Тугая плеть в руке его

– Сказочный остров, – сказал Аладдин. – Где живет птица Феникс, которая, если ты слышал, возрождается из пепла. Где-то далеко на юге.  – Он  махнул рукой  в неопределенном направлении. – Точные координаты неизвестны. По преданию те,  кто подплывают к острову, слепнут. Те, кто не ослепли, глохнут. Те, кто не оглохли, теряют рассудок. В общем, милое местечко.

– А вам туда за какой надобностью? – спросил кот. – Сказочного Аладдина решили переплюнуть?

– Я слышал, что эфиопы обожают пирожки с кошачьим мясом, – сказал Аладдин. –Эфиопский квартал тут рядом. Проводить?

– Вы удивительно любезны, капитан, – сказал кот. – Буду откровенен. У  меня в Басре случились неприятности личного характера. Я увлёкся одной дамой не моего круга. В общем, её хозяин пообещал, что я буду висеть  на столбе напротив центральной мечети и, представьте, головой вниз. А я ведь так молод и полон надежд.

– Это обидно – умереть в расцвете сил, – согласился Аладдин.

– Выходы из города перекрыты для всех котов чёрного цвета. Так что мне либо топиться в море, либо проситься к вам в команду.

– Кот на корабле – плохая примета, – сказал джинн. – Тем более, он явно бестолочь.

– Невежественное средневековое мракобесие, – возмутился кот. – И беспричинное, это я про бестолочь.

– Так мы и есть средневековые люди, – сказал Аладдин. – Какими нам ещё быть. Ладно, налей лучше вина. Сам пьёшь?

– Я предпочитаю сметану, Аладдин,  – сказал кот. –  Я неплохо ориентируюсь в темноте. Это на тот случай, если начнем глохнуть и слепнуть на подходе к острову.

– Сначала его надо найти, – сказал джинн. – Мои предки, конечно, уверяли, что они оттуда родом, но всегда надо делать поправку на старческую блажь.

– Какие у тебя могут быть предки, джинн, – сказал кот. – Ты же вечный.

– Ты меня путаешь с Вечным  Жидом,  – сказал джинн. – Джинны живут, конечно, долго, но не бесконечно. В этом смысле мы одни из первых мыслящих существ на земле. Ты понимаешь меня, ошибка природы?

– У ошибки природы не может быть такой гармонии с земным притяжением, – сказал кот. – Вы видели, как наша порода грациозно приземляется, падая практически с любой высоты.

– Тараканы приземляются ещё грациознее, – перебил его Аладдин. – Я вижу, что вы поладите. Тебе с парусами приходилось управляться?

– Я много раз наблюдал, – сказал кот. – И мечтаю попробовать сам. Под чутким руководством джинна. – Кот поднял хвост трубой.

– Не к добру это, – буркнул джинн из мешка. – Решай сам, хозяин.

Мягкий тёплый ветер с моря раздувает ему волосы. Дервиш чертит на песке замысловатые фигуры и, не завершив, стирает их ладонью. Я не знаю, великая госпожа, приедет ли она? Ее пути неисповедимы. Надо надеяться и ждать, я оставил просьбу о встрече в самом сокровенном месте  из тех, где она бывает.

– Это – правда, – спрашивает мать,  – что ей несколько тысяч лет?

– Чтобы знать  доподлинно, нужно быть её ровесником, – улыбается дервиш. – Точно могу сказать, что это предание, в которое свято верят все местные племена. Что она –  массагетская царица Томирис, отрубившая в битве голову великому персидскому царю Киру. Эту голову она возит в своей чёрной кибитке. Где она живет, как она живет, никто не знает. Она появляется внезапно и только тогда, когда сама захочет. Рассказывают, что она была последней говорившей перед смертью с Искендером Двурогим.

– Так она посланница смерти или предсказательница судьбы? – говорит мать.

– Как знать, как знать, великая госпожа, – дервиш проводит на песке длинную дугу.  – Нам, смертным, не понять, где заканчивается путь и начинается судьба.

– В любом случае у меня к тебе просьба, дервиш, – говорит мать. – Пока строится корабль, держись рядом с верфью. Если нас настигнут до отплытия, спаси сына. Монголы, по какому-то их странному закону, не трогают дервишей.

– Я вижу черную точку на горизонте, – Фарух пристально вглядывается в барханы. – Она движется.

– Будьте мужественны, великая госпожа, – говорит дервиш, – принять будущее таким, каким оно будет.

Высокая, обитая тёмным войлоком,  двухколесная кибитка останавливается перед ними. Фарух засматривается на лошадей: какие ладные, совсем не запыхавшиеся, будто только из стойла.

– Сначала женщина,– раздается голос из кибитки.

Мать забирается в кибитку и выходит оттуда спустя несколько минут с бледным поникшим лицом. «Что она тебе сказала, мама! – кричит Фарух. – Я убью её».  Мать отрешенно смотрит на море. Фарух выхватывает кинжал, отталкивает дервиша и впрыгивает в кибитку.

В непроницаемой темноте еле светятся огоньки двух свечей. «Я убью тебя!»  – Фарух бестолково размахивает кинжалом.

– Сядь! – у Томирис ледяной голос. – Я ответила твоей матери на её вопросы.

– Что ты ей сказала? – Фарух беспомощно вглядывается в темноту.

– Что она больше тебя никогда не увидит. Правда часто бывает жестокой. Тебе шестнадцать лет, пора привыкать.

– Что будет с моим отцом? – сказал Фарух.

– Он умрёт. Не увидев, как умерла его жена.

– Я не трус, – сказал Фарух. – Я буду сражаться рядом.

– Нет, – сказала Томирис. – Ты будешь жить один. До седых волос. Ты просто будешь помнить.

– Что помнить? – сказал Фарух. – Я не верю тебе.

– Смотри!

Во внезапно осветившейся кибитке рука из–под покрывала опрокинула корзину, из корзины выкатилась голова с заплетённой мелкими колечками бородой и с грустной улыбкой посмотрела на Фаруха.

– Кто это? – сказал Фарух.

– Он был великий правитель. Самонадеянный. Он считал, что весь мир принадлежит ему. Он ошибся. Это – цена.

– Что я должен помнить? – Фарух, не отрываясь, смотрит на кровоподтеки на голове Кира.

– Закрой глаза, – сказала Томирис.

– Передай жителям,  –  Хулагу ,скрестив ноги, сидит на шелковом китайском ковре . – Если они отдадут невесту сына хорезмшаха, я сниму осаду.

– Они не поверят, – сказал нукер. – Они храбрые воины и гордые.

– А мне не нужно, чтобы они верили, – сказал Хулагу. – Мне нужно, чтобы они поверили в свою победу. Что мы устали и дрогнули и только ищем повод уйти.  Чтобы в те три дня, пока завершается подкоп под стены, они пребывали в самонадеянной радости и беспечности. Прояви мастерство красноречия. А когда мы возьмем город и постелим доски на их ещё живые тела, то станем по очереди мужьями невесты сына хорезмшаха. Ты будешь вторым, после меня. Говорят, она редкая красавица.

– Да, ильхан,  – сказал нукер. – Такие  рождаются  раз в сто лет.

– Вот видишь, – сказал Хулагу. – А когда мой последний воин спустит в неё свою плоть, ты будешь удостоен почетной чести вспороть ей живот. Мой дед Чингиз-хан завещал, чтобы от Тангута не осталось даже воспоминания. Не пораньте девку во время штурма, красавица должна благоухать невинной свежестью.

– Я всё время хочу спросить тебя, Аладдин, – кот потянулся на солнышке. – Ты намерен до конца дней своих вести эту шальную жизнь?

– Чем тебе не нравится моя жизнь, – сказал Аладдин. – И с чего ты решил, что она шальная?