Команда: военно-театральная комедия

– Я если сейчас не выпью, то и до двадцати не доживу, – нехотя заявил Шапочкин и с каким- то молодецким прищуром посмотрел на пионерок.

Ему было важно, что уже в первый день он обратил на себя внимание этой привлекательной девушки. С такими оборотами можно было поверить в долгожданный, но уже близкий успех. Ромуальд не спеша сделал ещё два крупных глотка.

– Неважно, сколько ты проживёшь, главное – как, – заявил он.

– Ты что, как Алик, хочешь только до двадцати пяти, и всё? – с ужасом уточнила Ксюша.

– Разумеется. Дольше жить интеллигентному человеку как-то неприлично, – парировал Ромуальд.

К скважине подошёл начальник Куроедов:

– Так, народ, чего ждём? Набрали воды – и вперёд, расставляем палатки.

Куроедов подставил под струю свою большую керамическую кружку, налил воды и выпил её до дна. Пионеры в недоумении посмотрели на начальника.

– Ну, чего замерли, через час встречаемся за столом.

– Простите, Нестор Игоревич, – робко спросила долговязая пионерка Ирэн, вязко растягивая слова, – а разве её можно пить? Это не вредно?

– Говорят, дольше двадцати пяти не проживёшь, – поддержала вопрос подруги Ксения.

– Кто сказал? Она у нас на подходе системным фильтром очищается, каждую неделю заборы делаем, проверяем.

– А запах? Как же запах? – иронично уточнил опытный копатель Борман.

– Всё это как-то странно, – добавил Ромуальд, продолжая поселять в юных археологах ужасные сомнения.

– Запах через пять минут выветривается. Вы чего, забыли что ли?

– Вам хорошо, вы уже больше двадцати пяти лет прожили, а как же ребята? – продолжал Борман.

– Народ, кончай пионерам лапшу на уши вешать, – почувствовав подвох, ухмыльнулся Куроедов. – Нормальная вода. Пейте, ребята, не бойтесь.

«Старики» и начальник захохотали.

Через минуту и пионеры стали судорожно смеяться, некоторые из них даже обнялись. Они догадались, догадались, что это была обычная шутка, с которой встречали всех вновь приехавших в экспедицию, но, правда, воду в этот день никто из них пить не стал.

День пролетел незаметно. Все расставляли палатки, раскладывали вещи, рыли новую яму-туалет и передвигали на неё небольшой деревянный домик. Затем стали поливать друг друга из шланга, кидались тутовником. Настраивали гитару и пели под неё песню о пуле, которая, пролетев, пробила грудь отпетому бандиту и махновцу, не желающему вступать в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Так, в трудах и забавах, лагерь уснул, забывшись после первого бесконечного дня.

«Похоже, я её поразил, – размышлял Ромуальд, погружаясь в сон. – Реально поразил. Она больше всех смеялась. Балашиха – какой прекрасный город эта Балашиха, как мне нравится этот город», – смаковал Ромуальд приятную мысль.

Ему показалось, что он летит над этим сказочным чудесным градом с золотыми огоньками, светящими над высокими старинными башенками. Ветер обдувает его длинные светлые волосы, а рядом с ним летит она, в розовой футболке с Микки-Маусом на груди. «Ты любишь Балашиху?», – спрашивает Жанна. «Конечно, конечно, я люблю Балашиху, – отвечает Ромуальд, протягивая к ней трепетные руки. – Я очень, очень, очень люблю эту Балашиху. Люблю и хочу её…».

– Балашиха, на выход! – прозвучал бойкий голос Алика Макарова. – Рота, подъём! – добавил он свой любимый утренний призыв.

Стрелка на часах показывала шесть утра. Ромуальд сумел это разглядеть сквозь пелену полуоткрытых глаз. За столом уже сидели все – и «старики», и пионеры, и даже те, кого Шапочкин ещё не сумел увидеть в первый день. Были две дамы приятного телосложения, но с болезненным и усталым взглядом, говорящим о бурно проведённой бессонной ночи. По всей видимости, наложницы кого-то из «стариков», но кого? Эту тайну дамы всегда уносили с собой вместе с миской каши на завтрак и ужин. Так было и в этот раз: взяли, положили и удалились отсыпаться перед следующей трудовой ночью. Все остальные сидели на длинных лавках вдоль стола и молча ели гречку. Отчего-то чесалось тело. По-моему, у него началась аллергия на ранний подъём. Тело кричало, сопротивлялось, не слушалось, возмущалось: «А где же праздник, куда он делся? Подайте мне его немедленно!». Праздник услышал и быстро пришёл на выручку. Уже через пять минут он собрал отряд и повёл за собой. Все взяли тачки, положили в них лопаты штыковые и совковые, щётки, веники, кирку и покатили всё это гуськом на холм, стоящий в отдалении от лагеря. Покатили для того, чтобы копать, чистить, возить, вставать, нагибаться, поднимать и опускать руки и ноги – короче, давать ошалевшему от раннего подъёма телу этакую яркую физическую нагрузку. Данную нагрузку обычно давали до того момента, пока тело не погружалось в подлинный безотчётный праздник.

На вершине холма находилось скифское городище. Большими квадратами с земли был снят дёрн. Каждый из них был раскопан примерно на метр вглубь. Бровки, то есть края квадрата, были зеркально зачищены, внутрь спускалась широкая деревянная доска для удобства закатывания и выкатывания тачки. Внутри квадратов виднелись ямы. В основном это были мусорные скифские ямы, в которые горожане скидывали всё, что им было не нужно. Археологам же это было очень нужно, потому как мусор со временем имеет свойство превращаться в артефакты. В некоторых квадратах ямы соединялись между собой довольно просторными туннелями – так, что по ним можно было ходить, практически не сгибая головы. Каждый день археологи искали в этих ямах и туннелях глиняные п`ифосы, то есть большие горшки. Искали также и горшки поменьше. По фрагментам складывали находки в целое из стенок, донышек, ручек и венчиков. Ужасно радовались какой-нибудь деревянной иголке и впадали в дикий восторг, найдя маленькую железную монетку, напоминающую искорёженную пуговку. Счастливчика ждали три банки сгущённого молока.

Всё это Ромуальд уже знал наизусть, и не венчики и монетки привлекали его внимание, а оголённые женские ножки, выпуклости под футболками, вьющиеся локоны волос – то есть юные и привлекательные пионерки из Балашихи. Вот что занимало его в это утро.

Быстро пролетела первая неделя, наступил выходной день. Начальник решил, что всех нужно вывезти на море. Для этого дела заказали крытый грузовик, прозванный в отряде «крокодилом». Все запрыгнули в кузов машины, уселись – кто на деревянные лавки, а кто просто на пол, подстелив туристический коврик. Машина резко тронулась и поскакала по степной дороге в сторону моря. Причём действительно было ощущение скачек. Тот, кто не успел вставить ноги в стремя и крепко ухватиться за уздечку, немедленно вылетал из седла. Все, сами того не желая, стали прыгать друг на друга, как пинг-понговые мячики в спортлото. Причём каждый из мячиков реально имел свою цифру. На колени к Ромуальду приземлилась Ксения с весом примерно в 40 кг, затем она улетела, освободив место для долговязой Ирэн с массой в 45. После долговязой на колени к Ромуальду приземлилась Нателла Шульц с цифрой 60. Шапочкин сразу догадался, что это – победительница лотереи. Нателла удобно уселась и почему-то не улетала с колен до конца поездки. «Ой-ё, только б не травмировать гусара, – забеспокоился Ромуальд. – Иначе вся экспедиция коту под хвост».

Машина приехала на море в Коровью бухту. Почему она называлась Коровьей, никто не знал, но молока тут явно не давали. Вместо молока «старики» захватили с собой ящик крымского портвейна с ярким названием «Алушта». Все стали раздеваться до плавок и купальников и прыгать в тёплые прибрежные волны Азовского моря. Ромуальд немного замешкался, но уже успел снять футболку и оголить своё щуплое скелетообразное тело с небольшими проблесками мышц в районе груди и плечевого сустава. Он сразу же немного напряг этот «перспективный район», дабы казаться чуть-чуть пофактурнее, но через секунду размяк, случайно задетый бицепсом пробегавшего к морю Бормана. «Ничего, – подумал Ромуальд, – зато я сухожилый и у меня крепкая кость».

Жанна, так же, как и другие девчонки, разделась. Скинула с себя футболку и лёгкую коротенькую юбку, оставшись в открытом ярко-розовом купальнике, сидевшем точно по её девичьей фигуре, заметно выпуклой только в районе груди. Гибким движением рук она собрала густые каштановые волосы в хвост и закрепила его алой резинкой. Жанна потянулась вверх, волнообразно вытягивая руки к небу, затем развела их в стороны, опустила и неспешно двинулась к морю. В этот момент Шапочкину показалось, что у него внутри взорвалась грозовая молния и её боевые кругообразные волны ударили во все части его хрупкого тела. Под воздействием этой молнии коротенькие джинсовые шорты Ромуальда как будто бы выдавило изнутри. Они напряглись, стали упругими и гордыми, образуя впереди странную выпуклость в виде небольшого холмика. Шапочкин срочно опустил руки на холмик.

– Давай к нам, Ромуальд, – крикнул Алик Макаров.

«Старики» уже стояли по плечи в море и передавали по кругу открытую бутылку портвейна.

– Чего ты забыл там, снимай шорты и вперёд, – поддержал товарища Коля Табашидзе.

Шапочкину ужасно хотелось в море, ужасно хотелось сделать глоток портвейна. Он помнил это приятное чувство, когда вино, опускаясь в тело, создавало лёгкий озноб, вызываемый контрастом между горячительным напитком и прохладной водой. Но его руки прикрывали холмик на шортах, который не только не уменьшался, а наоборот, рос под воздействием какой-то сверхъестественной силы. Снять эти шорты и остаться в плавках было совсем нереально. «Кто знает, – думал Ромуальд, – если через джинсу так прёт, то непрочные трикотажные плавки может просто разорвать к чёртовой бабушке!».

В этот день Шапочкин так и не вошёл в воду. На обратном пути на него снова приземлилась Нателла Шульц. Она приятно удивилась странной выпуклости в шортах. На что Ромуальд тихонько просипел, что пишет рассказы и забыл вынуть из кармана ластик.

Вечером все сидели у костра и пели песни по девичьим тетрадкам. Ксения, поправив очки, снова нехорошо скатившиеся на кончик её носа, взяла передаваемую по кругу гитару и запела какую-то странную песню о зелёной карете. Бывалые археологи уже успели прозвать Ксению хлёстким именем «Пятиглазая». Она часто говорила, что обладает внутренним зрением, то есть дополнительным глазом. И вот при подсчёте всех её глаз вместе с очками получалось ровно пять.

– Спят ежата, спят бобрята, кенгурята и ребята, лишь, лишь, лишь зелёная карета мчится где-то в вышине, – затянула Ксения слова этой убаюкивающей песни.

Ромуальд, сидя на траве, качнулся немного влево, затем вправо. И вдруг ему стало так хорошо, что он оторвался от земли и неспешно улетел в вечернее небо. Улетел куда-то высоко-высоко, туда, где маленькие звёздочки стали подмигивать ему своими хитренькими глазками и улыбаться наивными детскими улыбками. Ромуальд увидел себя сидящим в волшебной зелёной карете. Её золотые перильца отражали игривые лучики лунного света. Карета неслась легко и весело. Ромуальд заметил, что вместо лошадей в неё были впряжены долговязая Ирэн, «пятиглазая» Ксения и правая пристяжная Нателла Шульц. Рядом с ним сидела Жанна. Она нежно улыбалась Ромуальду: «Иди, иди ко мне, мой милый, мой ненаглядный лётчик, дай, дай я обниму тебя и прижму к своей груди. Какие у тебя усталые мозолистые руки. Иди, отдохни тут, рядом со мной». Ромуальд прижался, прижался к чему-то горячему и живому. Лошади понесли, а точнее, Ирэн, Ксения и Шульц, затем бойко подняли свои гривы и заржали, заржали неистово и протяжно.

– Ты куда упал?! – раздался нездоровый смех Алика Макарова.

Ромуальд очнулся и увидел себя лежащим на безразмерной груди Нателлы Шульц. Все ржали, ржали как лошади. Жанна тоже смеялась. Только Нателла делала вид, что ничего страшного не произошло. «Ну уснул, ну упал, зачем разбудили юношу»? – выражала она на своём безмятежном лице.

– Ты хоть знаешь, что с этим нужно делать?! – поддержал шутку товарища Лёха Борман.

Тут все вообще повалились от смеха на траву.

Нервничая и поёживаясь от незапланированного публичного осмеяния, Ромуальд забрался в палатку и быстро уснул, предварительно уверив себя, что завтра начнёт действовать.

«Хватит, пора брать быка за рога. А то так и будут все надо мной ржать. Всё, завтра я стану мужиком, завтра или никогда! До конца смены осталось двенадцать суток, на счету каждый день».

На следующее утро на раскопе Ромуальд веселее всех бегал по квадрату, толкая перед собой зелёную металлическую тачку. Парни-пионеры нагружали её доверху, вытаскивая из ям всё новые и новые залежи земли. Шапочкин крепко напрягал сухожилие руки и, разогнавшись, вывозил тачку по шатающейся деревянной доске наверх из раскопа.

– Давай к нам, к нам давай, – слышались голоса ребят, призывающих к себе тачечников. Шапочкин был на кураже, он успевал оббежать за десять минут сразу несколько квадратов. Особенно, как-то по-балетному, он пролетал мимо Жанны и её подруг.

– Ромуальд, ты сегодня какой-то особенный, – прищурилась Ирэн.

В этот момент она показалась Шапочкину весьма привлекательной и не такой уж долговязой.

– Я вообще волшебный парень и при этом ужасно техничный и галантный, – парировал Ромуальд, продолжая катить тачку.

Девушки засмеялись.

«Всё, это мой шанс, – на секунду задохнулся Шапочкин. – Я чувствую, чувствую, как во мне заработал какой-то магнит. Он тянет, он манит, он поджимает ко мне этих девонек. Они уже не в силах бороться с собой. Так, где? Где резиновый друг? В кармане, в кармане, где же ещё, он всегда со мной ещё с Курского вокзала. Нужно быть готовым в любой момент и к любой ситуации. Сейчас, вот сейчас кто-нибудь из них предложит мне сходить вместе в лагерь за водой. Мы спустимся вниз. И тут я как бы невзначай предложу ей заглянуть в мою палатку, посмотреть кузнечика. Это будет мой шанс. С кузнечиком я придумал заранее, он уже вторые сутки томится у меня в стеклянной банке. Хоть бы это была Жанна. Хоть бы это была она! Ярче, ярче свети, крымское солнце, обжигай, обжигай своими горячими лучами. Мне нужно, чтоб эта девушка захотела пить!».