его, лениво развалившись на стуле и демонстративно попивал желтый напиток, так приятно и глубоко тревожив его разум. «Пусть говорит, старый маразматик, пусть тешиться», – Андрею было уже все равно, что скажет ряженный прокурор. Однако, последние слова прокурора заставили его интуитивно вздрогнуть. «Что за бред? Какая еще высшая мера наказания? Что они себе позволяют?», – думал Андрей одновременно удивляясь и злясь на этих чудоковатых джентльменов. Он попытался вскочить со стула, однако тело не слушалось. Голова в затылочной части начала немыслимо болеть. «Нужно заканчивать этот театр», – острая мысль пронзила виски. – «Скоро утро, вроде метель прекратилась, – можно немного поспать и собираться домой. Спать…Спать… Что-то сильно захотелось мне спать… Чем они меня напоили?…»

– Все, давайте заканчивать ваше судилище, я уже устал! – вскричал Андрей Петрович изо всех сил пытаясь подняться со своего места. – Мне надоела эта игра! Я к вам пришел за помощью, а не за спектаклем! Вы, может быть, хорошие люди, но все имеет свои границы. Еще немного – и я сознаюсь в убийстве президента Кеннади!..

– Нет, уважаемый наш подсудимый! – рявкнул судья так, что у Андрея в груди пробежал неприятный холодок и взмокли лодыжки. – Нет, уважаемый Андрей Петрович! Игра не кончена. Игра продолжается! Сейчас выступит ваш адвокат с защитительной речью и батюшка Феофан… Потом я объявлю приговор… Так, что я настоятельно прошу вас, мой юный друг, настоятельно прошу, – повторил судья, чеканя каждое слово, – дождаться приговора – а значит и окончания игры! В наших судебных процессах еще не было случая, чтобы преступник уходил из этих стен без справедливого приговора! Начинайте, защитник! – обратился судья к лысому адвокату, который что-то перебирал в своих бумагах. Гофман встал и всем своим видом старался показать свое величие и превосходство над присутствующими. Медленно, растягивая слова, словно читая молитвы, он начал:

– Уважаемый суд! Я выслушал благородную, сдержанную речь господина прокурора и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но, тем не менее, задача моя после речи прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам. Кто станет отрицать, что перечисленные прокурором преступления, совершенные моим подзащитным, являются злом, за которое предусмотрена определенная кара? Да, он – преступник, но он не призвал ложь на помощь себе. В ходе судебного следствия мой подзащитный давал чистосердечные, признательные показания. Именно его показания и были положены в основу обвинения. Конечно, совершенные им преступления велики. О невменении зла в вину он не помышляет. Но было бы жестоко думать о том, как бы тяжелее и суровее применить к нему карающее слово закона. Было бы ошибкой думать, что в суровости задачи карающего правосудия и суровостью судья приближается к намерениям законодателя. Нет! Как выступал в своих прениях крупнейший российский адвокат Федор Никифорович Плевако: – «Слово закона напоминает угрозы матери детям. Пока нет вины, она обещает жесткие меры непокорному сыну, но едва настает необходимость наказания, любовь материнского сердца ищет всякого повода смягчить необходимую меру казни. Еще не было примера, чтобы судье дозволялось, не удовлетворяясь указанными карами, просить об увеличении наказания. Но если особые обстоятельства дела возбуждают чувство сожаления к подсудимому, если обстановка преступлений указывает на плетеницу зла и несчастия в ошибках, приведших подсудимого к преступлению, то возможно смягчение наказания». В данных настоящего дела много этих смягчающих мотивов. Многие из них имеют за себя не только фактические, но даже и юридические основания. Если не точная буква закона, то либо цели его, либо мнения сведущих в праве людей, либо опыт чужих законодательств и неполнота нашего права говорят о возможности менее сурового приговора, чем просит государственное обвинение. Действительно, мой подзащитный совершал эти ужасные преступления, за что, конечно, должен понести заслуженное наказание. Однако суду надлежит учитывать все смягчающие вину обстоятельства. Ведь наказание имеет целью не только кару, но и исправление осужденных. И вот теперь перед вами находится человек, который со страхом ожидает вашего приговора. Перед вами находится человек, который не искал преступлений, но которого преследовали преступления. Неужели для этого человека уже ничего более не осталось, кроме сурового, смертельного обвинительного приговора. Этот приговор лишит его самого ценного – жизни, а жену сделает вдовой, ребенка – сиротой! Спросите ваш здравый смысл, будет ли суровый приговор соответствовать интересам правосудия. Действия подсудимого с точки зрения православия, – адвокат слегка кивнул головой в сторону отца Феофана, – можно рассматривать, как грех: смерть греху, но оставьте жизнь грешнику! Дело правосудия есть дело великое! Ведь никто сомневаться не может в том, что нужно давать руку помощи упавшему, поднять грешника кающегося, оказать милость страждущему. Но милуя грешника, не давайте ему пользоваться плодами греха! Когда надо выбирать между жизнью и смертью, то все сомнения должны решаться в пользу жизни! Таково веление закона и такова моя просьба. Обвинитель требует справедливого приговора, – я напоминаю и ходатайствую о сочетании в нем правды с милосердием, долга судьи с прекрасными обязанностями человеколюбия.

Адвокат закончил говорить и в гостиной на мгновение воцарилась мертвая тишина. Только было слышно, как в затухающем огне в камине потрескивали дрова, да неприятный скрип авторучки, которой Верочка с нескрываемым усердием выводила по выцвевшей бумаге свои каракули. Первым прервал молчание судья. Повернувшись всем телом к священнику он негромко, мягко проговорил:

– Отец Феофан, вам есть что сказать в обвинение или защиту нашего подсудимого? Конечно, это не обязательно в реальных судебных процессах, однако у нас, в нашей игре, заключительное слово, – не выступление в прениях, – нет, а именно божье слово православного священника, капеллана, является правилом игры, а не исключением.

Последнее предложение, сказанное судьей, относилось скорее к Андрею Петровичу, чем к отцу Феофану или другим лицам, находившимся в гостиной, представляющей собой сейчас зал судебного заседания. Андрей не успел что-то ответить, возразить или парировать судье, как слово взял священник. И он начал говорить… Такой умиротворенной и грамотной речи Андрей никогда не слышал. А когда он мог слышать, если и в церкви-то бывал от случая к случаю и то, повинуясь современной моде? Стоя у священных икон он кое-как крестился и ему почему-то было это стыдно и неприятно. Он никогда не выстаивал до конца службы, – поставив наспех свечи уходил по своим, как ему казалось, мирским неотложным делам. А в миру начинался грех: блуд, сквернословие, пьянство, различные доносы, по делу и без дела, на сослуживцев ради личной выгоды. Он, Андрей, все это прошел. Он дослужился в полиции до начальника следственного отдела, правдами и неправдами расчищая себе путь к власти. Хоть по трупам. Ему было все равно. И эта власть его погубила. Растоптала, как вонючего таракана, не взирая на заслуги, ордена и медали. Растоптала до такой степени, что он ушел с полиции, долгое время не работал, искал себя и искал в себе…Его чуть не посадили за должностной подлог и просто чудом и деньгами удалось избежать тюремных нар…Пока Феофан говорил, Андрей остро чувствовал, что жил в этой жизни не так, работал – не так. Сколько он сделал зла другим, которого можно было избежать, веди другой образ жизни. А эти поступки, совершенные им, которые прокурор Юдин называл преступлениями? Это ведь действительно были преступления! Настоящие, циничные, дерзкие преступления, за которые он не понес и не понесет никакой ответственности. По крайней мере земной. Но не небесной… А Феофан говорил…говорил… Из десяти заповедей у него, Андрея, были нарушены почти все. Он создал себе кумира в лице своего начальника, прогибался под ним, выполнял все его прихоти, законные или не законные поручения, не обращая внимания на последующую ответственность. И этот начальник, этот его кумир, сожрал Андрея целиком, как только земля у него под ногами стала гореть. Потом…Позже он стал адвокатом, хотел изменить себя, изменить свой образ жизни. Жить, как все…Жить, как порядочный гражданин и человек. Но и тут – жажда к большим деньгам, к славе, к богатству подтолкнула его на защиту оголтелых преступников, мафиозных кланов, наркодельцов и убийц – тех, кто платит большие деньги, пусть даже грязные и кровавые… И пока говорил отец Феофан, Андрей Петрович все более остро и отчетливее понимал, что где-то видел уже его, когда-то знал или встречал. Когда-то давным-давно… В той, прошлой жизни…

Когда священник окончил говорить, резюмируя свою речь тем, что обратившись к судье согласился на вынесение справедливого приговора на усмотрение суда, все встали. Андрей чувствовал, что подняться не может. Ноги не слушались и были, словно ватные. Это заметил судья Башмаков и жестом указал Андрею, что он может находиться в сидячем положении.

– Подсудимый, – сказал судья, – Вам предоставляется последнее слово! Говорите, что хотите, во времени вы не ограничены. Согласны ли вы с вынесенными вам обвинениями и просите ли о снисхождении?

– Да пошли вы все…, – через силу сказал Андрей и от внезапно сковавшей его усталости, закрыл глаза. – Пошли вы все…, – уже шепотом повторил он.

– Ну что ж, если подсудимому нечего сказать, то суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора.

С этими словами судья встал и не говоря больше ни слова, нарочито медленной фланирующей походкой скрылся за дверью, из – за которой еще недавно выходили все эти странные люди.

Никто больше не улыбался. Никто не предлагал выпить или закусить. Верочка убежала вслед за судьей. Прокурор и адвокат вышли из гостиной, о чем-то живо разговаривая. Отец Феофан сел в кресло ушедшего прокурора и внимательно смотрел на Андрея. Его взгляд…Его взгляд выражал какую-то задумчивую печаль, скорбь, усталость от этой грязной мирской жизни… Он молча смотрел на Андрея, а Андрей смотрел на него. Они смотрели друг на друга не отрывая глаз: встретились черное пламя Абадонны и золотое сияние Парадиза. И хотя разум Андрея был еще светлый, и он понимал всю абсурдность происходящего, но тело и язык его не слушались. Он сейчас представлял собой ватную куклу, понимающую все, что происходит вокруг него, однако не в состоянии что-либо физически предпринять. Он уже понимал, что попал в какую-то жуткую переделку, как в фильмах ужасов, и все эти люди представлялись ему ужасными клиентами психиатрической клиники, сбежавшие с больничных коек для совершения своего странного и ужасного обряда.

Огонь в камине догорел и его багряные блики больше не скользили по обоям. Вместо них нежное, как цыплячий пух свечение наполняло комнату блуждающими бронзовыми тенями. Зашла Верочка и привычным движением рук смела со стола остатки ужина. Она даже не взглянула на Андрея, как в прочим и все остальные. Внезапно далеко зазвонил судейский колокольчик и через минуту на пороге гостиной показался судья Башмаков. Щеки его осунулись, шапочка накренилась на лоб, закрывая половину лба. Желтая веревочная кисточка смешно болталась перед лицом. Красный нос, казалось, стал еще краснее и выглядел уже, как спелый помидор. Аскетически сжатые губы придавали лицу судьи зловещее выражение. Как только он вошел в гостиную, прокурор и адвокат подошли к столу, а отец Феофан, не отрывая глаз от Андрея, медленно встал. Верочка заняла свое место.

– Встать. Суд идет! – вскричала она и вытянулась за столом, своим крупным тазом слегка сдвинув его с места. Стояли все, кроме Андрея. Он сидел и отрешенным взглядом смотрел на это представление, всеми своими нервами ожидая и предчувствуя трагический финал. Не обращая никакого внимания на то, что Андрей сидит, а не стоит, как подсудимый на момент оглашения приговора, судья Башмаков, уперев в него тяжелый, суровый взгляд начал:

– Прежде, чем я оглашу приговор, я хочу сказать вам, подсудимый Тютюгин Андрей Петрович, что в течении длительного времени мы, – он обвел рукой присутствующих в гостиной людей, – внимательно следили за вами, точнее за вашей жизнью. Мы видели ваши взлеты и падения, благородные дела и отвратительные поступки. Мы были свидетелями того, как вы неоднократно умышленно преступали закон, не останавливаясь ни перед чем, для решения своих вопросов, и то, что вы нам рассказали в этой, исключительно для вас созданной игре – игре в правосудие, – это только часть, очень малая часть того, что вы сделали в своей непутевой жизни. Вы жили не как христианин, ни как добропорядочный и законопослушный человек, хотя и работали на благо закона. О вас мы узнали от отца Феофана, – судья сделал короткую паузу и посмотрел на священника. – Отец Феофан, в миру Младенов Игорь Петрович, – тот самый мальчишка, которого вы тридцать лет назад искалечили до полусмерти, а выражаясь юридическим языком, причинили ему тяжкие телесные повреждения и потом, подсунув ему нож, ложно обвинили его в вооруженном нападении на вас с вытекающими из этого последствиями. Следователь, который вел это дело, за взятку сфабриковал доказательства, отмазав сына государственного чиновника, – вас, Андрей Петрович, обвинив в злостном хулиганстве другого человека – Младенова Игоря, чтобы уберечь вас от скамьи подсудимых за совершение тяжкого преступления. Я, к своему стыду и прискорбию председательствовал в этом судебном заседании и на основании представленных мне следственными органами материалов дела вынес обвинительный приговор – шесть лет лишения свободы! Должен сказать, это был суровый приговор. Суд был выездной, в городском клубе , открытый, где присутствовали различные высокопоставленные партийные чиновники, в том числе и ваш отец – секретарь партийной организации нашего района. Под давлением сверху и был провозглашен этот суровый приговор для еще не судимого парнишки. Обвинение поддерживал помощник прокурора местной прокуратуры, юрист второго класса Юдин Алексей Викторович, а защиту осуществлял, как вы уже, надеюсь, поняли, адвокат Гофман Лев Иосифович. Но даже пламенная защитительная речь адвоката не спасла подсудимого Младенова от ужасного, незаслуженного наказания. В то время партийные элиты имели большой вес, громаднейшие связи, а я, будучи молодым судьей, полным амбиции и тщеславия, желая показать себя серьезным вершителем правосудия и вынес Младенову этот приговор. – Башмаков замолчал, словно обдумывая каждое последующее слово; тяжело вздохнул и в тишине гостиной – зала судебных заседаний, – эхом повторился его тяжелый, свистящий выдох. – Я уже давно расплатился за этот свой поступок, хотя и был введен в обман вами, Андрей Петрович и следователем, расследовавшим это дело. Как были введены в обман прокурор и адвокат. В моей профессии это был первый и последний процесс, где я поддался чужому мнению и смалодушничал. Так вот, Младенов Игорь впервые попал на зону, где подвергался различным издевательствам и унижениям достоинства. Чтобы как-то выжить, он был представлен в блатные, которые обладали соответствующим иммунитетом от издевательств сокамерников и руководства колонии. Но он должен был жить по правилам зоны, беспрекословно выполнять воровские законы, соблюдать воровскую честь, то есть жить не так, как он жил раньше. В колонии у Игоря, перебитая вами, Андрей, рука, стала загнивать, образовалась гангрена и в тюремной больнице ее ампутировали почти до локтевого сустава…

Только сейчас, бросив тревожный взгляд на отца Феофана, молча, словно изваяние, стоявшего у стола рядом с потухшим камином, Андрей заметил, что его правая рука, обутая в черную нейлоновую перчатку, как-то неестественно вывернута кистью наружу, и он с ужасом понял, что это был протез.

– Пока Игорь отбывал срок в колонии, – продолжал судья, – на воле умерла его мать и буквально следом ушел сошедший с ума от горя отец. Игорь даже не был на их похоронах. Любимая девушка Игоря давно вышла замуж за другого, чтобы не связывать свою жизнь с «зеком». Через шесть лет, освободившись из мест лишения свободы, Игорь захотел найти вас и отомстить. Отомстить за все страдания, которые он перенес по вашей вине. А также он хотел отомстить мне и прокурору. План мести он долго вынашивал еще в колонии, рисовал себе картины, как расправится раз и навсегда с лжесвидетелем и продажными прокурором и судьей. Однако, будучи уже на воле, совершил банальную кражу и снова попал в зону. На семь лет. В колонии Младенов стал авторитетом, вершил правосудие , если это можно назвать правосудием, над другими заключенными. Отстаивал их права перед администрацией колонии, наказывал виновных и защищал невиновных. Выйдя на волю через семь лет, Игорь продолжил поиски вас, Андрей, и соответственно нас с прокурором. Вас он нашел без особого труда, вы тогда работали следователем в местном городском отделе внутренних дел. Но совершить задуманный акт мести не представилось возможным, так, как в тот день Игоря задержали работники милиции, изъяв у него нож, по заключению экспертизы, признанного холодным оружием. И снова срок и снова зона… Четыре года лишения свободы… Пытался бежать. Был пойман и получил дополнительно три года лишения свободы. Тогда, в колонии, он принял Господа и стал ревностным его служителем. Читая и понимая божье слово, он отказался совершать какую-либо месть, не имеющую под собой разумного обоснования. Однако мысль найти нас и посмотреть нам в глаза, не покидала Игоря ни на минуту. Только тогда, по его мнению, душа его успокоится. Когда в очередной раз он освободился из мест лишения свободы, то был рукоположен в сан – иерей, получил церковное имя Феофан и остался в зоне служить церковным капелланом. Как-то, будучи в наших краях, он все-таки нашел меня, а через меня и прокурора. У нас с ним был долгий, тяжелый разговор, о сути которого вам знать не обязательно. Позже Игорь ушел с колонии и получил приход в церкви святого Луки в нашем поселке. Там мы близко познакомились и подружились. Там осознали свою вину, хотя, как я уже говорил, были сами обмануты и поставлены в жесткие рамки закона. Мы искренне покаялись, исповедались и причастились. Господь простил нам этот грех. Однако оставался еще один человек – вы, Андрей Петрович, – который являлся основным фигурантом дела, не понесшим никакого наказания. Вначале мы хотели простить вас, отпустить с миром, забыть навсегда эту страшную историю, однако решили посмотреть на вас со стороны, на ваши дела, вашу жизнь. Может действительно, сыграла роль ошибка молодости, недомыслие, мальчишеская бравада и впоследствии вы будете добропорядочным человеком. Но нет, жизненные уроки не пошли вам на пользу. Праздная жизнь, алчность, разврат и тщеславие сделали вас ненужным для общества человеком. Вредным для общества…Как смертельный вирус… Многим, очень многим людям в своей жизни вы сделали больно. Скольких людей вы обидели, предали, через скольких переступили для решения своих карьерных вопросов… И хотя у вас позже появилась семья, родился ребенок, но что вы дали семье? Как воспитывали сына? Нелюбимая жена, от которой вы уходили в блуд, пьянство и во все тяжкие…Сын, который не видел отцовской теплоты и понимания… Все эти обстоятельства дали нам повод все-таки привлечь вас к ответственности за содеянное. Наказать вас. Но не просто, банально, наказать, как того хотел Игорь, а сделать это юридически тонко, в соответствии с законом и божьим промыслом. Тем более, что вы сами являетесь юристом и хорошо разбираетесь в судебных процессах. Нами был тщательно продуман план, как заманить вас на эту дачу. В апелляционном суде наш человек, представившись прокурором, как бы невзначай, указал вам дорогу, по которой можно гораздо быстрее добраться домой. На это вы клюнули. И действительно, повернули на нее, даже не поняв, что дорога давно не эксплуатируется из-за проведения на ней ремонтных работ. Эта дорога почти упирается в мой дом – дальше дороги нет – тупик. И если бы не ваша банальная авария, которую, кстати, мы предусмотреть не могли, то вы бы через пару километров уперлись в забор, ограждающий дом. От того места, где ваша машина сползла в кювет, дорога поворачивает направо, огибает лесопосадку с полем и ведет прямо к моему дому. Так, что, любезный Андрей Петрович, поняв, что заблудились, вы обязательно б вышли на меня. А дальше… А дальше вам все известно… – судья на секунду замолчал, словно о чем-то напряженно задумался. Его лоб покрылся холодной неприятной испариной, а большой красный нос, кажется, стал еще краснее. Судейская шапочка сползла почти до бровей и держалась лишь на выступающих из-под нее седых вьющихся кудрях. – И так, игра заканчивается, – вдруг внезапно, нарочито громко, обращаясь ко всем присутствующим, проговорил Башмаков. – Оглашается приговор… Подсудимый обвиняется… На основании полученных доказательств…Учитывая смягчающие и отягчающие вину обстоятельства…Руководствуясь статьями уголовного процессуального кодекса… Признать виновным… Приговорить к высшей мере наказания – смертной казни через смертельную инъекцию… Приговор привести в исполнение немедленно…

Последние слова приговора Андрей слушал, словно во сне. Что-то неестественно-жестокое было в словах судьи, что-то, не поддающееся никакому пониманию. Разумному осознанию того, что сейчас происходит в этих, похожих на зал судебного заседания стенах, и не бред ли это сумасшедшего. Его мозг работал, напряженно работал, но тело не слушалось. Он, как наркоман, вертел расширенными зрачками по сторонам, дико, испуганно оглядывая своих палачей, не в состоянии как физически, так и морально им противодействовать. Судья снова зазвонил в колокольчик и Андрей краем глаза заметил, что в гостиную вошли двое здоровенных мужчин, которых он ранее не видел, и направились прямо к нему. Сильные мускулистые руки схватили его под мышки, подняли, словно ребенка и понесли куда-то за толстые гобелены, где скрытая ими от лишних глаз, находилась еще одна дверь, ведущая в маленькую комнатку с белыми, словно больничными, стенами и ярким рассеянным светом, который исходил откуда-то сверху. Посередине комнаты стояла металлическая кровать, похожая на медицинскую каталку с колесами, и прорезиненным матрасом на ней. По обе стороны каталки свисали кожаные ремни с застежками для запястий рук и ступней ног человека. Маленькая подушечка в наволочке голубого цвета в голове каталки довершала это странное ложе. Мускулистые руки аккуратно положили тело Андрея на матрас и профессионально застегнули ремни на его запястьях и ступнях. Зашла Верочка, неся в руке капельницу, на которой были закреплены два медицинских флакона, в которых находилась какая-то светлая жидкость. Она подошла к Андрею, улыбнулась странной наигранной улыбкой, и мягко сказала:

– Не переживайте, Андрей Петрович. Я сейчас вставлю вам в вену катетер и введу раствор тиопентотал натрия. Это сильное снотворное, от которого вы уснете и ничего не почувствуете. Смерть будет легкая, гуманная, во сне…Может даже вы будете видеть сны… – С этими словами Верочка перевязала жгутом руку Андрея, обработала спиртом и легким движением вставила катетер для внутривенных инфузий. После чего выпрямилась, бросила мимолетный взгляд на его бледное, словно полотно, лицо, и быстро вышла из комнаты. Андрей остался один. Лампа сильно светила в глаза, мешая видеть что либо вокруг себя. Он понимал, что это уже не шутки, не игра. Это – реальность. Страшная, дикая, средневековая реальность. Но он ничего не мог сделать. Он не мог даже закричать, так, как язык не слушался. Внезапно Андрей услышал, как кто-то вошел в комнату. Мягкими шуршащими шагами к нему подошел отец Феофан – Младенов Игорь и положил свою ладонь ему на лоб. Боже! Какая горячая ладонь! Сколько же в ней тепла и энергии!

– Я пришел исповедовать тебя, сын мой. Есть ли что сказать тебе Господу?

– Прости…Прости меня, Игорь…Прости, отец Феофан… – преодолевая невероятное усилие воли проговорил Андрей и тяжелая соленая слеза тоненьким ручейком скатилась по щеке к уху, немного задержалась, и упала на голубую наволочку подушки. Затем еще одна и еще… Андрей плакал…Плакал, как младенец. Он плакал по своей семье, по своей мучительной жизни… Это были слезы сожаления, слезы искреннего раскаяния.

– Господь простит… – отец Феофан снова положил на мгновение свою горячую ладонь Андрею на лоб, словно прощаясь, и тот час, развернувшись, вышел из комнаты. Андрей повернул вслед за ним голову и увидел возле двери большое застекленное окно за которым стояли судья, прокурор и адвокат. К ним присоединился отец Феофан. И снова зашла в комнату Верочка, но уже молча, не произнеся ни слова, открыла краник на капельнице. Белая жидкость из одного флакона медленно поползла по трубочке к его еще живой, пульсирующей вене… Через мгновение Андрей погрузился в тяжелый, глубокий сон, вызванный действием сильного препарата.

* * *

Яркий, ослепительно-белый луч солнечного света пробил лобовое стекло автомобиля и заиграл на лице радужными нежными бликами. Солнечный зайчик затанцевал по волосам, лбу, и наконец добрался до закрытых веками глаз. Невольно вздрогнув всем телом, Андрей Петрович открыл глаза. Он находился в своей машине на водительском сидении, небрежно пристегнутый ремнем безопасности. На пассажирском сидении лежала его папка с документами. В замке зажигания был вставлен ключ, однако само зажигание включено не было. В приемнике играла легкая музыка, создавая в салоне какой-то умиротворенный комфорт. Его «Ниссан» стоял на обочине дороги, – не в придорожном кювете, а именно на дороге, по которой он накануне так неудачно ехал. Все функции автомобиля работали нормально, – даже печка выдавала приятное тепло. Часы на панели управления показывали без четверти восемь. Метель кончилась и утреннее небо давило на землю своей безграничной голубизной, без единого облачка и даже легкого намека на ночную непогоду. Розово-белое солнце игриво выглядывало из-за верхушек деревьев, бросая на одиноко стоящий автомобиль свои горячие руки-лучики, поглаживая, словно нежно лаская, холодный кузов «Ниссана». Все тело гудело от какой-то непонятной усталости. Неприятно болели суставы. Мозг еще до конца не мог осознать происходящего. Вот, он, Андрей, сидит в своей машине на обочине трассы. Все приборы работают нормально, машина заводится, – можно ехать. Как вообще он попал сюда? Незнакомая дорога, незнакомая местность. За лесопосадкой – поле, нет ни одного населенного пункта в пределах видимости. Стоп! А судья?… Отец Феофан?… Прокурор, адвокат… А их странная игра? Или это все сон, уставшее больное воображение попавшего в аварию водителя? Андрей постарался изо всех сил напрячь свою память, даже стал похлопывать себя по щекам, растирал ладонями лоб, но припомнить все, что с ним произошло, не мог. Да, был какой-то дом, в нем странные люди, похожие на комичных юристов, был священник… Да, именно священник – отец Феофан! Он точно запомнил это имя! И он знал этого отца Феофана! Знал его давным-давно, еще с юности! Что-то связывало их судьбы, что-то трагическое, неприятное, не уловимое его измученным умом. А игра? Странная какая-то игра… Игра в правосудие… Он – подсудимый, а они – судьи и палачи! Обрывки ночного кошмара размытыми фрагментами бомбардировали его мозг, пытаясь сложиться в осмысленные пазлы. Странно, – думал Андрей, – он добровольно рассказывал им свою жизнь, – как на детекторе лжи, словно под гипнозом, – а они обвиняли и обвиняли его в немыслимых преступлениях, и в конечном счете приговорили к высшей мере наказания – смертной казни!.. Казни через смертельную инъекцию! Андрей машинально закатил рукав пиджака вместе с рубашкой на левой руке повыше локтя и с ужасом обнаружил на его сгибе еле заметную розовую точечку от совсем недавно произведенного внутривенного укола. Внезапно лоб покрылся холодной испариной, а сердце сжалось от необузданного страха. Все, все, к черту отсюда! К черту! Сейчас нужно срочно уезжать… Приеду домой, подниму знакомых, полицию, – я найду этих уродов, обязательно найду и разберусь с ними! Ничего себе – игра?! Ничего себе – правосудие?! Чуть человека не убили! Твари ряженые!… Он развернул машину и резко нажал на газ. Тяжелая машина сорвалась с места, оставляя за собой клубы едкого выхлопного дыма. А на том месте, где она стояла секунду назад, на шершавом асфальтном покрытии, небольшим озерцом сверкала всеми спектрами света в лучах утреннего солнца, радужная лужица тормозной жидкости, вытекшей из тормозных цилиндров автомобиля «Ниссан-кашкай»…

Андрей Петрович не просто ехал – он летел по трассе, словно спешил на встречу своей смерти. Злость и обида заполняли его душу. Злость – на этих ряженых людей, а обида – на себя, за то, что так безвольно и легко поддался на их безумную игру. Но что-то все-таки было в этой игре правдой! Что-то, до сих пор не уловимое его мозгом, не было вымыслом, не было игрой воображения! Это была страшная правда его грешной жизни! Непреодолимый грех прошедших годов сковывал его душу, давил слезами горло и вырывался соленой жидкостью из воспаленных глаз. Андрей снова плакал… Но это были слезы очищения; слезы пусть и позднего, покаяния; слезы исповедующегося приговоренного к смерти преступника своему тюремному капеллану… Слезы комом наворачивались на глаза, текли по щекам, дорога, казалось, просматривалась через какую-то кривую линзу. Андрей ехал… Слезы не вытирал… Не мог…

За лесопосадкой дорога резко поворачивала вправо, огибая небольшой водоем, похожий на дикий пруд со склонившимися почти до воды на его отвесном берегу толстыми ветками акации. Андрей слишком поздно увидел поворот… Нога, нажатая на педаль тормоза, словно в бездну, провалилась к полу, не удерживающая усилием тормозной жидкости. Он понял, что это конец… Тяжелая машина, не вписавшись в поворот, на полной скорости капотом врезалась в одну из акаций, так, что двигатель срезало с кронштейнов и запихнуло в салон с такой силой, что разорвало половину машины вместе с сидевшим за рулем Андреем Петровичем. Потом кинетическая энергия ее снова развернула, ударив боком о ствол соседнего дерева, смяла боковые стойки и швырнула, как ненужную скорлупку в зеленую жижу пруда, образовав на его поверхности расходящиеся в разные стороны грязные неровные круги…

* * *

А в поселке, недалеко от районного центра, в старой, потрепанной временем, церквушке, давно не видавшей капитального ремонта, настоятель храма святого Луки – отец Феофан ( в миру Игорь Младенов) молча, наложив на себя крестное знамение, с молитвой за упокой, поставил на погребальный алтарь свечку… Она с первого раза не загорелась и отцу Феофану пришлось снова зажечь ее, что вызвало некоторое недоумение у его прихожан. Отец Феофан поежился, словно от пронзившего его холода и не оборачиваясь направился в свою комнату, расположенную за иконостасом. Как только он скрылся за дверью, из церкви вышла странная процессия. Это были четыре человека – трое пожилых мужчин и одна грузная женщина с огромной рыжей шевелюрой и мужскими чертами лица. Маленький тщедушный старикашка, полностью лысый, словно коленка, с коричневыми старческими пятнышками на лысой макушке что-то быстро говорил высокому худощавому мужчине в очках с темными линзами и огромными залысинами на висках, импульсивно размахивая руками, словно петух в курятнике. Чуть впереди, размашистым шагом, не обращая внимания на своих товарищей, шел тучный пожилой человек, уставив свой томный взгляд в землю, словно чувствуя за собой какую-то непреодолимую вину, легкой тенью скользившей по его усталому лицу. Седые, вьющиеся волосы ниспадали на его высокий лоб, при каждом шаге, обдуваемые ветерком, разлетавшиеся в разные стороны. С каждым вдохом ноздри крупного красного носа раздувались, со свистом втягивая в легкие свежий морозный воздух. Эта невеселая процессия медленно прошла от церкви к поселковому скверу, где минуту постояв, разделилась на две пары, которые, слегка поклонившись друг другу, разошлась в разные стороны. Седовласый мужчина пошел вместе с грузной мужеподобной женщиной, взяв ее под руку, а маленький плюгавый старикашка – вместе с высоким худощавым мужчиной в очках. Маленький рост старичка отчетливо контрастировал с высоким ростом мужчины и эта парочка рядом производила собой комичное зрелище…

К О Н Е Ц

Декабрь 2016 – Январь 2017 года.