Серена

Девушка продолжала угрюмо разглядывать ее, а первые, не совсем внятные слова были произнесены отцом:

– К тебе у меня нету дел. Я пришел потолковать с тем, кто стоит рядом.

– Его дела – мои дела, – отрезала Серена. – И наоборот.

Хармон кивнул на живот своей дочери, затем снова повернулся к Серене:

– Только не это дельце. Его провернули еще до твоего приезда.

– Вы намекаете, что она носит ребенка моего мужа?

– Я ни на что не намекаю, а говорю как есть, – сдвинул брови Хармон.

– Значит, вам крупно повезло, – поздравила его Серена. – О лучшем кобеле для случки нельзя и мечтать, на что указывает хотя бы размер живота. – После чего она перевела взгляд на дочь, чтобы обратиться к ней напрямую: – Только на этом везение кончается. Отныне место занято. Остальных его детей я выношу сама.

Фермер рывком выпрямил спину, и Пембертон успел заметить блеснувшую перламутром рукоять ножа, прежде чем та скрылась под полой плаща. Его удивило, что тип вроде Хармона мог обладать таким прекрасным оружием. Вероятно, случайный выигрыш в покер или семейная реликвия, доставшаяся от более обеспеченного предка. За стеклом кассового окошка мелькнуло лицо начальника станции – задержалось на мгновение и пропало. От стены расположенного рядом хлева для передержки крупной скотины за происходящим бесстрастно наблюдала группа крепких ребят, уроженцев местных гор; все как один служили в Бостонской лесозаготовительной.

Среди них был и управляющий по фамилии Кэмпбелл, в чьи многочисленные обязанности входило служить связующим звеном между работниками и владельцами. В лагере Кэмпбелл всегда носил серые хлопковые рубашки и холщовые брюки, но сегодня был облачен в комбинезон, подобно остальным трудягам. Нынче воскресенье, сообразил вдруг Пембертон и на миг ощутил беспокойство: он не мог припомнить, когда в последний раз смотрел на календарь. В Бостоне, рядом с Сереной, время представлялось ему сжатым в тисках смазанных циферблатов и стрелок: летящие часы и минуты не могли вырваться на свободу, составив дни. Так или иначе, миновали уже и дни, и месяцы, что подтверждал вздувшийся живот девицы Хармон.

Большие, пестрые от веснушек руки Хармона вцепились в край скамьи, и он слегка подался вперед, не отводя от Пембертона пристального взгляда голубых глаз.

– Вернемся домой, папа, – шепнула фермерская дочка, накрывая отцовскую ладонь своей.

Тот отмахнулся, словно от назойливой мухи, и слегка качнулся, поднимаясь на ноги.

– Черт бы драл вас обоих, – выдохнул Хармон, делая шаг к Пембертонам.

Распахнув плащ, он выхватил нож из кожаного чехла. На лезвие попали лучи полуденного солнца, и на краткий миг показалось, что Хармон держит в руке сверкающее пламя. Пембертон обратил взгляд к девушке, чьи пальцы обхватили живот, будто храня еще не рожденное дитя от стремительного развития этой ссоры.

– Отведи своего отца домой, – посоветовал ей Пембертон.

– Папа, прошу тебя… – взмолилась дочь.

– Позовите шерифа Макдауэлла! – крикнул Бьюкенен рабочим, которые следили за происходящим из-под стены хлева.

Бригадир Снайпс внял призыву и быстрым шагом удалился – но не к зданию суда, а в направлении пансиона, где проживал шериф. Остальные рабочие не тронулись с места. Бьюкенен шагнул было вперед, чтобы встать меж двумя противниками, но одним взмахом длинного ножа Хармон заставил его отступить.

– Разберемся здесь и сейчас, – прохрипел Хармон.

– Он прав, – кивнула Серена. – Доставай нож и немедленно уладь это недоразумение, Пембертон.

Хармон вразвалочку двинулся вперед, неторопливо сокращая расстояние между ними.

– Делай, что велено, – процедил он, приближаясь к обидчику еще на один нетвердый шаг. – Кого-то из нас точно потащат отсюда ногами вперед, слышишь?

Пембертон нагнулся, расстегнул саквояж телячьей кожи и отыскал среди содержимого подарок, врученный ему Сереной ко дню свадьбы. Вытянув из ножен охотничий нож, Пембертон понадежнее перехватил в ладони рукоять из лосиной кости; сжимать ее шероховатую поверхность было истинным удовольствием. На мгновение Пембертон позволил себе вновь поразиться тому, до чего искусно изготовлено оружие: баланс и прочность ножа, его лезвие, упор и рукоять были идеально выверены – совсем как у тех эспадронов, какими он фехтовал в Гарварде. Сняв куртку, Пембертон обернул ею запястье.

Хармон вновь шагнул вперед; теперь соперников разделяло менее ярда. Фермер держал нож высоко поднятым, задрав острие клинка к небу, что подсказало Пембертону: у его противника, будь он пьян или трезв, маловато практики в подобных сражениях. Дернувшись вперед, Хармон полоснул ножом воздух между ними: пожелтевшие от табака зубы стиснуты; жилы на шее вздулись, как туго натянутые тросы. Пембертон держал оружие внизу и чуть в стороне. Свистящее дыхание Хармона разило самогоном – резкий масляный запах, чем-то схожий с вонью креозота.

Хармон сделал выпад, и Пембертон вскинул левую руку. Нож пьяницы прорезал воздух, но дуга удара прервалась, встретившись с предплечьем обидчика. Хармон дернул нож вниз, и лезвие полоснуло по руке противника. Лишь тогда Пембертон подступил к фермеру вплотную, направив лезвие охотничьего ножа ему под плащ, и сквозь ткань рубахи погрузил сталь в мягкую плоть над левым бедром старика. Свободной рукой Пембертон ухватил фермера за плечо и одним быстрым поперечным движением изобразил тонкую улыбку у него на животе. Пуговица из кедрового дерева отскочила от несвежей белой рубахи, ударилась о доски платформы, покрутилась немного и замерла. С негромким хлюпаньем Пембертон высвободил клинок; еще несколько мгновений крови совсем не было видно.

Нож Хармона глухо стукнул о доски платформы. Словно надеясь отменить шаги, приведшие к такому трагическому исходу, фермер зажал живот обеими руками и медленно отступил назад, чтобы вновь опуститься на скамью. Оторвав ладони от раны, оценил ущерб: рыхлые серые канаты кишок немедленно вывалились ему на колени. Словно в поиске печати на вынесенном ему приговоре, Хармон застыл, изучая внутреннее устройство своего тела. Наконец, подняв голову, он упер затылок в стену станционного здания. Пембертон отвел взгляд только после того, как голубые глаза Хармона стали тускнеть.

Серена встала рядом с мужем.

– Ты ранен, – заметила она.

Пембертон опустил взгляд и обнаружил, что рукав поплиновой сорочки рассечен чуть ниже локтя; синяя ткань успела потемнеть от крови. Расстегнув серебряную запонку, Серена закатала рукав и осмотрела порез на предплечье.

– Швы накладывать не придется, – решила она. – Обойдемся йодом и повязкой.

Пембертон согласно кивнул. Адреналин бурлил в его венах, и когда рядом возникло обеспокоенное лицо Бьюкенена, знакомые черты партнера – аккуратные черные усики между заостренным узким носом и маленьким ртом, а также круглые, вечно удивленные бледно-зеленые глаза – показались ему одновременно и четкими, и далекими. Пембертон стал дышать размеренно и глубоко, желая прийти в себя, прежде чем начать говорить.

Подняв упавший бойцовский нож, Серена направилась к дочери Хармона; та склонилась над отцом, баюкая в ладонях его безжизненное лицо, словно оно еще было в состоянии что-то чувствовать. По щекам девушки катились слезы, но она не издавала ни звука.

– Вот, возьми, – заговорила Серена, держа нож за лезвие. – Хотя, по правилам, это честно добытый трофей, который принадлежит моему мужу. Прекрасный нож. При желании можно выручить хорошие деньги. Сама я так и поступила бы, – добавила она, помолчав. – В смысле, продала бы его. Деньги придутся кстати, когда родится ребенок, но не жди от нас с мужем другой помощи. Больше ты ничего не получишь.

Дочь Хармона сверлила ее прямым взглядом, но не подняла руки, чтобы взять нож. Положив оружие на скамейку, Серена спокойно вернулась, чтобы встать рядом с Пембертоном. За исключением Кэмпбелла, направившегося к платформе, мужчины у стены хлева не двигались. Пембертон был рад их присутствию: хоть какая-то польза от случившегося. Рабочие хорошо знали, что физической силой начальник не уступит любому из них; это стало ясно прошлой весной, когда они вместе укладывали железнодорожные пути. Теперь же, увидев его в деле собственными глазами, лесорубы поймут, что он способен на убийство; с тем большим уважением они начнут относиться и к нему самому, и к Серене. Повернув голову, Пембертон встретился взглядом с серыми глазами жены.

– Поехали в лагерь, – предложил он.

Положив ладонь на локоть Серены, он развернул жену в сторону ступенек, по которым на платформу только что поднялся Кэмпбелл. Длинное угловатое лицо управляющего, по обыкновению, хранило загадочное бесстрастие, и он чуть изменил направление своего пути, обходя Пембертонов, – но проделал это столь непринужденно, что сторонний наблюдатель никогда не усомнился бы в естественности этого жеста.

Пембертон и Серена сошли с платформы и двинулись по дорожке туда, где их уже дожидались Уилки и Бьюкенен. Угольная крошка хрустела у молодоженов под ногами, вздымая тонкие серые струйки золы, похожие на дымок от погасшей спички. Бросив взгляд назад, Пембертон увидел, что Кэмпбелл склонился над дочерью Хармона и что-то говорит ей, положив руку на плечо. Шериф Макдауэлл в воскресном костюме тоже стоял рядом со скамейкой. Вдвоем с Кэмпбеллом они помогли беременной подняться и повели ее в здание станции.

– Мой «паккард» здесь? – спросил Пембертон.

Бьюкенен кивнул, и Пембертон повысил голос, обращаясь к носильщику, все еще стоявшему на платформе:

– Отнесите мой саквояж на заднее сиденье машины. Дорожный чемодан, что поменьше, привяжите к стойке. Большой можно будет подвезти поездом.

– Тебе не кажется, что стоит сперва поговорить с шерифом? – осторожно осведомился Бьюкенен, передавая Пембертону ключ от «паккарда».

– Зачем мне объясняться с этим сукиным сыном? – фыркнул Пембертон. – Все отлично видели, что там произошло.

Они с Сереной уже устраивались на сиденьях «паккарда», когда сзади к машине бодрым шагом подошел Макдауэлл, и Пембертон увидел, что, несмотря на воскресный наряд, тот при кобуре. Возраст шерифа, как и многих других горных жителей, трудно было определить на глазок. Пембертон предполагал, что ему под пятьдесят, хотя черные как смоль волосы и подтянутое тело подошли бы и более молодому мужчине.

– Едем в мой офис, – объявил Макдауэлл.

– Зачем? – спросил Пембертон. – Я действовал в целях самообороны, что готова подтвердить хоть дюжина человек.

– Я обвиняю вас в нарушении общественного порядка. Штраф десять долларов или неделя в тюремной камере.

Пембертон вынул бумажник и протянул Макдауэллу две пятерки.

– И все равно прокатимся в мой офис, – упрямо повторил Макдауэлл. – Вы не покинете Уэйнсвилл, пока не представите свою версию случившегося в письменном виде.

Их разделяло не более ярда, и ни один не хотел отступить. Чуть подумав, Пембертон пришел к выводу, что драка едва ли окажется полезна.