Взлет

– Ну… проект-то разработать надо. Недорогой. И предложить всем желающим заказать подобный корабль у нас. Но для своего флота – нет.

Яков Аполлонович несколько мгновений сверлил меня взглядом, потом опустил плечи.

– Позволено ли мне будет узнать почему?

Я вздохнул:

– Ладно, Яков Аполлонович, объясню. Но вот только сдается мне, что не у вас одного возникнет желание узнать, чего это я не радею о мощи и славе флота российского. Так что давайте-ка после нашего разговора собирайте коллегию морского министерства. Ну, чтобы мне каждому адмиралу по отдельности все не объяснять…

Коллегия прошла ожидаемо бурно. Мой доклад был встречен очень неодобрительным гулом. Адмиралы, почувствовав во время отгремевшей войны вкус победы, требовали предоставить им возможность побороться за звание сильнейшего флота мира. Я же вещал, что флот не есть нечто отдельное и предназначен для решения сугубо практических задач в интересах содержащего его государства. И настаивал на том, что у России в ближайшее время никаких задач, непременно требующих наличия у страны мощного дредноутного флота, не предвидится. Наступательных задач на Балтике у нас нет, а оборонительные лучше решать не мощным дредноутным флотом, а сочетанием минной обороны, артиллерийских позиций и действием легких сил флота – миноносцев, а также подводных миноносцев (как пока еще именовались подводные лодки), лишь при некоторой поддержке крупных артиллерийских кораблей, выступающих не как главные силы, а скорее как подвижный артиллерийский резерв. С задачей этой вполне справятся и уже имеющиеся у нас здесь силы. Наш Черноморский флот сейчас гораздо сильнее турецкого и будет оставаться таковым еще много лет. Выходы же из Босфора на случай появления в проливах кораблей других государств также разумнее перекрывать минными постановками и уже их прикрывать миноносцами, подводными лодками и артиллерийскими кораблями. Для чего нашего Черноморского флота опять же вполне хватит. На Дальнем Востоке у нас тоже нет причин немедленно заводить дредноуты. А вот легкие силы флота развивать требуется. Этим и будем заниматься…

Но все равно члены коллегии скрепя сердце согласились с моей точкой зрения только после того, как я с цифрами в руках показал, что, если будет принята предложенная программа и развернется строительство дредноутов, мы не сможем выстроить новую базу флота в Мозампо, который отошел нам в аренду на девяносто девять лет (Порт-Артур уже сейчас был маловат и располагался слишком далеко от потенциального ТВД), необходимо будет забыть о программах совершенствования кораблей других типов и об интенсивной боевой подготовке. И вообще о содержании флотов. Чего уж тут говорить, если вся пятилетняя программа строительства новой главной базы Тихоокеанского флота в Мозампо должна была обойтись нам в стоимость всего пары дредноутов. А тут предлагалось построить двенадцать дредноутов, по серии из четырех кораблей для каждого из флотов – Балтийского, Черноморского и Тихоокеанского. Причем это явно было только началом…

Признаться, я был не совсем честен. Деньги найти труда не составляло. В конце концов, по моим расчетам, наша экономика по суммарным объемам сейчас выходила (если уже не вышла) на третье место в мире, наступая на пятки Германии. То есть деньги в бюджете были. Но во-первых, стране требовались средства для освоения перешедших под ее полный контроль территорий, поэтому Витте настаивал на продолжительном периоде «неувеличения» военного бюджета, а то и на резком его сокращении, и я склонялся к тому, чтобы поддержать его. В моратории на увеличение, конечно, а не в сокращении. Иначе можно до такого досокращаться… В конце концов, сейчас наш флот уже был никак не слабее, чем тот, с которым страна в той истории, что здесь знал только я, подошла к Первой мировой войне. Поскольку здесь мы не потеряли корабли Первой и Второй тихоокеанских эскадр и обустроенную военно-морскую базу в Порт-Артуре. А ведь и в той истории флот вполне удерживал позиции. Ну, пока не начались революционные брожения…

Короче, даже с учетом того, что эти корабли к началу Первой мировой войны значительно устареют, я полагал, что три-пять лет до начала программы обновления флота у нас есть. А в этот период деньги, которые иначе пошли бы на кораблестроительные программы, надо потратить на создание «кубиков», из которых потом можно довольно быстро «собрать» необходимые нам корабли.

Что это были за «кубики»?

Во-первых, я собирался разработать и полностью отработать новое вооружение. Сейчас на флоте безраздельно царствовали одно– и двухорудийные башни. Между тем, насколько я помнил, типичной башней крейсеров и линкоров более позднего времени была трехорудийная. Правда, мои воспоминания касались скорее сведений о временах Второй мировой войны и более поздних, ну, когда американцы модернизировали три своих старых линкора типа «Айова», установив на них «Томагавки», «Гарпуны», зенитные комплексы и электронику и снова введя в состав флота. Я тогда еще служил, и замполиты вовсю разорялись – мол, агрессивные устремления, угроза миру во всем мире… И фотографий американских монстров публиковалось достаточно. Поэтому кое-что в памяти отложилось. Да и потом фотки линкоров на просторах Интернета встречались частенько, хотя бы в качестве фона открыток ко всяким мужским праздникам. Кроме того, когда я уже много позже попал в Англию, там неподалеку от Тауэрского моста увидел корабль-музей, английский крейсер «Белфаст», у которого главный калибр также располагался в трехорудийных башнях. Вот и появилась мысль сначала отработать конструкцию трехорудийной башни, а уж потом заморачиваться кораблями. Тем более что проблема модернизации береговых укреплений сейчас стояла перед нами намного острее, чем перевооружение флота.

Большинство береговых батарей были вооружены жутко устаревшими системами, часто даже под дымный порох. Причем практически все батареи располагались на открытых позициях, то есть защищенных в лучшем случае валами земли или кирпичными брустверами. Те же, что размещались в казематах старых фортов, находились едва ли не в худшем положении, поскольку устаревшие казематы не обеспечивали никакой защиты от современных снарядов крупного калибра. Скорее наоборот – щебень, в который превращались кирпичи старых казематов при попадании в них современных снарядов, становился еще одним поражающим фактором, выкашивающим расчеты орудий береговых батарей похлеще любой шрапнели. В то же время, насколько я помнил, даже во Второй мировой войне батареи, представлявшие собой башенные установки на вкопанном в землю бетонном каземате, вполне успешно сопротивлялись даже сухопутным атакам. Тридцатую батарею Севастополя немцы не могли захватить, пока у нее не закончились снаряды, несмотря на массированные атаки пехотой и танками с минометной и артиллерийской поддержкой. Даже подтянутые немцами «Дора» и «Густав» не помогли – уж больно малоразмерная цель оказалась для этих монстров, так и не попали. А мощно бронированным башням было наплевать даже на близкие разрывы. Нам в училище про Тридцатую батарею много рассказывали. Ну как же – герои-артиллеристы и все такое…

Но делать просто трехорудийную башню с максимальным из имеющихся сейчас на вооружении нашего флота двенадцатидюймовым калибром я тоже не хотел. Вроде бы у тех же американских линкоров калибр был где-то четыреста шесть миллиметров. Точно я не помнил, но все калибры морских орудий, как правило, кратны английскому дюйму. А четыреста шесть миллиметров – это примерно шестнадцать дюймов. Так что, скорее всего, я угадал. А японский линкор «Ямато» имел и еще более впечатляющий калибр. Поэтому я сделал вывод, что тех трехсот пяти миллиметров, которыми был вооружен «Дредноут», скоро будет не хватать. И выдал своему заводу задание разработать трехорудийную башенную установку максимально возможного калибра, при котором обеспечивалась бы боевая скорострельность не менее двух выстрелов в минуту, дальность стрельбы не менее двадцати миль и живучесть ствола не менее трехсот выстрелов полным зарядом. Ну и остальные «вкусняшки» типа лейнированного ствола, который мы в максимальной секретности разрабатывали уже полгода, также должны были присутствовать… Вот только я сильно сомневался, что более или менее приемлемый вариант подобной артустановки появится раньше, чем через год-два.

Во-вторых, нужно было окончательно отработать турбинные двигательные установки. Они пока еще были довольно сырыми, крупноразмерными и, на мой взгляд, маломощными. Между тем для их отработки вовсе не требовались боевые корабли – это можно было сделать, скажем, на судах, предназначенных для Северного морского пути, который потихоньку начал раскручиваться. Во всяком случае азиатский трафик Германии уже минимум на десятую часть был переведен на Севморпуть. Схожие цифры демонстрировал азиатский трафик Голландии, Бельгии, Дании и Швеции. Англия тоже проявляла некоторый интерес, но пока через Северный морской путь шли только отдельные английские корабли. Проблема была в недостатке ледоколов и в том, что один имеющийся у нас ледокол был способен провести за собой только три-четыре обычных судна. Но Макаров, назначенный начальником Северного морского пути, активно взялся за дело, и на верфях по мере освобождения их от строительства боевых кораблей были заложены три новых ледокола, более крупных и мощных, а также первая серия транспортных судов так называемого «усиленного ледового класса», позволявшая увеличить количество судов, следующих за одним ледоколом, до пяти-шести, в зависимости от ледовой обстановки. Автором названия серии, если честно, был я. Просто оговорился во время заседания Попечительского совета Северного морского пути (в который был кооптирован едва ли не первым по настойчивой просьбе Степана Осиповича), озвучив привычное в мое время словосочетание.

В-третьих, насколько я помнил, непременным оснащением линкоров были самолеты-разведчики и корректировщики. Ибо стрельба уже велась на таких дистанциях, на которых даже самые совершенные дальномеры становятся не слишком надежны[2 - На самом деле корректировка корабельного артиллерийского огня с самолетов применяется довольно редко и в основном при ведении огня кораблями по наземным целям. Но главный герой не моряк и не мог этого знать.] – просто вследствие недостаточной прозрачности атмосферы, заметного на такой дальности искривления земной поверхности и всяких физических эффектов типа дифракции. В свое время эту проблему решили с помощью радиолокации, но как подступиться к ней сегодня, при нынешнем уровне развития техники, я не представлял. Потому предпочел ограничиться самолетами-корректировщиками, которые еще надо было создать. Но и эту проблему, то есть разработку надежного гидросамолета, запускаемого с катапульты, и методики обучения летчиков для него, вполне себе можно было решить без строительства дредноутов – хотя бы использованием самолетов в качестве ледовых разведчиков на ледоколах.

Также было множество разных в-четвертых, в-пятых, в-шестых, но для меня еще одним важным пунктом являлось вот что: сосредоточение на программе строительства дредноутов приведет к тому, что из поля зрения моих адмиралов почти наверняка выпадут такие важные моменты, как совершенствование подводных лодок и легких сил флота. Как выразился кто-то из английских адмиралов: «Большие корабли имеют свойство заслонять горизонт». А мне надо было не только как можно дальше продвинуться в этом направлении (уж на что могут быть способны подводные лодки и, скажем, торпедные катера, в моем времени было известно даже таким далеким от флота людям, как я), но и чтобы руководящий состав флота тоже представлял себе их возможности и смог умело оперировать ими в будущей войне.

А на следующее утро я имел беседу с Витте. Он уже был в курсе моей речи на заседании коллегии, поэтому принял меня настороженно. С одной стороны, я вроде как выступил на его стороне, а с другой – он прекрасно понимал, что ничто в этом мире не достается просто так, и теперь ломал голову, чего же я запрошу за свою поддержку его требований и не окажется ли это «чего» куда более неприятным, чем было бы простое увеличение бюджета флота…

С момента окончания Русско-японской войны наши отношения окончательно перешли в состояние «на ножах», но «в клинч» мы с Витте вошли только один раз – перед началом мирных переговоров с японцами. С того момента наше противостояние напоминало «мирное сосуществование» времен Брежнева, хотя никто не обольщался, что оно затянется так уж надолго. Рано или поздно кто-то кого-то сожрет. Поскольку моя популярность в народе после Русско-японской войны и последовавшей вскоре трагедии с Эшли, которая разрешилась этаким романтически-кровожадным способом, на что очень падка публика, резко скакнула вверх, – чем дальше, тем больше все шло к тому, что проигравшим буду я. Ибо теперь достаточно было «кому-то» (а мы его знаем) пустить в народ мысль: «А вот бы нам такого царя…» – и всё, я спекся. При всем нашем согласии племянник хрен потерпит рядом с собой конкурента. А мне вылетать из власти сейчас было никак нельзя. Мне страну надобно к мировой войне подготовить…

Вот черт, знал бы, что все так обернется, – постарался бы убраться с Дальнего Востока до начала Русско-японской. И без меня бы выиграли. Может, с чуть большими потерями, вследствие того что Куропаткину удалось бы реализовать свою страсть к отступлению, с перестановками в командовании, но точно выиграли бы. И флот у нас был заметно сильнее, причем не по суммарному водоизмещению или количеству и калибру стволов, а в первую очередь по уровню подготовки командного состава и экипажей. И транспортная доступность Дальнего Востока даже на начальном этапе войны была как минимум в два раза лучше, чем в другой истории. И переброску войск успели отработать заранее, еще во время Маньчжурского замирения. Ну и еще кое-какие «лучше» имелись. Например, более крупный калибр полевой пушки и наличие в ее боезапасе фугасного снаряда, который разносил «на раз» китайские глинобитные фанзы, в той Русско-японской широко использовавшиеся обеими сторонами в качестве укрытий от артиллерийского огня из-за недостаточной мощности единственного имевшегося на вооружении полевой артиллерии обеих армий шрапнельного снаряда. Или почти на порядок большая насыщенность полевых войск пулеметами. Да и с революционным движением справились бы. Были подходы, были, и без покушения на меня имелись возможности взять «к ногтю» наиболее одиозные структуры… Так что выиграли бы – никуда не делись. А у меня бы сейчас таких проблем не было.

Но все прошло так, как прошло. И теперь мне требовалось не просто удержаться на своих многочисленных постах, но еще и резко повысить свое влияние на армию. Чего без поддержки Витте я добиться определенно не смог бы. И вот я отправился к нему за поддержкой.

Разговор с Витте (который не так давно стал председателем Совета министров, предварительно добившись резкого расширения полномочий этого поста, до того момента являвшегося более номинальным, чем реальным) сложился непросто. Он довольно долго прощупывал меня – все никак не мог понять, чего это я так подставляюсь. Ну еще бы, желание противника сосредоточить в своих руках одновременно и армию, и флот – да что может быть лучше?! Но когда я объявил, что готов поддержать его в введении трехлетнего моратория на увеличение военных расходов, более того – на посту военного министра собираюсь не менее чем в полтора раза уменьшить численность армии, что вернет в хозяйство страны около полумиллиона рабочих рук… он охренел.

Потом была длинная беседа, в процессе которой Сергей Юльевич выторговал у меня обещание поделиться дальневосточными активами и еще кое-какие преференции, но мы договорились. И на следующий день вдвоем прибыли к государю с предложением провести перестановку в военном министерстве и возложить на меня обязанности военного министра.

Николая, для которого мои отношения с Витте не были секретом, крайне удивило подобное наше единодушие. Однако противиться он не стал. Поэтому уже спустя два дня был подготовлен указ о возложении обязанностей военного министра на генерал-адмирала российского флота великого князя Алексея Александровича Романова.

Вечером у меня собрался «узкий круг», куда теперь, к сожалению, входили только двое – Кац и Канареев. Курилицин окончательно отошел от дел – понял, что больше портит, чем помогает, и попросил у меня отставки. Сейчас он доживал свои дни в небольшом одноэтажном финском домике в пригороде Або. Именно доживал, медленно угасая.

Я пару раз заезжал к нему, и с каждым разом он выглядел все хуже. В последнее посещение встретил меня в инвалидном кресле – ноги начали отекать и отниматься.

После довольно скромного ужина я объявил, что мы в течение года распродаем все имеющиеся у нас дальневосточные активы, причем пакетно, то есть скорее всего с некоторым дисконтом.

– И зачем тебе это надо? – уныло поинтересовался Кац.

Канареев молчал, бросая на меня испытующие взгляды.

– Надо, – коротко ответил я.

Кац покачал головой.

– Извини, Алексей, – начал он спустя некоторое время, – но… тебе не кажется, что некоторые твои решения в последнее время как-то… – Он замялся.

Я вздохнул. Ну прав был Яков, прав. Как-то все так совпало, потому что в последнее время у меня было несколько решений, которые одномоментно вынули из моего/нашего кармана довольно большие деньги. Часть напрямую, а часть в виде кредитов родному государству, на отдачу которых я не слишком-то и рассчитывал. Но куда было деваться? Я же не сам устроил землетрясение в Сан-Франциско? А поддержать романтическое реноме в САСШ стоило, учитывая, что они к настоящему моменту уже стали самой сильной экономикой мира. Причем реноме как собственное, так и страны. В итоге пять миллионов рублей, отправленные в фонд помощи жертвам землетрясения и на восстановление города, вполне себе окупились бурной газетной кампанией по всем штатам, после которой отношение американцев ко мне лично и к России в целом еще больше улучшилось. (Ну а как еще будешь относиться к стране, где живут такие романтичные и щедрые великие князья?) Особенно на фоне того, что сами жители Сан-Франциско во время и сразу после землетрясения лично поджигали собственные дома, потому как эти дома были застрахованы от пожаров, но не от землетрясений[3 - Достоверный факт. Кстати, наибольшие потери в тот момент Сан-Франциско понес отнюдь не от самого землетрясения, а именно от пожаров.].

Или та же покупка у только-только отделившейся от шведов Норвегии[4 - Норвегия потеряла независимость в 1397 г., после чего последовательно являлась провинцией сначала Дании, а с 1814 г. – Швеции. Вновь независимым государством она стала в 1905 г.] провинции Финнмарк. Да, скалы, да, бесплодные, но в районе Киркенеса расположены богатейшие залежи железной руды с большим содержанием никеля и других полиметаллов. Это сейчас они почти не используются, а вот в моем будущем… Да что там в моем – броня немецких «тигров» и «пантер» была изготовлена из руды, привезенной из Киркенеса. Ну и заполучить себе еще несколько крупных незамерзающих из-за близости Гольфстрима бухт также было для нас очень заманчиво. Да и права России на Шпицберген, то есть древний поморский Грумант, после такого передвижения границ будут куда очевиднее. Впрочем, они и сейчас никем особенно не оспариваются и не оспаривались бы и далее, если бы Россия не рухнула в революцию, после чего норвежцы Грумант под себя и подгребли… Так что, если всё подсчитать, вообще за копейки купили! Хотя Витте так не считал. И не дай я под это дело кредита, причем беспроцентного – хрен бы он на эту покупку согласился. Мол, тебе нужно – ты и деньги ищи или на себя покупай. Да я б купил, вопросов нет, но мне нужно было, чтобы эту территорию приобрела именно Россия. Пришлось пойти на беспроцентный заем казне на воистину драконовских условиях – на сорок лет, с отсрочкой начала выплат на десять лет. Зато все остались довольны – и Витте, и Николай и… норвежцы. Ну еще бы! Получить за бесплодные и почти безлюдные земли сумму, равную нескольким годовым бюджетам, да вкупе с благодарностью местных жителей – чем плохо-то? У них, чай, демократия, так что эта благодарность стоящей у власти партии явно должна принести еще и дополнительные голоса. К тому же у самих политиков в карманах после этой сделки тоже завелись неплохие денежки. А куда было деваться – говорю же, демократия, хоть и с королем наверху. Впрочем, с королем дело решили. Родственные связи помогли. Король Хокон VII приходился кузеном сразу и Николаю II, и его жене Генриетте, а моя невестка, вдова Александра III и мать Николая II, вообще была его родной тетей. Ну да он был родом из датских Глюксбургов, а с датским королевским домом у нас всегда были великолепные отношения. Так что Хокон VII не стал вставлять нам палки в колеса и одобрил решение парламента. Хотя и побурчал немного. Но если бы не родственные связи – даже не знаю, чем бы все это закончилось. Монархия с точки зрения не совсем честного или совсем нечестного бизнеса – очень неудобное дело. Членов парламента-то можно купить, как и судей, прокуроров, начальников всяких там правоохранительных и контролирующих органов и так далее. Не всех, вероятно, но часть, достаточную для того, чтобы провернуть почти любую авантюру. А вот прикиньте, чем и как можно купить короля? Ну что ему предложить-то?

Благодарность же местных должна была стать весьма весомой, поскольку я принял на себя обязательство субсидировать каждого подданного свеженькой норвежской короны, не пожелавшего перейти в русское подданство и переселяющегося в любую иную норвежскую провинцию, на сумму в тысячу рублей – что может быть лучше? Впрочем, подданных-то тех на всю провинцию было дай Бог тысяч двенадцать. Это для Норвегии, с ее чуть более чем двухмиллионным населением, – заметная цифра, а для нас… Причем субсидии выплачивались не поголовно, а на семью, так что расходы на эту статью были не так уж велики по сравнению с общими.

– То есть ты считаешь, что с Дальнего Востока нам сейчас уходить никак нельзя?

– А ты что, считаешь как-то по-другому? – сердито мотнул головой Кац. – Тогда прости, значит, я чего-то не вижу или не знаю. Потому что если опираться на то, что я вижу, то, продав активы сейчас, мы едва окупим затраты. А через пять лет стоимость наших дальневосточных активов совершенно точно возрастет не менее чем в пять раз. А то и в десять. При крайне небольших последующих вложениях, заметь. Потому что основные мы уже сделали.

Я задумался. У меня было что ответить, но вот как это «что» изложить, я пока не знал. Ибо все это мне следовало объяснить так, чтобы их уже привычная сдержанность и на сей раз удержала бы их от неприятных для меня вопросов. В конце концов, я уже привык к тому, что они не задают мне самых неудобных вопросов, и был бы рад, если бы подобное положение сохранялось и впредь. А то муторно как-то все объяснять… Да и на основании чего, по сути? Послезнания?.. Ну, в какой-то мере. Но мое послезнание сейчас уже ничего не могло сказать о том, что ждет нас в будущем. Я вон ни с Англо-бурской, ни с Русско-японской войнами ни разу не угадал. Все, что мне осталось, – это кое-какие тенденции в технике и предпринимательские схемы. Ну и скудные остатки тех сведений, что вдалбливали нам в военном училище. А также уверенность в том, что на нас всех неудержимым катком накатывает мировая война, воспрепятствовать которой не представляется возможным. И я сейчас никак не могу даже приблизительно предсказать дату ее начала. Ну не из-за убийства же эрцгерцога Фердинанда она началась в самом деле? Это был только повод к ней. Причины же были куда более глубокими. И они уже по большей части имелись…

Впрочем, может, свернуть на другую тему?

Я вздохнул:

– Как ты думаешь, Яков, сколько денег нужно человеку?

Кац хмыкнул:

– Ну ты и спросил! Мои родственники сказали бы, что денег много не бывает.

– Для чего?

– То есть? – не понял он.

– Денег много не бывает для чего? – терпеливо повторил я.

Кац удивленно воззрился на меня, потом пожевал губами и осторожно ответил:

– Для дела.

Я ткнул пальцем в его сторону:

– Во-от! Видишь, ты и сам согласен, что деньги – просто инструмент. А что у нас за дело?

Кац вскинул руки: