Князь Трубецкой

– Самое прямое, князь, самое прямое. Когда простой испанский дворянин… или даже простолюдин, а то и крестьянин нападает на проезжающего француза, похищает его, а потом в глуши лесной или в пещере выкалывает ему глаза, сдирает кожу, отрубает пальцы, распарывает живот… Вызывает ли это у наших благородных противников… а ваших союзников – британцев – возмущение? Призывают ли они испанцев к порядку и законному ведению войны? Нет. Они принимают предводителей банд у себя в штабах, офицеры пожимают им руки, если эти предводители дворяне, снабжают их деньгами и оружием… Император Российский потребовал прекратить это варварство? Нет. Так почему я должен возмущаться тем, что угнетаемые вами народы восстали против своих поработителей и мстят им… Как могут мстят.

Француз вздохнул:

– Я могу, конечно, попытаться облегчить вашу участь…

– Как благородный человек… Вы же дворянин? – спросил Трубецкой.

– Нет, я из лавочников, а что? – холодно усмехнулся капитан.

– Но вы же офицер…

Француз указал рукой куда-то на запад:

– Вот там – Вильно. Город до сих пор пропитан гарью от сожженных русскими войсками складов. Ради бога, вы имеете право уничтожить свои припасы, дабы они не попали в руки врагу. Но для вас сейчас важно не это, важно то, что там – не просто Вильно, там цивилизация, там война ведется по законам и правилам, там пленных угощают табаком, обеспечивают ночлегом и питанием. Там ваши раненые получают уход и заботу от французских лекарей. А тут… Тут дичь и глушь. Пустыня. Здесь властвуют законы жестоких сказок и жутких легенд. Здесь кошмар более реален, чем астрономия и физика… Тут в дебрях обитают людоеды и великаны, в омутах прячутся чудовища, тут милый добрый крестьянин в одно мгновение может превратиться в волка – только повернитесь к нему спиной. Здесь жизнь человека стоит ровно столько, сколько он может заставить уплатить, не больше. Либо вы сразите оборотня мечом, либо он сожрет вас… – Капитан засмеялся. – Вы же не прекрасная дама, ради которой я должен… просто обязан вступить в битву с тремя людоедами…

– Очень забавная трактовка чести солдата, – вмешался ротмистр. – Просто слезы на глаза наворачиваются. Так и обнял бы вас да поплакал бы всласть на вашей груди… Чего вы хотите?

– Правды. Всего лишь правды. Честного и правдивого ответа на каждый мой вопрос.

– Предательства?

– Почему предательства? – оскорбился капитан. – Вы просите меня о помощи, я, чтобы вам ее оказать, должен вырвать вас из рук местных жителей, потом доставить вас в Вильно, там написать рапорт об обстоятельствах, заставивших меня прервать разведку. Я не имею права не выполнить приказ, а он у меня однозначный – получить сведения, как можно более подробные, о русской армии. Значит, чтобы у меня появилось время на ваше спасение, вы должны компенсировать мне мои усилия…

– Я совсем не чувствую своих рук и ног, – пожаловался Трубецкой. – Члены мои затекли, мне холодно. Вы хотите что-то узнать от меня?

Трубецкой посмотрел на Чуева и перешел на французский:

– Вы хотите от меня предательства и измены? Так и ведите себя соответственно. Я знаю очень многое, но вы не знаете, что именно, какими тайнами и сведениями я владею. Начав пытки…

Француз сделал протестующий жест.

– Хорошо, позволив пытки, вы рискуете не получить от меня того, что я открыл бы вам по доброй воле. Эти мальчишки не являются большими специалистами…

– Их дядька, Збышек, прекрасно это умеет, – сказал капитан.

Трубецкой вздрогнул, но продолжил ровным голосом:

– Даже если так, то добровольно я скажу больше, чем под принуждением и в муках. Я просто забуду многие подробности…

– И что мне гарантирует вашу искренность? Вы готовы нарушить присягу…

– Я не успел принять присягу.

– Что?

– Вам же сказал ротмистр, что я только третьего дня стал подпоручик. И должен был вместе с тремя товарищами быть приведен к присяге, но не успел. На походе бывает всякое. Так что о нарушении присяги можно забыть.

– Ловко это у вас выходит… Но так вы можете и свое слово легко обойти?

– А вы – свое?

Француз захохотал.

– Ладно, вы меня уговорили.

– Еще нет, – возразил Трубецкой. – Я требую, чтобы ротмистр также не был отдан под пытки. И чтобы, в конце концов, вы стали обращаться с нами, как следует обращаться с офицерами. Снять с нас путы, дать мне какую-нибудь одежду, накормить.

– Меня посетила иллюзия, что это вы сейчас имеете право диктовать мне условия. Но вы правы. Дайте мне слово, что вы не попытаетесь бежать… и пусть такое же слово мне даст ваш приятель ротмистр… Благородное слово благородного человека – и я поверю.

– А вы дадите мне слово передать нас после допроса в Вильно?

– Сейчас мы говорим о вас и вашей дальнейшей судьбе. Вы готовы дать мне слово?

– Да, – не задумываясь, ответил Трубецкой. – Я даю вам слово не пытаться бежать от вас и честно ответить на ваши вопросы, каких бы тайн они ни касались.

Обещание свое Трубецкой произнес по-русски, так, чтобы его понял гусар. Тот очень естественным образом вспыхнул, чертыхнулся, обозвал князя барчуком и неженкой, но, когда Трубецкой повторил то, о чем они разговаривали с капитаном, замолчал, потом тряхнул головой.

– И пусть табаку дадут, – потребовал ротмистр. – И водки, если есть. Или хотя бы сивухи.

– Вы даете мне слово офицера? – спросил капитан.

– Да, я даю вам честное слово офицера, что не стану бежать от вас и расскажу все, что знаю. Но вы, в свою очередь, не отдадите нас…

Француз достал из кармана мундира складной нож и разрезал веревки вначале на ротмистре, а потом на Трубецком.

Руки Трубецкого бессильно упали. Он их все еще не чувствовал. Лежал на земле, извиваясь как червь и надеясь, что сейчас придет боль, а за ней… за ней он сможет управлять этим телом. Он поймет наконец, что может… что завладел им полностью, и теперь…

Поляки с оружием на изготовку приблизились к ним. Два штуцера и пистолет. Старик держал саблю в правой руке, а громадный кавалерийский пистолет прошлого века – в левой. Правая щека его дергалась, казалось, что он вот-вот зарычит или завоет.

– Как бы они на вас не бросились, господин капитан, – с тревогой в голосе сказал Чуев.

– Не бросятся, мы с ними давно знакомы, я кормлю их с руки, – уверенно, но тихо, так, чтобы поляки не услышали, ответил капитан и добавил уже громче, во всеуслышание: – Сейчас вам помогут войти в дом. Особых изысков не обещаю, уж не обессудьте. Но беседа у нас будет долгая и, надеюсь, приятная.

Он ошибся.

Глава 02

Капитан вел себя будто опытный любовник, заманивший наконец даму своего сердца на первое свидание. Он не торопился, не суетился, держался сдержанно, но предупредительно. Зачем спешить, если все уже договорено?

Трубецкому капитан предложил плащ – за неимением другой одежды. Князь набросил толстый суконный плащ на плечи, завернулся в него, с трудом сдерживая стоны при каждом движении. Все его тело затекло, и теперь, когда веревки сняли и кровь снова свободно текла по венам, вместе с чувствительностью и подвижностью к нему пришла и боль.

Словно тысячи иголок вонзались в его тело – в каждую клеточку рук и ног, ломило спину, боль отдавалась в груди при каждом вдохе и выдохе.

Ротмистр тер себе запястья и предплечья. Ругался беззвучно, шипел сквозь зубы, когда боль досаждала особенно сильно.

Француз сдержал свое обещание: на стол перед пленниками были выставлены две темно-зеленые винные бутылки, на деревянном блюде – несколько грубо отрезанных кусков темного хлеба и брынзы. Ротмистр взял бутылку, принюхался:

– Сивуха… Ну оно и к лучшему, на душе мерзко, приличное вино и не возьмет, наверное…