Девяностые

Двадцать минут растягиваются безмерно… Поезд движется со скоростью человека, часто вообще замирает, содрогается, потом толчками, будто из последних сил, трогается дальше.

Парни беспрерывно смотрят в окно. Называют места, мимо которых проезжают:

– Пискарёвка… Богословское кладбище… Цоя здесь похоронили… Кушелевка… Кантемировка…

– Вот, чуваки, – говорит Даня. – Возвращаемся, а Цоя нет, Майка нет, «Аквариума» нет.

– И Ленинграда нет, – подхватывает Гурыч, – Санкт-Петербург. И что нас ждет вообще…

Балтон хлопает его по спине:

– Не ссы – прорвемся! – Но настоящей уверенности в его голосе не слышно.

4

Не стали ломиться первыми – дождались, пока выйдут другие пассажиры, тогда уж чинно, слегка вразвалку, двинулись из вагона. Вещей почти нет – у каждого обязательный дембельский дипломат, у Балтона с Гурычем еще и спортивные сумки… Конечно, можно было купить за копейки «заполярку» – отличный, теплый бушлат, – другое обмундирование, но Женька не стал. И денег жалко, и не хотелось тащить в гражданскую жизнь следы службы.

Если Степаныч не сохранил его вещи или умер вообще, купит самое дешевое на рынке. А шинель побудет вместо пальто – у нефоров это модно.

На перроне сразу столкнулись с сопровождающим. Как мгновенно исчез сразу после Сортавалы, так же неожиданно возник.

– Все здесь? – пробежал взглядом по головам, открыл первый военник: – Гурьянов.

– Я.

Сопровождающий протянул военник ему:

– Держи. Спасибо за службу… Колосов.

Мгновение Женька решал, как отозваться, но ничего не придумал, кроме этого привычного «я».

– Держи. – В военник был вложен маршрутный лист. – Ты на родину?

– Посмотрим.

– Учти, через две недели обязан встать на воинский учет. Иначе – вплоть до уголовной ответственности.

– Угу…

– Так, – сопровождающий не стал лезть в бутылку, хотя от «угу» покривился. – Так, Потапов.

– Здесь.

Женька отошел на пару шагов, закурил. Сигарет оставалось полторы пачки… За неделю до дембеля автолавка неожиданно привезла к ним на заставу не старую пересушенную «Астру» и не дорогущие, по десять в пачке, индийские, а нормальный «Бонд». Женька купил блок и вот растянул. Позавчера, перед отъездом с заставы, набил ими, а не пайковым «Памиром», традиционную дембельскую колодку – в деревянную плашку с отверстиями для пятидесяти патронов вставил сигареты и угостил остающихся. Пацанов было четырнадцать человек, кому-то досталось по три сиги. В тот момент он не жалел, а теперь надо думать, где купить курева – с ним, говорят, и здесь дефицит…

– Счастливо, товарищи солдаты! – громко говорит сопровождающий и почти бегом направляется к вокзалу. Вряд ли куда торопится, наверняка хочет скорее отделаться от них.

Женька, Гурыч, Балтон, Потап, Даня, Вака стоят кружком на уже опустевшем перроне. Сейчас попрощаются и больше, скорее всего, никогда не увидятся.

– Ну, давайте!

– Счастливо!

– Мочи?те, чуваки!

Короткие объятия и отпихивания – будто отправляют друг друга в далекий путь… И уже оказавшись один, шагая со своим дипломатом по площади Ленина, Женька удивился – почему никого из них не встречали? Ведь есть же родители, братья-сестры, может, у кого девушки… Или не принято сообщать о номере поезда, вагона, чтоб не показывать чувакам радостные слезы матерей, чтоб не слышали: «Сыночка мой родной!..»

Заметил слева, через дорогу, светящееся голубым слово «Гастроном». Решил зайти. И так поглазеть, и, может, чего купить. С пустыми руками на ночлег являться некультурно…

Гастроном был просторный, потолки высокие, стены облицованы старой, надежной плиткой. Простор усиливала пустота. Ни людей, ни продуктов. На полках стояли пирамидками упаковки детского питания с румяным младенцем, в витринах-холодильниках под стеклом выложены ромбики из кильки в томате и салата из морской капусты. На одном поддоне зеленело что-то вроде той же морской капусты или папоротника…

Возле весов, облокотившись о прилавок, дремала продавщица – стук подбитых Женькиных ботинок ее не потревожил. Скорее всего, уверена, что он ничего не попросит… Почти напротив прилавка была огороженная фанерой и оргстеклом касса. Кассирша тоже дремала.

Женька растерянно постоял, поозирался и тут заметил столб из нескольких пластиковых ящиков. А в них – пепси-кола! Почему-то не там, по ту сторону прилавка, не на полках, а здесь, рядом с кассой.

Он сделал шаг к ящикам, и кассирша сразу очнулась. Подобралась, уставилась на Женьку.

– Можно три бутылки? – сказал он, вытягивая из брюк пачку денег.

– А тара есть на обмен? – Голос у кассирши был раздраженный, точно посылающий подальше.

– В каком смысле – тара?

Она присмотрелась, видимо, осознала, что перед ней пришелец из другого мира, и объяснила почти по-доброму:

– Для того чтобы купить полную, нужно принести пустую бутылку. Требование завода… Стоимость стекла вычитается…

После гастронома и вокзал, и площадь с фигурой Ленина на башне броневика, и дома вокруг показались Женьке не такими уж веселыми, живыми. Не как два года назад. Чем-то таким из времен Гражданской войны веяло.

Да, хотел увидеть праздник и салют в свою честь – вот он я, я вернулся, встречайте и радуйтесь – а обнаружил зимний будний вечер в городе, переживающем не лучший свой период.

Конечно, почти ежедневно Женька смотрел программу «Время»: это была обязанность свободных от службы – политически развиваться; разворачивал приходящие на заставу газеты, чувствовал неладное в письмах от родителей. Но чтобы так… пустой магазин… Пепси в обмен на пустую бутылку… горящие через один фонари, холмы неубранного снега…

5

План действий на остаток сегодняшнего дня у Женьки был простой: добраться до своего армейского друга Лёхи Нехорошева и у него переночевать. Лёха был не просто товарищем или сослуживцем, с которым общаешься по обязанности или от скудости людей вокруг, а именно другом.

Увольняясь весной, Лёха взял с Женьки слово приехать к нему. «Обязоном, понял? Посидим, отметим, и поживешь, если надо – у нас квартира в центре, на Лиговке, четыре комнаты».

В начале октября, когда вышел приказ об увольнении солдат осеннего призыва – «пингвинов», Лёха – «фазан» – единственный прислал на заставу, но адресованную Женьке (иначе бы не доставили), телеграмму: «Ребята поздравляю желаю быстрее оказаться дома Женька Колосов жду». Остальные из дембелей прошлых партий промолчали. Да вряд ли и заметили такой важный для тех, кто служит, приказ.

Звонить Лёхе Женька не стал, хотя номер его телефона был записан в блокнотике. Боялся, что если Лёха начнет искать повод отказаться его принять, то дружба их треснет. И придется мучительно думать, где ночевать. На Степаныча надежды почти нет – Женькину комнату наверняка сдает, – да и не хотелось ехать сегодня к нему. Хотелось поболтать с Лёхой, рассказать про заставу, оставшихся пацанов – Лёхиных «сынов», которые теперь на пороге перехода в дембеля, про Женькиных «сынов», про офицеров, прапора-хомута… Может, и выпить что найдут…

Собрался было идти пешком. Сейчас казалось, что не так уж далеко – через мост на Литейный, по нему до Невского, а там налево, на Лиговку. Но нескольких минут на улице хватило, чтоб начать мерзнуть. Зря не взял ушанку, а фуражка только холодит, да и ботинки вот-вот промокнут; брюки-парадки тонкие, а кальсоны Женька из дембельского ухарства не надел, сдал при увольнении.

Был уже восьмой час, но людей в вестибюле метро битком. Это ведь привокзальная станция. Женька давно заготовил пятак, мечтал, что вот сейчас сунет его в щель турникета, услышит приятный звяк и королем пройдет к эскалатору… Раньше часто сидел на ступеньках, но сейчас, в шинели, не будет, конечно. Будет стоять, светя зеленым сукном погранцовского фургона.

Бросил монету, услышал звяк, пошел, и – с одной стороны по бедру, с другой по дипломату хлестанули стальные клешни, преградили дорогу. И тут же его крепко взяли за плечо, отвели от турникета. Развернули лицом к себе двое мужиков.