Эригена и не только

– Любишь книги?

– Очень люблю. Когда брат Иоанн назначил меня библиотекарем, я был счастлив.

– Сколько всего монахов в аббатстве?

Мы отдыхаем на невысоком холме в полумиле от монастыря, его хорошо видно сверху, дымок из кухонной печи струится вверх, растворяясь в прозрачном воздухе. Тихо, природа застыла в ожидании осени.

– Восемнадцать, – говорит брат Тегван. – Без Иоанна Скотта.

– Тебя ведь не было в Малмсбери, когда Эригена умер?

– Не было. По поручению аббата я отправился в Гластонбери. Недалеко от монастыря на руинах римской виллы братья нашли несколько свитков, написанных по-гречески. Настоятель Гластонбери попросил Иоанна Скотта прислать человека, знакомого с эллинским языком, чтобы разобраться в рукописях.

– Обнаружилось что-то интересное? – спросил я.

– Любопытные книги, – сказал брат Тегван. – Трактат «О соборах» святого Илария Пиктавийского (15), несколько язычников римских авторов, их имена мне ничего не говорят, кроме Марциана Капеллы (16). Я первый раз такое увидел, переводы с латинского на греческий. У меня сложилось впечатление, что римляне, жившие на вилле, упражнялись в литературном мастерстве. Некоторые фрагменты свитков повторяются, но каждый раз немного иначе, будто переводчик шлифовал свое искусство.

– Когда ты вернулся, Эригену уже похоронили?

– Да. Я спросил, как он умер, келарь брат Ансельм, он замещает сейчас покойного, приора у нас нет, сказал, что Иоанн Скотт отошёл к Господу ночью во сне.

– Ты не поверил? Почему?

– Его все ненавидели, – сказал брат Тегван. – Все, кроме меня. Ты, верно, думаешь, брат Эльфрик, что монастырь это такое место, где все только и размышляют о приближении к Господу нашему. Может, в других аббатствах так и обстоит, только не у нас. Пожрать послаще да поспать подольше, да попенять крестьянам, что мало провизии принесли во славу церкви и попугать мором или набегом данов за нерадивость, вот и вся забота. На всенощной с такими гнусными рожами стоят, что поневоле вспоминаю того языческого императора, который монахов назвал трутнями на теле государства. Я потом себя за эти мысли корю, епитимью сам на себя накладываю, сплю зимой на голом полу и питаюсь только водой и хлебом. А тут такой человек пришёл, заставляет мысль будоражить, за что моим братьям его любить.

– Ты же утверждал, что Эригене книги были любезнее, чем люди?

– Так оно и есть, – сказал брат Тегван. – Но брат Иоанн не давал обет безмолвия. Он с моими братьями разговаривал, заставлял святых Отцов читать, я тебе говорил, библиотека у нас хорошая, часто рассказывал, как жил при дворе франкского короля. Как бы лучше выразиться, он их тащил к Свету, а им разве это нужно?

– Странно, – сказал я. – Обычно люди стремятся к Свету, всегда любопытно послушать человека, который много знает и много где побывал.

– Ты не понимаешь монашеской жизни, брат Эльфрик. Спрятаться от мира с его вопросами, сидеть в потёмках, вот главная цель. «Lucumbrum» – огонёк горящей пакли, который светится во мраке нашей общей кельи зимними и ненастными днями, лежать, съёжившись от страха, что лишние мысли появятся в голове – вот наша истинная вера.

– Скудная вера, прямо скажем, брат Тегван.

– Мир ещё хуже, – уверенно сказал брат Тегван. – Кроме того, в мире почти нет места книгам, а здесь, в аббатстве, это место есть.

– Ты ставишь меня в крайне неловкое положение, – сказал я. – Я полномочный визитатор архиепископа Кентерберийского, я должен разобраться в обстоятельствах смерти аббата Иоанна Скотта, но я не могу строить подозрения на твоих расплывчатых ощущениях. Вдруг это тебе всё пригрезилось во время длительного поста.

– Я слышал разговор, – сказал брат Тегван.

– Что за разговор? Когда?

– Несколько месяцев назад, между келарем братом Ансельмом и братом Улфертом, он единственный чужак среди наших, фриз из Австразии (17), был назначен в монастырь в тот же год, что и Иоанн Скотт. Я почти не сомневаюсь, что брат Улферт «circatores» (18).

– Если ты прав, он не слишком удачно выполнял свои обязанности, – заметил я.

– Или напротив, – туманно ответил брат Тегван. – Сначала меня смутило то, что брат Улферт зачастил в библиотеку, раньше за ним такого греха не водилось. Читал он всё время одну и ту же книгу «О граде Божьем» блаженного Августина. Когда ты его увидишь, поймёшь, почему я насторожился. Здоровенный фризский неотёсанный мужлан, странно, что грамотный, удивительно, как он монахом оказался, такому боевой топор сподручнее, чем кадило.

– Пути Господни неисповедимы, – жёстко сказал я. – Каждый по-разному приходит к пониманию бога. Напомню также, что волк обычно скрывается под личиной овечки. Следить за братьями во Христе исподтишка не слишком достойное занятие для почтенного монастырского библиотекаря, не находишь, брат Тегван?

– А что мне оставалось делать? – возразил он. – Я чувствовал, что с появлением этого брата Улферта готовится что-то нехорошее. И я не ошибся. Они разговаривали за дровяницей, она находится позади кухни, я растапливал свиной жир, чтобы смазывать пергаментные куски для большей упругости, до обеденной трапезы ещё было долго, братья полагали, что на кухне никого нет.

– Этого скота Скотта не остановить, – сказал брат Ансельм. – Я ведь притворяюсь его другом, он мне читает главы из своего сочинения «Перифюсеон». Бесовская сила водит его рукой, дорогой брат. Он рассыпает похвалы блаженному Августину, а на деле камня на камне не оставляет от учения великого Гиппонца (19). Бог, видите ли, прост, между Божественным Откровением и разумом нет противоречия. Чтобы приблизиться к заветным тайнам мироздания, не надо ничего, кроме насущного желания и острого ума. Но если всё так элементарно, получается, что церковь нужна только для глупцов.

– Соглашусь с тобой, дорогой брат, – произнёс брат Улферт. – Это ересь, заумная, книжная, но от того не менее опасная. Однако ты ведь знаешь о том почтении, какое имеет Эригена среди королей и у Его Святейшества. Я могу донести, но вряд ли моё скромное письмо возымеет должное действие. Многие полагают, что Иоанн Скотт находится в том возрасте, когда проблема разрешится сама по себе.

– К сожаленью, он не затворник, – сказал брат Ансельм. – Его слушают, его пустые мысли повторяют, этот простачок брат Тегван усердно пишет целыми днями в библиотеке. Что он пишет, может быть, копирует труды Эригены?

– Брат Тегван не так прост, как кажется на первый взгляд, – сказал брат Улферт. – Он похвалился мне, что мечтает написать хронику англо-саксонских королей.

– Этого только не хватало, – сказал брат Ансельм. – Чтобы имя Эригены осталось в веках. Я знаю, ты не зря назначен к нам, дорогой брат, донеси, куда следует, что ересь буйным цветом цветёт в тихом английском болоте.

– И всё, – разочарованно произнёс я. – Желание очернить никак нельзя назвать благонравным, но при чём здесь убийство?

– Я не знаю, – хмуро сказал брат Тегван. – Я знаю лишь, что когда уходил в Гластонбери, Иоанн Скотт был здоров и спокоен духом, а когда вернулся, он был мёртв.

– Скажи, пожалуйста, ты рассказал аббату о подслушанном разговоре?

– Нет, я побоялся, что он отругает меня. Он и сам хорошо понимал, в каком окружении пребывает. И жаловаться епископу ему формально было не на что. И бежать некуда.

– Ладно, спорить не буду, – сказал я. – Пойдём в аббатство, нас, наверняка, уже заметили, решат, что замышляем что-то недоброе. У вас, как я понимаю, это принято.

Ворота открыл высокий худой монах с многочисленными следами оспы на лице.

– Рад видеть визитатора Его Высокопреосвященства, – нарочито громко сказал он, как бы отвечая на вопросы собратьев о тех двух людях, что больше часа сидели на холме перед аббатством. «Не скрывает, что готовились», – подумал я.

– Ансельм, келарь монастырский. С возвращением в родную обитель, брат Тегван, – он небрежно кивнул в его сторону. – Дорога была спокойной?

– Бог миловал, – сказал я. – Происшествий не было.

– Слава Вседержителю. Вы вовремя пришли, как раз к обеденной трапезе. Вкусим, а после, полагаю, почтенному визитатору хотелось бы отдохнуть после долгой дороги. Мы подготовили гостевую келью, – лицо брата Ансельма излучало полную уверенность в себе. – Темнеет уже рано.

– Не буду нарушать ваш распорядок, – сказал я. – Ты прав, брат Ансельм, утро вечера мудренее.

Отобедав варёными пастернаками и «Karpie» (20), я с наслаждением закрылся в назначенной мне келье.

Признаться, за время пути из Оксфорда я устал от общества брата Тегвана. Как хорошо известно Его Высокопреосвященству, я не раз выполнял щекотливые поручения епископской кафедры и поэтому глаз на людские пороки у меня намётанный. Брат Тегван, вне всякого сомнения, человек нервный, мнительный, не способный обуздывать собственные фантазии, возможно, из-за того, что больше общается с книгами, нежели с людьми.

Однако не бывает дыма без огня, во всей риторике брата Тегвана сквозила интонация, с которой, пожалуй, в душе, а не разумом, был согласен и я. Не может быть так, чтобы такой великий учёный муж, как Иоанн Скотт Эригена, светоч божественной мудрости, как льстиво называли его при дворе короля франков, подаривший нам как бы новую Вульгату (21) – простой и понятный перевод «Небесной иерархии» святого Дионисия Ареопагита, умер вот так запросто, во сне, словно обычный пастух или королевский нотариус, без толпы неутешных учеников у смертного одра, без последнего напутственного слова потомкам, в тиши английского болота, как зло выразился брат Ансельм, если, конечно, принять на веру слова брата Тегвана. Было в такой неинтересной смерти нечто нелепое и даже оскорбительное для пытливого ума.

Я растянулся на циновке, брошенной на обычную деревянную скамью. Что я, собственно, знаю о великом богослове Иоанне Скотте Эригене? Не так много, на самом деле. Эригена человек, имя которого у всех было на слуху, но если задаться изучением его биографии, сразу возникнет множество вопросов. В Галлии, при дворе Карла Лысого, он появился внезапно, среди огромного количества беглецов из Ирландии. Достоверно, что он из «египтян» (22), заверили меня на кафедре архиепископа Кентерберийского, иначе откуда такое блестящее знание греческого и восточных богословов. Тогда ему было лет тридцать пять, подумал я, как ни фантастично это предположение, он действительно мог путешествовать и побывать в Афинах и Константинополе, надо будет расспросить брата Тегвана, не упоминал ли Иоанн Скотт о том периоде своей жизни. Впрочем, это не столь важно. Важно другое, человек он был упрямый и несгибаемый. Если магистр Оксомий верно изложил суть его учения о предопределении, это самый короткий путь на костёр. Тем не менее, на костёр он не попал, что, конечно, чудо, но должна быть и приземлённая причина.

Причина, вероятно, кроется в том, что он был лекарем и учителем молодых франков из знатных семей, подумал я, несколько лет назад из аббатства Лан в Южной Галлии к нам на кафедру доставили книги, в одной из них, как помню, были рецепты Иоанна Скотта для лечения водянки и других болезней, а в другой – его замечания по латинской грамматике. Для практичного короля Карла эта деятельность Эригены была не менее важной, чем теологические споры. Судя по всему, франкский король был вынужден согласиться на отъезд Эригены из континента, зная, что Его Святейшество Иоанн VIII распорядился изъять из монастырских библиотек все экземпляры трактата Иоанна Скотта «О божественном предопределении» и сжечь их как еретические книги. Вскоре после отъезда Эригены римский понтифик короновал Карла императором Священной Римской Империи.

Смею предположить, что и наш король Альфред, приглашая Иоанна Скотта в Уэссекс, надеялся увидеть в его лице достойного наставника для молодёжи, хотя, безусловно, не моё дело изучать волю миропомазанника.

Рискну также предположить, что теологам Оксфордской школы авторитет Эригены показался уж слишком великим, подрывающим основу их благополучного существования, и они, пользуясь выражением брата Тегвана, выжили его, убедив принять монашеский сан и удалиться в монастырь. У меня нет сомнений в искренности христианской веры Иоанна Скотта, но, допускаю, что ему приятнее было бы проводить время при королевском дворе, чем в аббатстве Малмсбери. Но поскольку наш король чрезвычайно занят войной с данами, произошло так, как произошло.