Князь Трубецкой

– Так то ж поляк… Их же… их же с детства… Лучшая конница в мире… раньше была… – Ротмистр сел. – Да и как мы рубимся… Сшиблись, ударили раз-другой, разлетелись… Снова сшиблись… В седле ведь не пофехтуешь… когда в строю… да.

Сзади донесся стон, Трубецкой оглянулся – Штефан пытался встать, перевернулся на живот, подтянул ноги. Обе руки его были ранены, обильно текла кровь, но парень упрямо пытался встать.

– Перевязать мальчишку нужно… – сказал ротмистр. – Истечет кровью…

– Ага, – кивнул Трубецкой. – Я сейчас…

Он встал, уронив штуцер, подошел к раненому, поднял с земли саблю.

– Я сейчас. Помогу…

Замахнулся и быстро ударил саблей поперек шеи. Ударил и протащил клинок, будто мясницкий нож. Толкнул поляка ногой в бок и ударил снова – по горлу. Отрубить голову не получилось.

– Жаль, – сказал Трубецкой.

– Ты что – с ума сошел? – Ротмистр подошел к Трубецкому. – Ополоумел совсем? Он же… Как же это – раненого добивать?

– А он твоих гусар? Как ты говорил, Алексей Платонович? Одному горло перерубил, а второму живот проткнул да кишки на саблю мотал? – Трубецкой прикоснулся острием клинка к животу поляка, словно и сам собирался проделать такое же упражнение с мертвецом.

Чуев ударом ноги отбил саблю в сторону.

– Как там звали твоих гусар? – выпустив рукоять сабли из пальцев, спросил Трубецкой. – Марьев и Соловьев?

– Марьин, – поправил ротмистр.

– Да, Марьин. Их он пожалел, этот мальчик? Он бы тебя пожалел? Или меня? Ты же сам сказал, что они пытать нас хотели… Хотели?

– Пошел ты… – пробормотал ротмистр. – А если хотели, то что? Что из того, теперь ведь… теперь ведь уже не могли они… мальчишка этот не мог…

– Теперь – точно не может. И не сможет в будущем… – Трубецкой усмехнулся, провел рукой по своему плечу и зашипел, зацепив пальцами раны. – Достал он меня… Не сильно, но достал…

– Дай посмотрю. – Ротмистр схватил Трубецкого за руку и потащил к конюшне, на свет. – Нужно промыть и перевязать…

– Да ничего страшного, – сказал князь. – Ерунда.

Потом вдруг подумал, что его противостолбнячные прививки остались в другом теле, в будущем. И там же антибиотики, если в ране начнется заражение. Смешно может получиться, подумал Трубецкой. От малейшего пореза… От простуды… от банального отравления несвежей водой… Был великий преобразователь истории – и нет его. Обидно будет…

– Кстати. – Трубецкой остановился. – Сходи в дом, Алексей Платонович. Посмотри, как там капитан. Я его головой о стену несколько раз приложил: убил, не убил – не знаю. Как бы не очнулся мусью…

– Сейчас, ты вот посиди, а я быстро. – Ротмистр устроил Трубецкого на куче сена в углу конюшни, а сам побежал к дому, взмахнув на бегу саблей.

– Холодно, – сказал Трубецкой вслух. – Я ведь в одном белье…

Левый рукав рубахи был дважды рассечен, кровь пропитала тонкое полотно, стекала по руке и каплями срывалась с кончиков пальцев.

Трубецкой осторожно приподнял край разреза, посмотрел на рану. Не очень глубокая. Саблей нужно постараться, чтобы нанести глубокую рану. Вон как Трубецкой постарался…

Босые ноги были испачканы землей и кровью. Кальсоны в крови.

– Ну хоть не обгадился, – сказал Трубецкой и засмеялся.

Прекратить. Нужно прекратить эту истерику. Успокоиться. Замолчать и успокоиться. Нужно как-то обработать раны. Потом найти одежду. Потом… Потом будем решать, что делать дальше. Сейчас он вроде бы выжил, нужно сосредоточиться на этом. Можно отправиться вместе с ротмистром вдогонку за отступающей Первой армией. А там уж…

Там Трубецкого поставят в строй. В стрелковую роту или в лучшем случае адъютантом при штабе. Одним из сотен и тысяч младших офицеров русской армии. И что дальше? В настоящей истории, в той, которую он изучал, Трубецкой выжил, отделался легкими ранениями, закончил кампанию с орденами и в званиях… А что будет сейчас? Ведь реакции Трубецкого изменятся… И нет гарантии, что получится разминуться с пулей или ядром.

Трубецкой в той, прошлой, жизни никогда не считал себя трусом, да и не был трусом на самом деле, но это совсем разные смелости… смело прокрасться в лагерь террористов, сняв часового, и заложить мину под ящики с боеприпасами… или стоять в плотном строю под огнем пушек, видеть, как ядра скачут по земле, вздымая фонтаны земли, как прорубают просеки в этом самом строю – и не бежать, не кланяться пулям, идти, сжимая шпагу, навстречу частой линии штыков… Совсем другая смелость нужна. Совсем другая…

– Ты убил его, Сергей Петрович. – Ротмистр укрыл Трубецкого принесенным плащом. – Весь затылок ему разбил, места живого нет…

– Хорошо, – сказал Трубецкой.

– Хорошо, – кивнул ротмистр. – А еще самогон в кружке остался, не поверишь. Я свечу зажег, капитана посмотрел, сержанта этого, потом глядь, а кружка стоит посреди этого разгрома… Не разбилась, а в ней – до половины сивухи. Чудо, право слово. Такой разгром, а кружка… Расскажу в полку – не поверят… Ты, подпоручик, кричать захочешь – кричи, не стесняйся…

Ротмистр осторожно разорвал рукав на рубашке Трубецкого, открыл раны, тонкой струйкой вылил на них самогон из кружки – князь застонал, дернулся, но руку не убрал.

– Молодец! Будто и не гвардеец вовсе, а даже наоборот – гусар! – похвалил ротмистр и допил остаток самогона из кружки.

– Будто в гвардии нет гусар… – сказал Трубецкой, когда ротмистр стал перевязывать его раны обрывками рубахи.

– Есть, только разве ж то гусары… – Чуев хмыкнул.

– Настоящие – только в Изюмском полку… – улыбнулся Трубецкой.

– Отчего же? Еще в Ахтырском немного, – ничуть не смутившись, сказал ротмистр. – Но ты прав, Сергей Петрович, настоящих гусар немного. Настоящий гусар – он…

Ротмистр пошевелил пальцами в воздухе, словно не мог подобрать нужного определения.

– Если гусар не убит до тридцати лет, то он не гусар, а дрянь, – сказал Трубецкой. – Вам сколько лет, Алексей Платонович?

– Тридцать два. И кто же это такую чушь, разрешите поинтересоваться, сказал?

– Француз. Кто говорит – генерал Лассаль, кто – маршал Ланн… Только Ланн вроде сказал, что дерьмо.

– Дурачье! А сами-то живы?

– Нет. Один погиб в тридцать четыре, другой в сорок.

– Я и говорю – дурачье! Храброго гусара бог хранит. А молодыми забирает к себе лучших. Ладно, разболтались мы с тобой, Сергей Петрович. Ты в седле ехать сможешь?

– Конечно.

– Вот и ладно. Сейчас тебе одежку подберем, обуем, да в седло, да за нашими вдогон… Было бы время – я бы к пану Комарницкому заехал, расплатиться за гостеприимство…

– Так заедем, – предложил Трубецкой. – Чего тянуть?

– Тебе-то зачем? Тебя-то там не было…

– А пусть расплатится. Очень деньги нужны, поиздержался я.