Индия. 33 незабываемые встречи

Далеко внизу волновалась темная сотня людей, приготовившаяся к бегу по нашим следам. На заднем плане растерянной группкой сбился цвет нашей археологии во главе с Б.Б. Пиотровским. Сверху все казались очень маленькими.

Стражники еще сдерживали компактную толпу. А она вдруг начала шевелиться и приходить в опасное возбуждение. Гул мужских голосов слился в единый хор.

«Кричи – да здравствует Шива! Кричи – да здравствует Шива!» – прилетел к нам их вопль.

Бонгард был невозмутим. Ленинским жестом он выбросил к небу правую руку и повелительно крикнул на хинди – «Молчать!!»

Надо сказать, из различный возможных вариантов, он вспомнил наиболее грубый.

Толпа взвыла. В этот момент стражники в тюрбанах опять развели свои пики и тем самым дали добро изготовившейся сотне – послышался нарастающий топот босых ног и коричневая крепко сбитая масса устремилась вверх по лестнице к нам.

С непостижимой быстротой мы нырнули в черное отверстие входа. Топот приближался.

Внутри нас ждали неожиданности.

Всё пространство перед нами занимала круглая ровная каменная платформа выше человеческого роста. Вокруг нее – между внешней стеной храма и самой платформой – просматривался в темноте узенький проходик, в который я, например, при моей комплекции, никогда бы не смог протиснуться; видимо, он вел вокруг каменного монстра. В кромешном мраке ощущалось, что он по колено заполнен мутной жижей, почему-то холодной. Первые ряды, толкаясь и мешая друг другу, уже протискивались в дверной проем и стало ясно, что через секунду нас сомнут и, может быть, даже утопят в этой неизвестно откуда взявшейся жиже.

То, что затем произошло, никакому рациональному объяснению не подлежит.

Не сходя с места, мы оба синхронно взлетели как свечки и приземлились на неприютной платформе.

Никто из преследовавших за нами не последовал, наверное, им нельзя было сюда – мы видели, как толклись их макушки в узком коридорчике по периметру.

Позднее, в Москве, я вычитал, что высота этой платформы 1 метр 80 сантиметров (в одном источнике даже говорится, что свыше двух метров). Как мы, не очень спортивные, я так вообще после травмы ноги, не разбегаясь, смогли взмыть по вертикали вверх – причем одновременно, параллельно друг другу – ума не приложу!

Наверху платформы мы обнаружили идиллическую картину – украшенный и раскрашенный лингам и старого жреца, не обратившего на нас никакого внимания; он был занят – сортировал подношения, цветочки налево, купюры направо. Мы обошли его и лингам, букетики и рупии по кругу, молитвенно сложив руки, и вышли на белый свет через заднюю дверь храма.

«Наша» толпа уже рассосалась, умиротворенная, уже запустили очередную сотню, состоявшую из женщин. Увидев, что мы выходим прямо с платформы, одна из них склонилась в глубоком поклоне и коснулась почтительно мокрых носков Бонгарда.

Он гордо стоял, позируя фотографирующим членам нашей делегации. А с другой, фасадной стороны храма формировали очередную сотню молящихся.

* * *

С Бонгардом связано немало и других забавных случаев; когда-то он даже специально просил меня рассказать их на очередном его юбилее (но болезнь отменила веселое празднование). поэтому расскажу со спокойной совестью еще один эпизод из той же совместной поездки. Эпизод, неизвестный никому.

Мы шли вдвоем к притихшему от жары отелю, где остановилась делегация. Навстречу нам двигался слон – для Индии такие встречи совсем не удивительны. Мы поравнялись с гигантом и тут с него прямо нам под ноги скатился темный человек и распростерся перед Бонгардом. «Ты помнишь? – восторженно вопил он – два года назад ты подарил мне свой костюм!!» он произносил не костюм, а Костюм и в вопле его было обожание.

И тут я увидел то, чего не видел ни до того, ни после – Бонгард смутился.

А оказалось всё очень трогательно: два года назад, приехав в очередной раз в Индию, Бонгард купил себе новый пиджак, и куда было девать старый, в котором он приехал из Москвы? И он широким жестом подарил его погонщику гостиничного слона.

Такой дар перевернул душу бедного индийца – ни с того, ни с сего ставшего владельцем европейского москвошвеевского костюма! Скучная и скудная жизнь слоновьего «водителя» оказалось разделенной на два этапа, соединенные яркой точкой непонятного божественного подарка!

Он узнал сразу же чужеземные черты благодетеля и кубарем пал к его ногам, выкрикивая слова благодарности – а Бонгард сконфузился и стал мне чуточку милее и ближе.

«Никому не рассказывайте», – попросил он меня. Я промолчал.

Думаю, теперь уже можно…

В этой книге я несколько раз вспоминаю одну и ту же поездку (в главах о Дели, о Сарнатхе, еще где-то) – т. к. почти всегда я ездил и езжу по Индии один, а не с академической делегацией.

Но когда на карте я вижу слово Кхаджурахо, первым делом мне вспоминаются не каменные рельефы и не облагодетельствованный погонщик слона, а вдохновенное лицо, седые легкие волосы и льющийся голос Бориса Борисовича Пиотровского, щедро открывшего мне никогда ранее не слышанные и не читанные строфы.

Светлая Вам память, Борис Борисович…

IV. Ауровилль

Среди интересующихся Индией, махатмами, Рерихами, йогой название этого города вызывает стойкий интерес; на Западе же оно привлекает разве что ностальгирующих по 19б0-ым; в Индии оно известно немногим, в основном, в Мадрасе и вокруг. Исходя из интереса русских читателей, я выбрал это название, хотя говорить мы сейчас будем об Ауробиндо Гхоше, о Пондишерри и лишь потом, и то чуть-чуть, об Ауровилле – но все эти темы крепко связаны друг с другом.

Ауробиндо Гхош

В деятельности Ауробиндо Гхоша (1872–1950) четко и ясно различаются два контрастных периода. Последние тридцать лет своей жизни он – отшельник в созданном им ашраме во французских колониальных владениях в Индии. Крайне редко реагируя на события в мире, он допускает к себе лишь небольшую группу учеников, причем общение сводилось в основном к молчаливому лицезрению учениками учителя. В непосредственный контакт с ним вступают только самые доверенные лица. Этот период, полный мистических исканий, здесь не затрагивается. Весьма интересен другой, начальный период, когда Ауробиндо Гхош был одним из крупнейших лидеров национально-освободительного движения, фактическим руководителем и вдохновителем тайных террористических обществ, подлинным властителем дум патриотически настроенной интеллигенции.

Детские годы Ауробиндо не давали оснований предполагать, что из него получится сначала активный борец за национальное освобождение, а затем индусский мистик и мыслитель, давший свое толкование веданты. Отец его, врач по профессии, получивший образование в метрополии, вернулся на родину, полный иллюзий относительно британской системы правления и британского образа жизни. Он тут же вступил в конфликт со своими ортодоксальными соотечественниками, потребовавшими, чтобы он совершил обряд очищения после морского путешествия. Конфликт разрешился переездом доктора Гхоша в Калькутту. А когда у него родились дети, он постарался воспитать их в чисто европейском духе. Пятилетний Ауробиндо (и братья) был отправлен в закрытую английскую школу в Дарджилинге, а еще через два года послан в Англию и помещен в семью священника, которому даны были строгие инструкции не допускать знакомства мальчика с индийцами и полностью исключить какое-либо индийское влияние. Как вспоминал позднее сам Ауробиндо, эти инструкции строго соблюдались и он «вырос, не зная ничего об Индии, ее народе, религии и культуре». Достаточно сказать, что к моменту возвращения домой (1893), он блестяще владел английским, читал и писал по-французски, по-итальянски, по-немецки, немного по-испански, изучил латынь и греческий, но не знал родного бенгальского языка.

Однако пожелания отца не сбылись полностью. Жизнь внесла свои коррективы в хитроумный план доктора Гхоша. Литературно одаренный, пытливый и наблюдательный юноша за четырнадцать лет пребывания в Англии не раз выступал с резкой критикой британского колониального режима в Индии; весьма саркастически относился и к деятельности тогдашних лидеров Индийского национального конгресса. Более того, познакомившись с националистическими идеями, молодой Ауробиндо стал членом тайной организации «Меч и лотос» в Кембридже. Да и отец его, утратив до некоторой степени свои либеральные иллюзии, посылает сыну в Англию вырезки из бенгальских газет, критикующих политику английского правительства, которое он теперь называет в письмах «бессердечным правительством».

В Индии Ауробиндо старается восполнить пробел в своем образовании, изучает культуру и искусство родной страны, ее историю и языки, читает древние тексты, труды общественных и религиозных деятелей, работы реформаторов, и прежде всего Вивекананды. Влияние идей последнего в этот период и позже ощущается постоянно. Его лекции и выступления обсуждаются в тайных кружках, руководимых А Гхошем, ближайшими сподвижниками которого становятся сестра Ниведита (Маргарет Нобл), ученица Вивекананды, и его брат Бхупендранатх Датта.

Не касаясь всего комплекса вопросов о воздействии Вивекананды на мировоззрение Ауробиндо Гхоша, отметим лишь один аспект этого воздействия. Речь идет о религиозно-реформаторских тенденциях, отразившихся в его политической доктрине.

Доктрина эта зачастую излагается на языке религиозных символов. В такие понятия, как «дхарма», «яджна», «мантра», вкладывается, светское содержание, и они используются в качестве терминологического оформления идей буржуазного национализма. В статьях и памфлетах, стихах и выступлениях этого периода Ауробиндо неизменно апеллирует к религии. Однако религия в его понимании это не традиционный комплекс догм, представлений и установлений и даже не та разновидность ее, которая сложилась в Индии в результате деятельности реформаторов предшествующего периода. Это некая духовная основа, объединяющая верующих и цементирующая их единство. Подобно Вивекананде, А Гхош исходит из ведантистских представлений о заложенных в каждом человеке потенциях божественной творческой силы, реализация коих заключается, по его мнению, в пробуждении национального самосознания. При этом понятие «нация» тоже получает религиозное толкование – «как воплощение одного из аспектов божественного начала».

Путь к раскрытию и выявлению на деле божественных потенций личности лежит, согласно А Гхошу, через самопожертвование и страдание (тема страдания будет впоследствии энергично подхвачена М.К Ганди) во имя полного раскрытия и выявления возможностей нации. И чувство патриотизма приобретает явную религиозную окраску. Любовь к Родине и поклонение Богу совмещаются, как совмещается в проповеди Ауробиндо Индия и богиня Кали (Дурга), Великая мать, культ которой весьма распространен в Бенгалии. «Только тогда, – писал он в 1907 г., – когда Родина предстает перед глазами и разумом как нечто большее, чем горсть земли или масса отдельных личностей, только тогда, когда она принимает форму великой Божественной и Материнской Силы… только тогда мелкие страхи и надежды исчезают во все поглощающей любви к Матери и в стремлении служить ей и только тогда рождается патриотизм, который творит чудеса и спасает обреченную нацию».

Экстатическая любовь к Богу подменяется у Ауробиндо Гхоша «радостью от того, что твоя кровь проливается за родину и свободу». Говоря о преданности своей стране, он прибегает к образу дерева, корнями которого служит почти физический восторг от прикосновения к родной почве, от ощущения ветра, дующего с индийских морей, от рек, стремящихся с индийских гор, от звуков индийской речи, музыки, стихов, от знакомых картин… обычаев, одежды, нашего индийского образа жизни». И продолжая это сравнение, он пишет (в статье, не попавшей в свое время в печать, но использованной против него во время суда 1908–1909 гг.): «Стволом этого дерева и его ветвями являются гордость нашим прошлым, боль за современное положение и вера в будущее. Плоды его – самопожертвование и деятельность на благо родины». Но живо дерево, заканчивает он, лишь постоянным чувством любви к Матери и непрерывным служением ей.

Не менее образно характеризует Ауробиндо английское колониальное иго, препятствующее развитию Индии (в частном письме, написанном в 1905 г.): «Кто-то воспринимает свою страну как нечто материальное – поля, равнины, леса, горы, реки: я воспринимаю свою родину как Мать, ей я приношу мою любовь, мои молитвы. Если на груди ее сидит вампир, готовый пить ее кровь, что должен делать ее сын?».

На этот вопрос А Гхош дал ясный ответ. Он рассматривал борьбу за освобождение Индии как религиозный долг каждого индийца. Его собственная роль в национально-освободительном движении в Индии в начале XX в. хорошо известна. В определенный период своей деятельности он мечтал о создании некоего духовного братства, члены которого – люди, ушедшие из «мира», – должны были посвятить себя патриотической деятельности (здесь любопытна трансформация в его учении, традиционного представления об аскетах). Более того, в своих утопических построениях об идеальном обществе будущего он видел «фабрики и заводы членов ордена, основываемые ими не ради извлечения прибылей, а для блага страны».

Как и Вивекананде, пробуждение национального сознания представлялось Ауробиндо Гхошу результатом необходимой переориентации религиозной активности, хотя следует отметить, что в отличие от Вивекананды, он выдвигал при этом весьма конкретные и достижимые задачи. Религия становилась своего рода каналом для проникновения в массы идей антиимпериалистической борьбы. При этом Ауробиндо как бы подменял традиционное содержание религии, считая, что национализм это и есть «ниспосланное богом» вероучение. По справедливому замечанию липецкого индолога А В. Райкова, «в условиях Индии невозможно было поднять выше идеологию национализма каким-либо иным способом».

Религия, которую на раннем этапе своей деятельности проповедовал А Гхош, имела целью не индивидуальное просветление, не освобождение от цепи перерождений, не спасение отдельного индивида, а содействие пробуждению национального самосознания. Он пытался придать ей жизнеутверждающий характер, чтобы религиозные идеи, а вернее политические идеи в религиозном обрамлении, способствовали духовному раскрепощению индийцев и мобилизации их на борьбу за независимость Индии. Все было подчинено у него задачам антиимпериалистической борьбы; задачи антифеодальные фактически не ставились.

Некоторые тенденции духовного развития Ауробиндо Гхоша, полностью проявившиеся в последующие годы, давали себя знать и в ранний период, хотя значение этих тенденций на данном этапе явно преувеличивается отдельными исследователями. Но важно отметить, что и после отхода от активной политической деятельности он практически не пересматривал и не подвергал осуждению принципы, которыми руководствовался тогда, когда играл столь заметную роль в индийском национально-освободительном движении.

Англичанамудалось осудить молодого поэта в 1908 году – и хотя Ауробиндо провел в тюрьме двенадцать месяцев, судя по новейшим изысканиям, следствие о многом даже и не догадывалось.

В тюрьме Ауробиндо не делал чернильниц из хлеба и не писал молоком письма на волю единомышленникам как его знаменитый современник – он полностью отдался занятиям йогой и философией, а также осмыслению получаемых им, по его словам, божественных откровений.

Так или иначе, когда в 1910 году его попытались судить во второй раз, того, прежнего Ауробиндо уже не было – он порвал со всеми организациями и с соратниками и начал писать очень многословные, тяжелые и большинству непонятные философские труды. Не было его еще и потому, что он ускользнул из британских лап, хотя и не покинул Индию, а перебрался во французские колониальные владения, на восточном берегу суб-континента, в местечко Путтучерри, как его называют теперь, или Пондишерри (ударение, естественно, на последнем слоге) – как называли его галлы и старшее поколение советских индологов и у меня нет никакого желания переучиваться.

Ауробиндо прожил аскетом в этом странном городке несколько десятилетий, пережил (зрителем) все турбулентные события первой половины XX века, включая освобождение Индии, случившееся, можно отметить, в день его рождения, и тихо скончался в 1950 году в своем ашраме, которым к тому времени жестко управляла энергичная дама по имени Мирра Альфасса Ришар или попросту Матерь.

Рассказ о посещении ашрама, я, не меняя ни единого слова (может быть, излишне подробно – но, на мой взгляд, подробности украшают), беру из своего дорожного дневника (1996 г.)

Итак – Пондишерри.