Повинная голова

– А какого черта полинезийские тики, которых здесь вообще больше не осталось, и прочие исторические памятники Океании делают в западных музеях? Давайте назовем это, поскольку иначе вы не понимаете, культурным обменом.

– Но почему вы хотите, чтобы Гогена изображал американец? – прохрипел Вердуйе.

– Во-первых, Кон такой же американец, как вы или я, несмотря на акцент, который он блестяще имитирует. Кстати, я не знаю, кто он на самом деле, но это совершенно не важно. Во-вторых, большинство наших туристов – американцы. Пусть им будет приятно… Но я не собираюсь на этом останавливаться. Я хочу всерьез разыграть карту земного рая. Люди приезжают сюда в поисках нового эдема, так пусть они его получат. Я им устрою эдем со всеми аксессуарами – Адамом и Евой, Неопалимой Купиной и дальше по полной программе, вплоть до распятия Христа на фоне восхитительного пейзажа. Я решил разбить парк с аттракционами, в сравнении с которым гавайский Диснейленд будет выглядеть жалким балаганом. Одной только природы, роскошных видов и юных таитянок недостаточно, чтобы продержать здесь туристов больше четырех-пяти дней. Нужны фестивали, какие-то культурные действа, замки Луары, не знаю что, но все это можно соорудить. У нас тут еще проблемы со сторонниками прогресса, которые и слышать не хотят о земном рае на Таити. Они мечтают о больших заводах и загрязнении атмосферы. Требуют индустриализации и одновременно развития туризма, что никак не сочетается. Но мы все уладим.

Кон был восхищен.

– Трюк с земным раем не может не сработать, – сказал он. – Ведь однажды он уже сработал и работает по сей день.

Наполеон туризма раскачивался в кресле, крутя глобус с панамой на Северном полюсе.

– И заметьте, никакой пошлости. Культурный автобусный маршрут от площадки Первородного греха до Гогена, Ван Гога и Виктора Гюго на скалах Гернси. Да мало ли что можно соорудить, были бы деньги! Уменьшенную модель Шартрского собора, Версаль в миниатюре… В моем распоряжении четыре гектара земли в красивейшем месте над Пунаауиа… Там запросто можно разместить всю историю человечества – от сотворения мира до Мэрилин Монро. Не забывайте, что у французов есть одно неоценимое преимущество перед американцами с их Диснейлендом: наша история на полторы тысячи лет длиннее.

Кон воодушевился.

– Великолепно! – заорал он. – Вы нанимаете человека, вся работа которого состоит в том, чтобы просто слоняться по острову в терновом венце, таская на спине крест и стараясь почаще попадаться на глаза туристам…

Бизьен тоже постепенно входил в азарт:

– “Хилтон” на полуострове Тайарапу и казино на Муреа, рулетка, баккара, кости… Поле для гольфа в красивейшем уголке планеты…

– И везде – тики, – подхватил Кон. – Закажем копии с тех, что выставлены в Музее человека в Париже…

При упоминании Музея человека Бизьена перекосило от злости.

– Святой Антоний среди таитянских женщин, в окружении знаменитых полотен с его изображением…

– Жанна д’Арк! Обязательно должна быть Жанна д’Арк!

– А как же! Включим в наш репертуар все самое лучшее и известное… Никаких заумных штучек, все просто как мычание, в гармонии с естественным окружением, наивно и безыскусно, в стиле Таможенника Руссо…

– Но все-таки нужен Бах! Как же без Баха?

– Будет им Бах, это денег не стоит. Нацепим по репродуктору на каждую пальму, и кантаты Баха будут изливаться с небес…

– Пикассо!

– Святой Людовик!

– Маленький Освенцим! Среди американских туристов процентов сорок евреев!

– Освенцим и “Легенда веков”[20 - “Легенда веков” – эпический стихотворный цикл Виктора Гюго.], которую юные таитянки будут декламировать при лунном свете…

– Мученичество святого Себастьяна, око Всевышнего над Каином, похищение сабинянок…

– Наполеон на острове Святой Елены!

– Кеннеди! Кеннеди обязательно! Куда ж без него?

– Кеннеди, исцеляющий прокаженных!

– Или Кеннеди, идущий по водам.

– И еще надо показать божью кару за попытку сохранить земной рай, возмездие в форме атомного взрыва на Муруроа. Должен же быть у всего этого назидательный конец…

– Будда! А как же Будда? Он непременно нужен!

– Моисей перед Неопалимой Купиной на вершине Орохены в лучах прожекторов, а Купина – неоновая!

– Избиение младенцев! – вопил Кон. – Где-то надо устроить избиение младенцев! А то будет чего-то не хватать!

– Телевизор в каждом номере!

– Королева Помаре, встречающая на коленях первых миссионеров!

– Епископ Мартен, омывающий язвы Гогена на смертном одре!

– Покаяние жандармов Шарпийе и Клаври!

– Высокопоставленные лица из администрации острова, несущие гроб Гогена!

– Да просто похороны Гогена, черт побери! На государственном уровне… А прах прямо в Пантеон…

– Пастер, открывающий пенициллин…

– Взятие Бастилии галлами!

До того как поселиться на Таити, Кон думал укрыться на каком-нибудь пустынном островке архипелага Туамоту. Но у него был хорошо развит инстинкт самосохранения. На необитаемом острове ненавистное человечество было бы представлено только им одним – он оказался бы в ситуации скорпиона, которому некого жалить, кроме самого себя.

Чуть покачивая головой, высоко взметнув маленькие брови, Бизьен вращал глазами, словно в поисках подходящего места для гильотины. Он переводил дух. Вердуйе не мог опомниться и сидел словно громом пораженный. Какое-то экзотическое насекомое с жужжанием билось о стекло, как самая обыкновенная муха.

Кон чувствовал, что на его глазах зарождается новый культ – культ туризма, великая жизненная основа которого состоит в том, что убийца всегда возвращается на место преступления, но на сей раз берет с собой жену и детей.

Посреди Диснейленда Кону виделся возмущенный, испуганный, убегающий прочь Христос, преследуемый организаторами культурного фестиваля: они гнались за ним с пластмассовым крестом, на удивление легким, пытаясь ему втолковать, что распятие будет чисто символическим, тем более что профсоюзные нормы не позволяют держать Его на кресте больше восьми часов в день. Его будут кормить, поить, он будет пользоваться социальными льготами, и единственное, о чем его просят, – это побыть как бы Христом, как бы распятым на как бы кресте в грандиозном парке с культурно-историческими аттракционами. Но Христос от них ускользнул и нашел убежище в чьем-то сердце на Таити. Он объявил сидячую забастовку и наотрез отказался работать; любое упоминание о делах Человека или о готическом искусстве приводило его в бешенство.

Стоя спиной к окну, Кон с удовольствием курил гаванскую сигару.

На Вердуйе было больно смотреть. Он затравленно озирался, разрываясь между негодованием и боязнью оказаться в стороне от туристического бума. Со своей рыжей шевелюрой и обиженным выражением лица он действительно был похож на Ван Гога – в те минуты, когда продавцы картин советовали Ван Гогу сменить манеру, чтобы его работы не так “шокировали людей со вкусом”.

– Вы даже не понимаете, что вынуждаете меня поступиться своей творческой манерой! Я пишу как Гоген, не могу же я взять и за один день отречься от себя самого!

– Успокойтесь, друг мой, единственное, что от вас требуется, – это перевязать голову бинтом, надеть соломенную шляпу, отпустить подлиннее бороду и рисовать на набережной подсолнухи, бормоча время от времени что-то невнятное. По-моему, это не очень трудно.

Кон покинул кабинет Бизьена в состоянии такого омерзения, что пришел в себя только через сутки с лишним после грандиозной попойки, из которой не помнил ничего, кроме лица Барона, сидевшего за столиком в “Кит-Кэте” и смотревшего на него в упор ярко-голубыми глазами. Барон был так безукоризненно одет, а Кон в тот момент чувствовал себя настолько грязным со всех точек зрения, что устроил безобразную сцену этому невозмутимому господину, озабоченному единственно тем, чтобы сохранить свою ослепительную чистоту. Он орал, что Бог не должен таскаться по подобным заведениям, что ему надоело, что за ним шпионят, что око Всевышнего не должно проникать в могилу и вечно наблюдать за Каином, что он не считает себя ни в малейшей степени ответственным за разрушение земного рая и ничего не имеет против водородной бомбы, которую собираются взорвать на Муруроа, и даже, напротив, находит, что ее еще мало используют. Его вышвырнули вон, а около двух часов ночи он в момент просветления обнаружил себя сидящим на высоком табурете и объясняющим бармену “Цветочной корзинки”, какой он, Кон, великий ученый: он изобрел штуковину, которая позволяет поймать человеческую душу и засунуть в мотор вместо горючего; у него уже есть такой мотоцикл, такая электробритва и зубная щетка, и вообще у него все приборы такие. И это, в сущности, не что иное, как технический итог давно идущего духовного и нравственного процесса. С энергетическим кризисом покончено раз и навсегда. Осталась единственная загвоздка: опасность загрязнения атмосферы. Дальше он ничего не помнил.

Видимо, весь следующий день Кон проспал под бананами, потому что, когда он проснулся, вторая ночь близилась к концу. Волны бились о коралловый риф, неплохо имитируя биение негодующего сердца. На верхушке рифа, уже почти скрытой предрассветным приливом, метались в панике полчища крабов, ища какую-нибудь ниспосланную провидением щель. Металлические диски, надетые на стволы кокосовых пальм, чтобы защитить орехи от крыс, озарились по краям серебристым светом зари, напоминая нимбы, которыми великие шляпники Ренессанса увенчивали своих святых. Из стоявшей под пальмами лодки поднялась сероватая фигура, потянулась и удалилась. Это был человек-сувенир – из тех, что во множестве разбросала по берегам Океании эпопея Тура Хейердала: его звали Робер Кошлен, и он кормился тем, что выдавал себя за матроса с “Кон-Тики”. Кон встал. Приступ отчаяния прошел. Он чувствовал себя вполне бодрым, готовым продолжить борьбу и вновь облачиться в панцирь циничного пикаро, который он натягивал каждое утро.

VII. Ничего святого