Дикий монастырь

Брился он каждый день, хотя канон этого не требовал, канон, напротив, настаивал на бороде, он спокойно отверг канон, справедливо полагая, что ежедневное бритье дисциплинирует, а про бороду можно объясниться, что плохо растёт, тем более что она действительно толком и не росла.

Он варил себе кашу, на обед похлёбку из фасоли или гороха, вечером довольствовал хлебом с травяным отваром, если хлеб заканчивался до воскресного прихода послушника, обыкновенными сухарями. Брал долото и рубил ступени к месту будущего алтаря, потом колол дрова для печки, потом приносил в ведре воду, чтобы умываться и готовить пищу. Изредка он спускался по тропинке в село, купить спичек или мыла. Происходящее в мире совсем не интересовало его, но и не вызывало отторжения, поэтому когда Рахим по субботам рассказывал о главных событиях, он обычно слушал внимательно, но никак не комментировал. Эта монотонность и однообразие жизни, так не похожие на всю его предыдущую жизнь, невероятным образом радовали его, может быть, потому, что впереди была цель – конкретная и ясная. Весной надо установить алтарь, к алтарю надо прорубить ступени, чтобы люди могли подняться и молиться. Иногда возникал законный вопрос, зачем людям нужно подниматься к алтарю, алтарей достаточно в этом мире, и если очень захотеть, можно обходиться без алтарей вовсе. Он искал ответ на этот вопрос в Библии, Библия отвечала уклончиво, голоса и камни тоже не спешили делиться тайной, в конце концов, он понял простую вещь: делай, что должно и будь что будет, оставь измышления для сведущих людей. Вечером, если не буйствовал ветер, он разводил костёр и гладил ладонью шершавые камни. Ему было хорошо.

Ему стало как будто лучше и он тут же поверил, что выздоравливает. Он поднялся с койки, отодвинул ногой опостылевшую «утку» и сходил по нужде в туалет в дальнем конце коридора. Медсестры, обычно сидевшей за столом у входа в отделение, не было на месте, он положил в кармашек пижамы пачку сигарет, принесенную женой по его просьбе, нераскрытую, потому что боли в груди, терзавшие его, убивали саму мысль о курении, и отправился на лестничную клетку. Он затянулся, с непривычки в висках зашумело, но не закашлялся, и это его тоже страшно обрадовало.

С площадки нижнего этажа он услышал два голоса – доктора и его жены.

– Да какое там, – произнёс доктор. – Т-4, последняя стадия рака желудка, метастазы начались. Я понимаю, что печально, но сделать ничего нельзя – месяц, максимум два, если сердце крепкое. Раньше нужно было обращаться.

– Но мы же не знали, – сказала жена, и он вдруг понял, что ей абсолютно всё равно, что с ним станет.

– Я понимаю, – сказал доктор. – На ранних стадиях симптоматика диагностируется плохо, часто вообще никак не проявляется. Но что об этом, вы – молодая, красивая женщина, у вас вся жизнь впереди, считайте, что это перевернутая страница.

Он вдруг ясно, в мельчайших подробностях, будто стоит рядом словно невидимка, увидел, как рука доктора покоится на бедре его жены, а жена смотрит в глаза доктора и улыбается в ответ.

– Но не здесь же, – сказала жена. – Вдруг кто-нибудь пойдёт по лестнице.

– Приходи в восемь вечера ко мне в кабинет, – сказал доктор. – Никого не будет, больные спят по норам, коньячка выпьем. Я подготовил бумаги, постараюсь спровадить его в онкологический центр в Москву. Да и нам лучше для статистики.