Под зонтом Аделаиды

Часть вторая

Мишель Панданжила

Я еще ничего не знала о деле Розы Озёр, об обстоятельствах драмы, о Базиле Бонито и об Аделаиде Кристен, когда из-за совсем другого человека, из-за некоего Мишеля Панданжила, мне пришлось с размаху окунуться в эту захватывающую историю.

С самого начала было понятно, что, если когда-нибудь я решусь издать книгу на сюжет столь памятной трагедии, какой стало дело Розы, ведь некоторым моим коллегам уже доводилось с большим или меньшим успехом писать о реальных расследованиях, – издать под псевдонимом, не раскрывая своей личности конечно же, и с прочими надлежащими умолчаниями, – мне придется начать рассказ о тех страшных событиях с сильнейшего впечатления, которое произвел на меня упомянутый выше человек, Мишель Панданжила.

Когда я впервые его увидела, он, окутанный тьмой, сидел в дальнем углу камеры под надзором нескольких стражников в униформе, наблюдавших за ним сквозь маленькое окошко, вырезанное в дверной створке. Произвести на кого-либо благоприятное впечатление при подобных обстоятельствах затруднительно, но я тогда уже научилась не судить по внешним признакам и воспринимать людей за тюремной решеткой как обычных мужчин и женщин, которых могла бы встретить на улице или в каком-нибудь магазине. Ведь, по сути, до того как на них надели наручники, такими они и были – простыми горожанами, вроде нас с вами.

Меня сопровождал Клод, один из двух моих помощников, с фотоаппаратом в руках. Нас впустили и закрыли за спиной дверь с глухим стуком, за которым последовал металлический скрежет ключа в замочной скважине.

– Месье Панданжила, я адвокат, мне поручена ваша защита, – начала я. – А это Клод, мой ассистент.

«Наконец-то хоть один друг в этом болоте с крокодилами», – должно быть, подумал арестант, потому что сразу же поднялся с койки, на которой сидел, и подался ко мне – все это одним гибким, стремительным движением, будто от меня зависела его жизнь.

Тело арестанта проступило из тьмы, но лицо так в ней и осталось, и лишь через пару секунд я сообразила, что Мишель Панданжила – черный. То есть, что он принадлежит к черной расе.

Честно признаться, он был первым негром, которого мне довелось увидеть, ведь я веду рассказ о тех временах, когда в городе М. еще нечасто можно было встретить африканцев. И думаю, не ошибусь, если скажу, что Мишель при виде меня испытал не меньшее удивление, хоть и по иной причине. Я – женщина. Для него женщина-адвокат была таким же диковинным явлением, как для меня – цвет его кожи. На самом деле в ту пору женщины-адвокаты появлялись в суде, надо полагать, не чаще, чем чернокожие люди на улицах города М. Мы оба были редкими птицами, и, без сомнения, это сблизило нас с первого взгляда.

– Стало быть, вы мой адвокат по назначению суда? – проговорил Мишель по-французски с сильным африканским акцентом – это навело меня на мысль, что родился он не во Франции и приехал в нашу страну не ребенком.

– Боюсь, что да, – отозвалась я. – А вы, стало быть, по назначению суда – мой подзащитный?

– Боюсь, что да, – отзеркалил он мою шутку.

Мы оба улыбнулись. И если я скажу, что его белые зубы сверкнули ослепительным лучом солнца в столь угрюмом месте, это не будет преувеличением.

На улицах большого города у Мишеля не было шансов остаться незамеченным. Вот еще одно обстоятельство, которое нас сближало. Я была красивой женщиной двадцати лет, мужчины всегда оборачивались мне вслед, говорю это без ложной скромности. Однако было бы неправильно утверждать, что меня и моего нового клиента люди провожали одинаковыми взглядами. На него глазели, во-первых, потому что он был черным, а во-вторых, из-за его роста. Мишель был чрезвычайно высоким. И тощим, как стручок.

Стручок с длиннющими руками. Очень черными руками. Мы к этому еще вернемся.

Он работал на почте города М. Не за конторкой на выдаче, нет – на складе, сортировал корреспонденцию, а когда писем и посылок было мало или он справлялся со своей задачей раньше времени, занимался уборкой, починкой, всем подряд. В общем, делал то, от чего отказывались белые, не желавшие пачкать руки. Они предпочитали перекладывать грязную работу на негра. У него же руки и так черные.

Я никогда не видела Мишеля в деле, но он хвастался, что работает бесперебойно, как автомат! «Конверты у меня так и летают, с бешеной скоростью. С адресатами в городе М. – хоп-хоп! – налево; в деревне П. – хоп-хоп! – направо, в Париже и за границей – хоп-хоп! – посередине. У меня словно отрастает третья рука, ну знаете, как у индийских богов, и в каждой – по письму».

Мишель всегда улыбался, за что его и ценили – он это прекрасно понимал. Если уж ты черный, лучше всегда улыбаться. Угрюмый негр раздражает и настораживает: можно подумать, он задумал что-то дурное. Негр, который улыбается направо и налево, приговаривая «День добрый, месье Фортен», «День добрый, мадам Мотон», – это уже куда лучше. Мишель был умным. Умнее многих белых из тех, кого я знаю.

До того как стать негром, Мишель был камерунцем, а точнее, как он мне поведал, жителем города Яунде. «В Камеруне, видите ли, нет никаких негров, это белые придумали нас так называть». У себя в стране Мишель был таким же черным, как все остальные, поэтому никто не обращал на него внимания, даже из-за его высокого роста. Необычно черным он стал, только когда переехал во Францию. Метаморфоза эта случилась мгновенно, и он сразу ее почувствовал. Ощущение у него было такое, будто он «получил с размаху дверью в лоб», по его же собственным словам, которые я сразу для себя отметила и постаралась запомнить, чтобы использовать позднее в своем выступлении в суде. Мишель знал, о чем говорит: на почте города М. именно ему приходилось чистить и чинить двери после сортировки писем, а двери там «здоровенные, уж поверьте, прямо как в церкви!».

В последний раз он в фигуральном смысле получил с размаху дверью в лоб 27 декабря около часу дня, когда десяток мужчин ворвались на почту с оружием в руках. Не будь они в полицейских мундирах, их приняли бы за грабителей, настолько грубо и бесцеремонно они себя вели. Мужчины спросили, где негр. Искать его не понадобилось – он вышел сам, как гордый и (пока еще) свободный человек, предварительно хорошенько отжав половую тряпку и прислонив швабру к стене. «Долг прежде всего, мадам, долг – это главное».

Он говорил, а я записывала. Все это время Мишель Панданжила косился на Клода – должно быть, удивлялся, что блокнот в руках у меня, а не у него.

– Зачем вам фотоаппарат? – спросил наконец Мишель, кивнув на агрегат, который принес Клод.

– Сюрприз, – отозвалась я. – Если у нас все получится, вас отпустят.

Сейчас, когда пишу эти строки, я по-прежнему не знаю, что заставило меня в тот день согласиться защищать Мишеля Панданжила. Моя молодость? Пылкость? Мятежный дух и беспечность? Отвращение к любой несправедливости? Прогноз для моего знака зодиака? Судьба? Или я просто приняла официальное назначение, потому что должна была его принять? Я выполняла обязанности государственного адвоката, большим опытом не обладала, и на тот день выпало мое дежурство.

Чтобы вы понимали, у меня тогда уже была собственная юридическая контора, что является изрядным достижением, если тебе всего лишь двадцать. Я считалась блистательной студенткой, сдала экзамены экстерном, перескочив через один курс и удостоилась диплома с отличием в области права. Моя история попала на первые полосы газет, после чего одна богатая лидерша феминисток подарила мне квартиру, достаточно большую, чтобы открыть в ней рабочий кабинет, а в довесок я получила от нее машину, телефонный аппарат и двух помощников адвоката, «адвокашников» на нашем жаргоне, да-да, целых двух – Клода и Катрину. Она сама платила им жалованье, но я собиралась взять эту обязанность на себя, как только начну хорошо зарабатывать, а времена эти были уже не за горами. Я самостоятельно выбирала платных клиентов, а помимо этого по доброй воле несколько раз в месяц брала на себя дежурство в суде, чтобы с неменьшим мастерством и усердием защищать по назначению бедных людей, неспособных нанять себе частного адвоката. Государство за этот скорбный труд платило скудно, зато я знала, что Господь стократно вознаградит мои старания в будущей жизни.

Еще я помню чувство, охватившее меня в тот день на выходе из следственного изолятора, – ужасное чувство, вызванное осознанием того, что роль, которую мне предстоит сыграть в этом деле, будет сложной. Невыполнимой. Ибо женщина, защищающая негра, – зверь неведомый, чудо-юдо, и французская судебная машина раскатает ее в лепешку без зазрения совести.

Я до сих пор помню те первые мгновения на солнце после сорока минут в закрытой камере с моим клиентом – мне казалось, я сама была пленницей и вырвалась на свободу к свежему воздуху, жаркому солнцу, к террасе кафе, где решила посидеть, выпить бокал белого вина, поразмыслить и подготовиться к грядущей битве, прекрасно понимая, что сейчас мне доступно то, чего в ближайшее время у Мишеля Панданжила не будет, – говорю о возможности видеть солнце и небо у себя над головой, потягивая вино из бокала. Находить все великолепие жизни в подобных мелочах умеют лишь те, кого их лишают.

Я достала из сумки папку с делом, которую мне вручил следственный судья, небезызвестный в городе Фредерик Ажа, акула, так сказать, правосудия. Среди других документов в папке лежала копия фотографии, на основании которой и был произведен незамедлительный арест Мишеля Панданжила.

Снимок этот сделал некий Эжен Слабосиль (я не шучу!), нанятый печатным изданием под названием «М-ская газета». Фоторепортеры, освещающие подобные мероприятия – я говорю о рождественском представлении на городской площади, но это относится и к любым другим зрелищам, концертам или политическим митингам, – обычно делают фотографии двух типов. Они снимают само действо (тогда репортер находится среди зрителей и наводит объектив на сцену) или же публику (репортер, a contrario[5], встает спиной к сцене и снимает зрителей, что дает представление об их количестве и реакции in vivo[6]). Фотография, которую я в тот момент держала в руках, принадлежала ко второму типу.

На ней была запечатлена толпа – монолитная масса лиц, шапок, темных пальто, зонтов. Зонты, по счастью, были немногочисленны, ведь они обычно скрывают множество деталей. Низенькие зрители вставали на цыпочки, тянули шеи, силясь хоть что-то рассмотреть поверх голов впередистоящих; некоторые смотрели на сцену с полнейшим безразличием, а кто-то и вовсе устремил взор в ином направлении. Один мужчина, державший под локоток толстую старую тетку в седых кудряшках, тайком косился на юную деву с прямыми рыжими волосами (мы часто желаем того, чего у нас нет); другой нетерпеливо поглядывал на карманные часы.

И еще на фотографии было вот что: фрагмент, обведенный в кружок решительным взмахом пера. По самой что ни на есть случайной случайности репортер спустил затвор фотоаппарата в тот самый момент, когда убийца душил Розу Озёр. Посреди множества бледных лиц остались ее потерянный взгляд, широко открытые глаза под прямой челкой, искаженный в причудливом оскале рот. Но главное – на снимке были отлично видны две крупные черные руки, охватившие ее белую шею, как страшное колье из эбенового дерева.

Впервые в жизни я встретила Новый год в одиночестве, с бутылкой шампанского, обдумывая стратегию защиты своего клиента. Когда все было готово, я подала заявление о внеочередном разбирательстве в присутствии следственного судьи. И оно состоялось 7 января в исправительном суде города М.

– «Ходатайство о досудебном освобождении из-под стражи месье Мишеля Панданжила, задержанного по подозрению в убийстве Розы Озёр и содержащегося в следственном изоляторе города М.», – прочитал вслух судья Фредерик Ажа, и его густые черные брови сошлись на переносице. Он передал документ судебному заседателю Норберу Лорану, затем своему секретарю, Аделине Труйе, после чего вскинул на меня взгляд, в котором читались то ли скепсис, то ли ирония: – Мы вас слушаем.

Я взяла внушительных размеров чемодан, который сюда донес Клод, открыла его резким движением, и на пол хлынул разноцветный перчаточный дождь. Большинство перчаток были фирмы Бенуа Патриса (местного производителя этой продукции).

– Господа судьи, у ваших ног перчатки сотрудников данного исправительного суда, которые они по моей просьбе любезно согласились положить в этот чемодан. Я обошла все этажи здания. Здесь перчатки из дирекции и секретариата, а также те, что принадлежат некоторым вашим коллегам-судьям. В каждую я положила бумажку с именем владельца, чтобы вернуть им собственность после нашего заседания. В общем и целом вы видите перчатки почти всех, кто работает в этом суде. – Я наклонилась и подобрала две штуки. – Вот, пожалуйста, синяя перчатка. А эта – красная, из превосходной кожи, весьма элегантная. Как видите, черных больше, чем разноцветных, и принадлежат они, очевидно, мужчинам.

Судья Ажа, начинавший терять терпение, поинтересовался:

– К чему вы клоните, мэтр? Мы не на рынке, мы в суде, извольте вести себя подобающе, право слово!

– Я знаю, где мы, ваша честь, и уже перешла к сути вопроса. Погода в городе М. в последнее время холодная.

– Благодарствуем за метеосводку, мэтр, – раздраженно вмешался Норбер Лоран. – Но я не понимаю, как это относится к нашему делу.

Давайте дадим стороне защиты закончить демонстрацию доказательств, – подала голос секретарь суда, и, поскольку это никого не возмутило, было ясно, что здесь все привыкли к тому, что она позволяет себе высказывать свое мнение.

Я ей благодарно улыбнулась – похоже, у меня появился союзник в стане врага.

– В городе холодно, и вот к чему я это говорю, – продолжила я. – В чемодане было шестьдесят четыре пары перчаток. Это означает, что почти все работающие здесь носят перчатки на улице.

– Ну и молодцы! – фыркнул заседатель Лоран. – Папаша Патрис должен быть доволен, что у него выросли продажи…

Я достала из кармана пальто еще одну пару перчаток – яблочно-зеленую.

– Оригинальный цвет, не так ли? Родители подарили мне эти перчатки на Рождество несколько лет назад. Я их давно не ношу, привыкла, знаете ли, менять такие вещи, как… перчатки, простите за каламбур. Но они мне всё еще впору, и вчера я их снова надела ради, так сказать, весьма особого случая.

– Какого? – поинтересовался судья Ажа, который, видимо, почувствовал, что ему придется-таки поддержать этот утомительный разговор.

Я тщательно, палец за пальцем, натянула обе перчатки:

– Вчера у меня была встреча с моим клиентом в камере следственного изолятора М.

– И вы надели перчатки, потому что на улице было холодно, эка невидаль! – фыркнул Лоран.

– Меня сопровождал мой помощник Клод. – Я указала на ассистента, сидевшего у меня за спиной. – По моей просьбе он взял с собой фотоаппарат. И мы сделали вот этот снимок.

Я открыла картонную папку, достала оттуда три копии одной и той же фотографии и раздала их судье, заседателю и секретарю. Затем обвела их взглядом, внимательно наблюдая за реакцией.

– И что это за ерунда? – возмутился Лоран. – Шутить изволите?

– Это черно-белая фотография довольно плохого качества. Я позволила себе раскрасить на ней зеленым карандашом свои перчатки, которые казались белыми. Что вы видите, дамы и господа?

– Адвокат душит своего клиента, – констатировал судья Ажа, все сильнее злившийся из-за того, что его заставляют терять время на всякие глупости.

– Зеленые пальцы на шее месье Панданжила? – уточнила Аделина Труйе, заметив, что ответ ее начальника меня не удовлетворил.

– Это именно то, что я хотела от вас услышать, мадам, – кивнула я. – Зеленые пальцы на шее моего клиента. Вы отметили цвет, и это важная, определяющая деталь. Зеленые, сказали вы. Можно ли на этом основании сделать вывод, что месье Панданжила душит гигантская зеленая ящерица?

«Гигантская ящерица»! В исправительном суде еще долго будут это обсуждать в перерывах за чашечкой кофе. На всех этажах.

– Что за нелепица? – пробормотал Норбер Лоран себе под нос.

– Простите, я не расслышала. Не могли бы вы повторить?

– Я сказал: что за нелепица!

– Что именно?

– Ваша история про зеленую ящерицу, что же еще! – недовольно ответил он.

– А вы как думаете, господин судья? – обратилась я к Ажа. – Действительно ли ящерица душит месье Панданжила?

– Я все еще не понимаю, к чему вы клоните, мэтр.

Я показала им руки в зеленых перчатках и продолжила уже с совершенно серьезным видом:

– Как это полицейским не хватило ума – хотя бы капельки, крошечного проблеска – предположить, что убийца Розы Озёр был в перчатках? Да-да, господа судьи и мадам секретарь. Почему бы вам не допустить, что пальцы на шее жертвы, пальцы, которые нам пытаются выдать за черные, те самые пальцы, что запечатлены на фотографии, сделанной месье Слабосилем и послужившей поводом для заключения месье Панданжила под стражу, пальцы, якобы принадлежащие, по заявлениям правоохранителей, моему клиенту, на самом деле не черны, а белы? Что, если это руки белого человека в черных перчатках? Или в красных, ибо всем известно, что на черно-белой фотографии красный цвет становится черным. Так ли уж безумна моя версия? Двадцать пятого декабря было холодно. Логично предположить, что убийца был скорее в перчатках, нежели с голыми руками. Да, убийца Розы Озёр надел перчатки от Бенуа Патриса, так же, как вы, как большинство сотрудников этого исправительного суда и как многие жители нашего города, вероятно, поступили бы, если бы им надо было выйти на улицу в холодную погоду и, стоя на ледяном ветру смотреть представление под открытым небом. И уж наверняка так поступил бы тот, кто собирался убить молодую женщину и не хотел оставлять отпечатков пальцев!

– Неужто вы сами верите в то, что говорите? – скептически покачал головой следственный судья Ажа.

– Кроме меня, в это непременно поверит все население города М. завтра утром, ваша честь. Я предвидела вашу реакцию, поэтому, прежде чем явиться сюда, передала копию сделанной нами фотографии в «М-скую газету». В редакции весьма заинтересовались моей версией, скажу больше – пришли в восторг. И заверили меня, что статья выйдет на первой полосе.

Скептицизм на лице Фредерика Ажа сменился оторопью, а его секретарь постаралась скрыть улыбку, довольная тем, что кто-то наконец сумел уконтрапупить ее начальника.

Я изобразила нечто вроде реверанса, надела пальто и покинула зал заседаний. За мной по пятам следовал Клод, тащивший наш большой чемодан.

Надежды мои на успех были невелики, ибо, учитывая расовые предрассудки в обществе, можно было заранее готовиться к поражению, тем не менее оправдались они сполна – стратегия защиты, разработанная мною, возымела ошеломительный эффект. Как и было условлено, фотография адвоката, душащего в камере собственного клиента руками в зеленых перчатках (о цвете читателей извещали в подписи, поскольку снимок был черно-белый), в тот же вечер была опубликована «М-ской газетой», а на следующее утро ее перепечатали все региональные издания под заголовком «Мишеля Панданжила душит гигантская ящерица? Как вам такое?»

Мой дерзкий аргумент, получивший немедленную огласку в прессе, поначалу вызвал дружный хохот, а затем не менее дружное одобрение, смешанное с изумлением, в результате чего нашего клиента выпустили из изолятора, и теперь дожидаться возможного вызова в суд ему предстояло на свободе. Это была моя первая победа. А кое-кто из знакомых среди сотрудников исправительного суда шепнул мне, что месье Ажа пребывает в бешенстве. И это была моя вторая победа.

Вот так 8 января в 18:00 Мишель Панданжила снова увидел солнечный свет. А в 20:00 он пригласил меня на ужин.

Помню промельки эбенового лица Мишеля Панданжила в белом облаке дыма от моей сигареты. Я видела то глаз, то краешек рта – разрозненные фрагменты портрета, – словно подглядывала в замочную скважину. Потом облако рассеялось, и портрет сложился в единое целое, обрел все измерения, превратился в живого мужчину. В мужчину которого я сочла красивым.