Сокровища Третьего рейха

Потом он пожалел, что не записал их номера. Два или три дня всматривался в лица военнопленных, отыскивая тех русских. Но выражение покорности и пустые глаза узников делали их лица удивительно похожими, и по ночам, когда Ангелу снились страшные сны, тысячи лиц сливались в одно, оно росло и росло, грязное, измазанное вонючей жижей, смешанной с кровью, – одно лицо во всем лагере. Но ночами у этого лица не было покорного выражения, глаза смотрели дерзко, однажды Ангел увидел в них даже ненависть. Хотел ударить по ним – черным, большим, сверлящим, но рука не поднималась, даже не смог заслониться ладонью от жгучего жара этих глаз – кричал и метался во сне.

Дождь утих, но тучи сгущались, и было такое чувство, что вот-вот кто-то выжмет их как губку, и по еще не просохшему асфальту снова зажурчат мутные ручейки, а по ним изо всей силы хлестнут, оставляя пузыри, потоки светлой теплой дождевой воды.

В детстве Анри в одних трусах носился по лужам, зажмурив глаза, подставлял лицо под тугие струи и пил всласть дождевую воду. Она медленно набиралась во рту, он глотал, чтобы снова жадно подставить губы под струи.

И сейчас у Анри было такое настроение: прыгал бы, ощущая пятками водяную упругость, и смеялся, протягивая к небу мокрые ладони. Все время улыбался, сам не зная отчего, широко и счастливо, и прохожие, видя его улыбку, уступали ему дорогу: было ясно – счастлив человек оттого, что идет с такой красивой девушкой.

Они сели на набережной Сены. Анри снял пиджак и накинул на плечи Генриетте – девушка стала как бы ближе ему: он хотел сказать это, но только бросал камешки в реку и следил за кругами, расходившимися по темной воде.

Совсем близко прошел катер, он тащил против течения баржу, тяжело стуча моторами, а баржа плыла за ним тихо, нагруженная так, что, казалось, вода вот-вот хлынет через борта. Она виделась Анри неуклюжей, толстой женщиной, которую тащит по жизни работяга муж, и он, смеясь, сказал об этом Генриетте.

Генриетта посмотрела на него задумчиво, помолчала и ответила, как показалось Анри, совершенно невпопад:

– Завтра мы еще увидимся, а послезавтра я уеду…

– Куда? – испугался Анри, не поняв ее.

Генриетта бросила камешек в воду, подождала, пока исчезнут круги, и попросила:

– Не надо расспрашивать, милый, я напишу тебе…

Это уже была катастрофа – ему хотелось переубеждать, спорить, но он только сказал растерянно:

– Я же люблю тебя…

Она засмеялась.

– И я тебя.

– Так что же?..

Генриетта приложила палец к его губам, и Анри понял: она уже все решила, и теперь поздно ее уговаривать. Но что все-таки она надумала?

Анри начал издалека:

– Я мог бы помочь или хотя бы посоветовать…

Генриетта оборвала его:

– Все уже решено, милый…

Для своих двадцати семи лет Анри Севиль занимал довольно солидное положение в одном из левых парижских журналов. Читатели давно оценили его острые политические обозрения. И не только читатели. Редактор одного из нашумевших, но не очень разборчивых изданий уже подсылал к Севилю своего сотрудника прозондировать, не клюнет ли тот на гонорар, вдвое больший, нежели платит жалкий левый журнальчик.

Анри слушал маститого коллегу внимательно. Тот, не получив сразу отказа, стал рисовать перспективу, которая открылась бы перед Севилем, и очень расстроился, когда Анри категорически отказался.

Анри засмеялся, представив, какими глазами посмотрит на него Генриетта, если он согласится. Ему стало весело: из-за Генриетты можно отказаться и от мировой славы. Так он и сказал ей вечером в бистро возле редакции, где они встретились. И сразу предложил переселиться в его небольшую квартирку на бульваре Араго.

Признание Генриетте не было результатом эмоциональной вспышки или минутного порыва. Анри все продумал и взвесил. Вероятно, ему, женившись, придется преодолевать, особенно вначале, некоторые материальные трудности, но уже была договоренность с главным редактором о повышении зарплаты в будущем году, что обеспечивало ему и Генриетте прожиточный минимум.

И вдруг такое…

В сердцах Анри швырнул камешек до середины Сены, но Генриетта, все поняв, прижалась к плечу Анри щекой. Он не мог сердиться, если она просила помилования, и, не выдержав, поцеловал ее влажные, чуть раскрытые губы. Генриетта ответила, и они долго целовались, прикрывшись пиджаком и ни на кого не обращая внимания.

Они целовались бы еще и еще, но туча вдруг прорвалась дождем. Генриетта, оторвавшись от Анри, подставила зацелованные губы под капли. Дождь хлестал по ее лицу, и она смеялась и глотала дождевую воду совсем по-детски, прихлебывая.

Они промокли, но Генриетте не было холодно. Анри и подавно. Он не заметил бы и настоящей бури, лишь бы было хорошо Генриетте. Вдруг она опомнилась, схватила его за руку и потянула к зданию, где в подъездах прятались застигнутые непогодой одинокие прохожие.

Полная женщина, которая и в подъезде не складывала зонтик, пропустила их, посмотрев недовольно и даже осуждающе. Наверное, она имела на это основание: их поведение было безрассудным, но сегодня Анри плевал на мнение всего Парижа: стояли и смеялись, наблюдая, как льется с них вода, как бежит со щек, с ушей, с подбородка…

Потом Генриетта опустила глаза и покраснела: прозрачная блузка прилипла к телу. Девушка прикрылась пиджаком Анри, но это не помогло: юбка облепила бедра, и Анри казалось, что – мужчины, прятавшиеся от дождя в подъезде, только и делают, что смотрят на них. Он заслонил девушку, Генриетта поняла все и посмотрела благодарно.

А дождь лил и лил, и не было ему конца.

Генриетта вытерла лицо платочком, который сразу промок, выжала воду из подола. Потом ей стало холодно – Анри увидел, как у нее покрылась гусиной кожей шея. Через три дома светились окна бистро, Анри уже хотел предложить перебежать туда, но вспомнил, что за углом, совсем недалеко, живет Серж Дубровский. Севиль был в гостях у Дубровского несколько раз; они не то чтобы дружили, а симпатизировали друг другу; Сергей, корреспондент советского агентства печати, часто заходил в их редакцию – они не только перебрасывались двумя-тремя словами либо делились новостями, но и не один час просидели за чашкой кофе в соседнем ресторанчике.

Вначале Генриетта заколебалась: удобно ли заходить в такую пору, но Анри быстро переубедил ее, и они побежали под ливнем.

Через несколько минут уже звонили в квартиру Дубровского.

Хозяин открыл сразу, будто ждал кого-то. Смотрел на Генриетту с любопытством и немного удивленно, а когда разглядел, улыбнулся широко:

– Боже мой! Что же вы стоите? Проходите…

Генриетта взглянула на лужу у ног, но Сергей уже затащил их в прихожую. Он дал Генриетте свой халат, а Анри – пижаму. Мокрые вещи развесили в ванной. Дубровский включил электрический камин и предложил девушке с ногами залезть на широкую и мягкую тахту.

Генриетта согрелась и почувствовала себя здесь хорошо. Сергей понравился ей – высокий, наверно, сильный и добродушный, но не простой, какими обычно бывают очень добрые люди: она ощущала за его силой энергию, а за мягкостью проницательность.

Дубровский подвинул к тахте столик с кофе и сигаретами. Они заговорили наперебой о погоде, о политическом курсе Франции, о войне и фашистском концлагере, где был Дубровский, он там принимал активное участие в Сопротивлении, и снова о погоде – дождь и дождь! Уже никто не помнил, как от дождя перешли к обсуждению премьеры в «Комеди франсэз» и так же, мимоходом, обругали новый итальянский фильм…

– А дождь прекратился… – Генриетта подошла к окну, выглянула. – Да, перестал. Уже почти двенадцать, и гости, наверно, надоели хозяину…

Сергею не хотелось, чтоб они уходили, но, увидев, как заторопились, взял шляпу, чтобы проводить их.

…Море осталось позади, и самолет снизился. Генриетта посмотрела в иллюминатор. Где-то далеко под крылом промелькнули убогие хижины, отары овец. Потом потянулись однообразные желто-зеленые заросли какого-то кустарника. Самолет сделал круг и пошел на посадку.

Генриетта осторожно вынула из-под блузки письмо и положила его во внутренний карман жакета. Самолет несколько раз сильно тряхнуло, и вскоре он остановился.

Генриетта еще раз посмотрела в иллюминатор на окружающие кустарники и спокойно направилась к выходу. Другие девушки прильнули к иллюминаторам, испуганно глядя на людей, выбежавших из-за кустов. Генриетта этого не видела – стояла возле двери и смотрела, как от кабины пилота между сидений приближался розовощекий человек в хорошо скроенном костюме. Думала, как могла так попасться в ловушку, но не впадала в панику, поскольку это означало бы гибель, а шансы на спасение давали только выдержка и сила духа.

Розовощекий приближался, а она смотрела на него, как смотрят обычные пассажиры на члена экипажа: без особого интереса, но и не отчужденно. Он подмигнул ей по-дружески, хотел пошлепать по щеке.

Генриетта спокойно отвела его руку, и он не обиделся. Вежливо попросил перейти на другое место.

На мгновение Генриетте стало страшно. Отступила в глубь салона и села на чей-то чемодан. Подумала: сейчас появится тот, который вел самолет, «полковник Кларенс», как назвал его розовощекий. Возможно, это было вымышленное имя, но все равно Генриетта уже никогда не забудет его, как и разговор, который она случайно подслушала в самолете. И пока пилот еще не вышел из кабины, снова осмыслила все, что произошло, – от посадки на самолет под Марселем до его приземления около этих опаленных солнцем кустарников.

…Две недели тому назад Генриетта прочитала в «Пари суар» объявление, в котором приглашались красивые девушки на работу экскурсоводами в Северную Африку. Контракт – на год, два и три. Генриетта позвонила по указанному номеру, и ее пригласили в контору на Жак-Доллан. Там и встретил ее розовощекий, отрекомендовавшийся Жаном Дюбуи – доверенной личностью большой туристской фирмы. Он рассказал об условиях работы, показавшихся Генриетте блестящими, просмотрел ее документы и спросил, знает ли она иностранные языки. Генриетта назвала только итальянский и английский, хотя немного знала и немецкий.

Розовощекий предложил Генриетте контракт на три года, но она согласилась только на годовой. Подписала, небрежно глянув на текст договора, поскольку Дюбуи выдал ей аванс и было неудобно вчитываться – фирма, которая не скупится на королевский аванс, не может быть несолидною. Тем более что розовощекий посоветовал: