Дело Воронцова: Печать тьмы.

Глава 1. Дождь на пепле

Город умирал медленно – так, как умирают старые хищники: не в бою, а в грязи, под дождем, с оскалом, застывшим на морде.

Серые громады зданий, словно надгробия, впивались в свинцовое небо. Узкие улицы тонули в тумане, а редкие фонари – желтые пятна в океане тьмы – лишь подчеркивали безнадежность, будто подсвечивали края пропасти. Дождь шел третий день подряд. Он не лил, не барабанил – он просачивался, как яд, разъедая камень, краску, надежды.

В этом городе даже время текло иначе – вязко, с хрипом, будто кровь из старой раны.

Я стоял у окна в кабинете, который когда‐то называл домом. Теперь это было просто помещение с мебелью, бутылкой виски без этикетки и стопкой неоплаченных счетов. На столе – фотография отца в рамке. Он улыбался. Я – нет.

Александр Воронцов.

Тридцать два года. Бывший полицейский. Неудавшийся сыщик. Ныне – человек без якорей. Это все, что важно знать про меня.

Я знал этот город наизусть: его шрамы, его ложь, его тихие убийства. Знал, что за каждым вежливым "добрый вечер" прячется нож, а за каждым пожатием руки – расчет. Мир – это шахматная доска, где фигуры давно сгнили, но продолжают ходить по привычке.

Мой отец погиб, когда мне было двенадцать. Официальная версия – несчастный случай. Я знал: это было убийство. Но кто, зачем, как – ответы тонули в бумагах, которые кто‐то очень старательно подменил.

Дед, бывший следователь, учил меня одному: "Правда – это осколок стекла. Держишь прямо – режешься. Держишь косо – видишь искажение. А если бросить – останется только грязь".

Я не бросил. Но и не держал прямо.

Сейчас я смотрел на дождь и думал о том, что мир – это место, где даже тишина кричит.

Письмо.

Оно пришло вчера. Без обратного адреса, без подписи. Только координаты и одна фраза: "Он знал, где лежит Печать. Теперь ты знаешь, где лежит он".

"Он" – Виктор Громов. Антиквар. Посредник. Человек, который всегда знал, "где" и "у кого" что‐то ценное. Мы пересекались пару раз: он продавал информацию, я покупал. Не из альтруизма – из необходимости.

Его смерть могла быть выгодна многим: коллекционерам, которым он задолжал; полиции, которая давно хотела прижать его за контрабанду; тем, кто искал Печать – древний артефакт, по легендам способный вскрывать чужие мысли.

Но зачем он мне? Возможно, потому что Печать – ключ к разгадке смерти отца.

Клуб "Черная роза".

Я приехал ровно в полночь.

Вывеска – алая буква "R" на черном фоне – мерцала как рана. У входа – два охранника с лицами, будто вырубленными из базальта. Один скользнул по мне взглядом, кивнул. Меня ждали.

Внутри – полумрак, дым, шепот. Барная стойка из темного дерева, зеркала в позолоченных рамах, отражающие не лица, а маски. В углу – рояль, на нем бокал с янтарной жидкостью. Никто к нему не притрагивался.

Я прошел в дальний зал. Дверь – тяжелая, с резьбой в виде переплетенных змей. Толкнул.

Он лежал на полу. Его лицо – бледное, почти прозрачное – казалось маской из воска. Глаза открыты, зрачки – две черные дыры. На правой руке – печать: черный воск, застывший в форме восьмиконечной звезды.

Я присел, потрогал пульс. Холодный. Давно.

Вокруг – ни крови, ни следов борьбы. Только запах: мята и что‐то металлическое. Яд?

– Впечатляет, не правда ли?

Голос – мягкий, с легким шипением. Я не обернулся. Знал, кто это.

София Рейн.

Она стояла в проеме, силуэт – черный контур на фоне тусклого света. Длинные волосы, собранные в небрежный хвост, глаза – как два осколка льда. На ней – кожаная куртка, под ней – что‐то светлое, почти невинное. Контраст, который режет взгляд.

– Ты всегда появляешься там, где труп, – сказал я, не поднимая головы.

– А ты всегда находишь то, что не следует, – она шагнула ближе. В руке – фотоаппарат. – Я сняла. Все.

Я наконец посмотрел на нее. В ее взгляде – ни страх, ни жалость. Интерес. Как у энтомолога, наблюдающего за насекомым.

– Зачем ты здесь? – спросил я.

– Затем же, что и ты. Печать. – Она присела на край стола, скрестила ноги. – Только я хочу себе крутую статью. А ты – использовать ее.

Я хмыкнул.

– Оптимистка.

– Реалистка. – Она подняла камеру, щелкнула затвором. – Знаешь, кто его убил?

Я провел пальцем по печати на руке Громова. Воск был еще липким.

– Тот, кто знал, что я приду.

Тень.

Он стоял у окна. Не двигался. Даже дым от его сигареты висел в воздухе, будто замороженный.

Максим Ржевский.

Высокий, лысый, с глазами, как два голубых лазера. На нем – идеально сидящий костюм, на запястье – часы, которые стоили больше, чем мой дом.

Он повернулся. Улыбнулся. Улыбка – как лезвие.

– Александр. Рад, что ты оценил мой подарок.

Я выпрямился.

– Это не подарок. Это приманка.

Он рассмеялся. Звук – как разбитое стекло.

– О, ты всегда был умен. Но недостаточно. – Он сделал шаг вперед. – Печать у меня. А ты… ты просто пешка, которая думает, что играет.

Я сжал кулаки. Знал: он прав. Но не сейчас. Сейчас я был близок.

– Почему Громов? – спросил я.

– Потому что он знал слишком много. Как и ты. – Максим достал из кармана перстень с черным камнем. Повертел его в пальцах. – Но ты… ты можешь стать полезным. Если согласишься играть по моим правилам.

София за моей спиной тихо выдохнула. Я почувствовал ее взгляд – острый как иголка.

– А если нет? – спросил я.

Максим наклонился, поднял с пола листок. На нем – мой адрес.

– Тогда уже твоя тетя Анна получит сюрприз.

Я замер.

Анна. Хранительница семейных архивов. Единственный человек, который еще называл меня "сынок".

– Ты не посмеешь, – прошептал я.

– Я так люблю, когда вы так говорите. – Он бросил листок на труп Громова. – Время идет, Александр. И оно не на твоей стороне.

Он вышел. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком – как капкан.

Я посмотрел на Софию. Она держала камеру, но не снимала. Ждала.

– Что будешь делать? – спросила она.

Я поднял печать с руки Громова. Воск прилип к пальцам.

– Искать того, кто играет в эту игру "на самом деле".

* * *

Дождь за окном усилился. Где‐то вдали прогремел гром.

Мир кричал. А я слушал.

Пальцы сжимали печать. Воск – теплый, почти живой. Я провел по восьмиконечной звезде большим пальцем. Что‐то шевельнулось в памяти.

"Печать открывает двери. Но не те, что ведут к свету", – говорил дед, перелистывая потрепанный том в кожаном переплете. Тогда я не понял. Теперь – начал догадываться.

Виктор Громов знал. И умер.

Максим Ржевский – не просто богач с манией величия. Он – часть чего‐то большего. Что‐то древнее шевелится под этим городом, как червь в яблоке.

София наблюдала. Ее камера молчала, но я чувствовал: она уже составила план. Продать информацию, получить деньги, исчезнуть. Она не верила в справедливость. Только в выгоду.

А я?

Я верил в правду. Даже если она убьет меня.

Вышел из клуба. Дождь хлестал по лицу, смывая остатки сомнений.

Достал телефон. Набрал номер.

– Димон, мне нужна твоя помощь.

– Опять влип? – голос Дмитрия Карпова звучал устало, но без раздражения. – В который раз?

– В последний.

Он хмыкнул.

– Ладно. Где встречаемся?

– У "Старого маяка". Через час.

Отключился. Посмотрел на печать в руке. Она казалась тяжелее, чем была.

Где‐то в глубине города, за дождем и туманом, ждал ответ. Или ловушка. Не важно. Я уже сделал первый шаг.

"Старый маяк".

Бар – как пещера. Темные стены, тусклый свет.

"Старый маяк" – бар для тех, кто не ищет света.

Тусклый свет ламп, затянутых пыльной марлей. Стены – в разводах времени, будто карта забытых маршрутов. В углу – старый граммофон, из которого время от времени вырывается хриплый джаз, словно кашель умирающего. За стойкой – Бармен. Не имя, а должность. Он знает, кто ты, но никогда не спросит, зачем пришел.

Я занял место у дальнего столика. Положил на стол печать – восьмиконечная звезда будто пульсировала в полумраке. Достал сигарету, но не закурил. Ждал.

Дмитрий Карпов появился без предупреждения. Как всегда – тенью.

– Ты выглядишь так, будто только что вылез из могилы, – бросил он, опускаясь на стул напротив.

– А ты – как будто никогда оттуда не вылезал, – ответил я, не поднимая взгляда.

Он усмехнулся. В его улыбке – ни тепла, ни иронии. Только усталость.

Димон был моим напарником более семи лет. Мы работали вместе, пока однажды он не исчез, оставив записку: "Извини. Это не предательство. Это выживание". Теперь он сидел передо мной – в потрепанном плаще, с глазами, в которых отражался весь этот город.

– Что на этот раз? – спросил он, доставая из кармана фляжку. – Опять играешь в сыщика?

– Нет. В мертвеца, которого забыли похоронить.

Он хмыкнул, сделал глоток.

– Говори.

Я выложил все: письмо, клуб "Черная роза", труп Громова, печать, Максима.

Когда я упомянул Анну, его рука дрогнула.

– Он угрожал тебе? – тихо спросил Димон.

– Да.

Молчание. Где‐то за стеной – смех, звон стаканов. Жизнь шла дальше, будто ничего не случилось.

– Значит, он знает, где слабые места, – произнес Димон наконец. – Это плохо.

– Это значит, что он уверен в себе, раз разбрасывается козырями.

– Или хочет, чтобы ты так думал. Это может быть отчаяние.

Я посмотрел на него.

– Думаешь, что это блеф? Своего рода ловушка?

– Я верю, что ты уже в ней. Вопрос – как далеко ты готов зайти, чтобы выбраться.

Он достал сигарету и в отличие от меня – прикурил. Дым поднялся к потолку, смешался с тенями.

– Помнишь, как мы нашли того коллекционера в подвале на Литейной? – спросил я.

– Который хранил кости в банках? – Димон усмехнулся. – Помню. Ты тогда сказал: "Мир – это музей ужасов, где каждый экспонат имеет цену".

– И ты ответил: "А мы – аукционисты смерти".

Мы замолчали. Прошлое – как осколок стекла в ладони: вынуть больно, держать – еще больнее.

– Почему ты ушел? – спросил я прямо.

Он затянулся, выдохнул дым.

– Потому что понял: мы не ищем правду. Мы ищем оправдания.

– А теперь?

– Теперь я ищу способ не стать частью этой машины.

Я кивнул. Этого ответа я и ждал.

– Нам нужно узнать, что Громов знал о Печати, – сказал я. – И кто еще был в его круге.

– У него была помощница, – Димон достал блокнот, листал. – София Рейн. Журналистка. Она крутилась рядом с ним последние полгода.

– Она была в клубе. Снимала все.

– Значит, у нее есть кадры. И, возможно, записи.

– Но она не отдаст их просто так. Думаю, что у нее новый хозяин.

– Конечно, нет. – Димон закрыл блокнот. – Значит, будем торговаться.

Я поднял печать.

– Максим сказал, что Печать у него. Но я не верю.

– Почему?

– Потому что он хотел, чтобы я это знал. А значит, это не вся правда. Он не тот человек, что будет так яро кидаться информацией. – Я покрутил воск. – Но эта печать… Все факты на его стороне, пазл складывается так, что он не врет. Но зачем ему это? Зачем ему я?

Димон посмотрел на меня долгим взглядом.

– Ты все еще думаешь, что можешь его переиграть?

– Я думаю, что он играет не только с нами.

Дверь скрипнула. В бар вошла она. София Рейн.

На ней – плащ, мокрый от дождя. Волосы прилипли к лицу, но глаза – холодные, острые. Она оглядела зал, нашла нас. Подошла.

– Не ждали? – спросила, не дожидаясь приглашения, села.

– Ждали, – ответил я. – Просто не думали, что так скоро.

Она достала фотоаппарат, положила на стол.

– Вот. Все, что сняла.

– Просто так? – Димон поднял бровь.

– Нет. Не просто так. – Она посмотрела на меня. – Я хочу знать, что вы найдете. И буду рядом.

– Зачем? – спросил я.

– Потому что это история, которая изменит все. И я не хочу пропустить финал.

Я взял фотоаппарат, открыл. На экране – кадры: труп Громова, печать на его руке, мой силуэт над телом. И еще – тень в углу. Человек, который стоял там, когда мы вошли.

– Еще что‐нибудь? – спросил я у Софии.

– Да. – Она достала блокнот. – Громов перед смертью получил посылку. Я видела, как курьер принес ее за час до вашего прихода.

– Что в ней было?

– Не знаю. Но он открыл ее, прочитал записку и сразу позвонил кому‐то. Я записала номер.

Она протянула листок. Я взглянул. Цифры – как код к замку.

– Кто-то знал, что он получит это, – сказал Димон. – И знал, что после он будет уязвим.

– Или хотел, чтобы он стал уязвим, – добавил я.

София улыбнулась.

– Вижу, вы уже поняли: это не убийство. Это спектакль. Афиша для привлечения зрителей.

Мы вышли из бара в дождь.

Ветер рвал плащи, капли били по лицу, как мелкие пули.

– Номер, который дала София, – начал Димон, – он зарегистрирован на фирму "Антикварные сокровища".

– Подставная, – перебил я. – Я проверял ее год назад.

– Тогда кто за ней стоит?

Я достал печать, повертел в пальцах.

– Тот, кто знает, что такое Печать на самом деле.

– И кто знает, что ты за ней пойдешь, – закончил Димон.

Мы остановились у перекрестка. Свет светофора – красный как кровь.

– Куда теперь? – спросил Димон.

– К Анне. Она хранила записи деда. Возможно, там есть ключ.

– А если Максим уже там?

Я улыбнулся. Впервые за этот вечер.

– Тогда мы узнаем, кто из нас лучше играет в прятки.

Дождь усилился. Город молчал. Но где‐то в глубине его, за туманом и тьмой, уже звенел первый акт новой игры.

И мы – ее фигуры.

Пока еще – фигуры.

Глава 2. Тени в доме детства

Дом тети Анны стоял на окраине города – там, где асфальт переходил в глину, а фонари гасли один за другим, будто их кто‑то методично душил.

Двухэтажный особняк в стиле позднего модерна: узкие окна, резные карнизы, крыльцо с коваными перилами, покрытыми паутиной ржавчины. Когда‑то здесь было шумно – смех, разговоры, запах выпечки. Теперь тишина лежала на всем, как толстый слой пыли.

Я поднялся по ступеням. Дверь открылась без скрипа – тетя всегда следила, чтобы механизмы работали безупречно.

– Александр, – ее голос звучал, как старый рояль: мягко, но с едва уловимой тремоляцией. – Я ждала тебя.

Она стояла в прихожей, прямая как шпага. Седые волосы убраны в тугой узел, на плечах – вязаная шаль, которую я помнил с детства. В руках – серебряный поднос с чаем и двумя чашками. Ни слова о погоде, ни вопроса "как дела". Она знала: если я пришел – значит, дело серьезное.

Анна Воронцова.

Младшая сестра моего отца. Последняя из рода, кто еще помнил, как мы жили до того, как все рассыпалось в прах.

Ее глаза – светло‑серые, как зимнее небо – скользнули по моему лицу.

– Ты похудел. И опять не брился. Весь в мыслях?

– Да. Не до этого, – я прошел в гостиную.

Комната пахла книгами, воском и чем‑то неуловимо домашним – запахом, которого у меня больше не было. Диван, обитый выцветшим бархатом, камин с мраморной полкой, на которой стояли фотографии в серебряных рамках.

На одной – мой отец, молодой, с улыбкой, которую я почти забыл. На другой – дед, в мундире, с орденом на груди. На третьей – я сам, семилетний, с ободранными коленками и книгой в руках.

– Ты все еще хранишь это, – сказал я, указывая на снимки.

– А ты все еще не можешь смотреть на них без боли, – ответила она. – Но это не значит, что их нужно прятать.

Я поднялся на второй этаж.

Моя детская комната.

Дверь – с царапинами от ножа (в восемь лет я пытался вырезать на ней дракона). Стены – с остатками плакатов: Конан Дойл, Агата Кристи, "Мальтийский сокол". На подоконнике – пыльная коробка с игрушечным детективом и лупой.

Присел на кровать. Матрас просел с тем же жалобным звуком, что и двадцать лет назад.

Здесь я впервые прочитал дедова дневника. Здесь понял, что мир – это не то, что показывают в кино. Здесь научился не верить улыбке.

Дед был легендой. Следователь, который ловил маньяков, коррупционеров, предателей. Он говорил: "Правду можно найти только в грязи. Потому что чистая правда – это миф".

Отец пошел по его стопам. А потом – погиб.

А я? Я стал тем, кто ищет грязь. Потому что только в ней можно найти следы.

Вернулся вниз. Тетя уже разлила свежеприготовленный чай.

– Рассказывай, – сказала она, не поднимая глаз.

Я выложил все: письмо, труп Громова, печать, угрозу Максима.

Когда я упомянул Печать, она замерла. Чашка в ее руке дрогнула.

– Так значит, он все‑таки нашел ее, я думала, что это бредни – прошептала она.

Я вопросительно посмотрел на тетушку. В ее глазах – не страх. Что‑то глубже.

– Твой отец. Он знал о Печати. И знал, что это не просто артефакт.

– Что ты имеешь в виду?

Она встала, подошла к книжному шкафу. Вытащила том в кожаном переплете – тот самый, который я читал ребенком. Открыла на определенной странице.

Там – рисунок: восьмиконечная звезда, окруженная руническими символами. Под ним – надпись на латыни: "Veritas in umbra" ("Правда в тени").

– Это не ключ к власти, – сказала тетя. – Это ключ к памяти. Печать открывает доступ к чужим воспоминаниям. Но не выборочно. Она показывает все. Боль, страх, ложь – все, что человек когда‑либо пережил. – Она закрыла книгу. – Это не Максим ее нашел, нет…

– И отец…

– Он пытался использовать ее, чтобы раскрыть дело. Но она… – тетя запнулась. – Она поглощает. Тот, кто слишком долго держит ее в руках, теряет грань между своими воспоминаниями и чужими. Твой отец был умным человеком, даже скорее хитрым. Он бредил этой безделушкой, я не верила в эту магию, мистику. Думала, что он сам все раскрывает, а мысли про "силу печати" лишь сводили его с ума и не давали спать. – Она мягко опустилась на место.

Я вспомнил воск на руке Громова. Липкий, теплый. Как будто живой.

– Значит, его убили не за то, что он знал, – сказал я. – А за то, что он помнил.

* * *

Я задержался у порога, обернулся. Тетя стояла у книжного шкафа, ее силуэт размывался в полумраке комнаты.

– Анна, – голос прозвучал резче, чем я хотел. – Будь осторожна. Если Максим знает, что ты в курсе…

Она повернулась, и в ее глазах мелькнуло что‑то неуловимое – не страх, не тревога, а скорее усталая мудрость человека, который давно принял правила игры.

– Александр, – она шагнула ко мне, и свет лампы на мгновение выхватил из тени линии ее лица, – помнишь, что говорил твой дед?

Я нахмурился.

– Он много чего говорил.

Тетя улыбнулась – тонко, почти незаметно.

– "Если тень твоя длиннее дня – не беги от нее. Прими. Ибо только в своей тени ты найдешь путь".

– Это не поговорка, – возразил я. – Это…

– Это правда, – перебила она мягко. – Если мне суждено стать частью этой истории, значит, так тому и быть. Но пока я здесь – я буду защищать то, что осталось от нашей семьи.

Я сжал кулаки. Внутри клокотало что‑то горячее, похожее на ярость, но не против нее – против мира, где такие, как она, вынуждены произносить подобные слова.

– Ты не должна…

– Должна, – она коснулась моей руки. Ее пальцы были холодными, но твердыми. – Ты ищешь правду, Александр. Я – хранительница памяти. Мы идем разными путями, но цель у нас одна.

Я вышел из дома тети с ощущением, будто оставил ее на краю обрыва. Каждый шаг отдавался в голове набатом: "Она не должна быть одна. Она не должна стать следующей".

В кармане лежал телефон – один звонок, и я мог бы настоять, чтобы она уехала, спряталась, исчезла из этой игры. Но знал: она не послушает. Анна Воронцова никогда не бежала. Даже когда бежали все.

Страх сжимал горло, но я гнал его прочь. Страх – роскошь. А у меня нет времени на роскошь.

Мысли метались: Что еще она скрывает? Сколько правды в ее словах? И почему мне кажется, что она уже знает, чем все закончится?

Но одно было ясно: тетя не пропадет. Она – как старый дуб, чьи корни уходят в глубину веков. Ветер может ломать ветви, но дерево останется.

Димон. Я позвонил ему сразу после разговора с тетей.

– Нужно найти все, что связано с Громовым. Помощники, клиенты, тайники.

– Уже ищу, – ответил он. – Но у меня плохие новости.

– Какие?

– София опубликовала статью.

Ее материал вышел утром. Заголовок – как удар молота: "Убийство в "Черной розе": кто стоит за смертью антиквара?"

В тексте – фотографии трупа, упоминание о печати, намек на "могущественного покровителя". И – самое опасное – мое имя.

– Черт, – выдохнул я. – Она играет с огнем.

– Или кто‑то играет ею, – уточнил Димон. – Я проверил: статья вышла не через обычное издание. Ее разместили на анонимном портале. Кто‑то дал Софии доступ.

– Максим?

– Возможно. Но есть нюанс: в тексте есть код.

– Код?

– Да. В конце статьи – набор символов. Я уже отправил его Нате. Она разбирается.

Я провел рукой по лицу. Мир снова превратился в лабиринт, где каждый поворот ведет к новой загадке.

– Где ты сейчас? – спросил я.

– В "Старом маяке". Жду тебя. И еще…

Связь прервалась.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали 21:47. Время, когда тени становятся длиннее, а правда – еще более зыбкой.

Сон вышел липким, рваным, но это лишь придавало сил. Руки не слушались меня, голова кружилась: "Надо бы поесть". Надо…

* * *

Вышел под дождь. Капли били по лицу, смывая остатки сомнений.

Город кричал. А я шел туда, где ждали ответы. Или новые вопросы.

Кафе "У моста".

Забытое богом место на перекрестке старых трамвайных путей. Стены в разводах сырости, столики из искусственного мрамора с трещинами, запах прогорклого кофе и жареной картошки. Здесь не бывает случайных посетителей – только те, кто знает, что за этой обшарпанной фасадом скрывается один из лучших подпольных хабов для цифровых следопытов.

Наталья "Ната" Соколова.

Мы оказались в этом кафе не случайно. "У моста" – одно из тех мест, где можно говорить без опасений: гул старых холодильников, треск кофемашин и вечно занятые столики создают идеальный звуковой фон для тайных бесед. Ната выбрала его сама – сказала, что здесь "хороший сигнал и плохая память у официантов".

Она появилась ровно в 16:30 – как всегда, пунктуально. Вошла, стряхнула капли дождя с капюшона, окинула зал быстрым взглядом (привычка, выработанная годами работы в тени) и направилась к моему столику.

Когда она села, от нее повеяло холодом улицы и легким ароматом цитрусового геля для рук – единственное, что напоминало о ее женственности. Ната разместилась у окна, за которым медленно опускались сумерки. Перед ней – ноутбук с мигающими индикаторами, чашка черного кофе и тарелка с картофельными дольками. Она не ела – просто крутила вилку в пальцах, словно это был инструмент для тонкой операции.

Ей было около тридцати, но взгляд – как у человека, который видел слишком много темных углов цифровой вселенной. Короткие темные волосы, очки в тонкой оправе, обкусанные до крови губы и свитер с закатанными рукавами, обнажающими запястья с татуировками в виде двоичного кода.

– Ну что, гений, – сказал я, опускаясь на стул напротив. – Что накопала?

Она подняла глаза – холодные, как серверная комната.

– Пока что я уверена в том, что это просто набор символов.

– Но ты любишь непростые задачи? – Я попытался заглянуть в ее экран.

– Ты прав. Но не думаю, что наша журналистка способна на шифр. Еле кончила школу, далее два раза отчисление… – Она шарила глазами по экрану. – В общем мне нужно время.

Как мы познакомились? Я прикрыл глаза и окунулся в воспоминания.

Три года назад. Взлом городской системы видеонаблюдения. Кто‑то методично стирал записи с камер в районе старого порта. Полиция крутила пальцем у виска – "технические неполадки". Я знал: это не случайность.

Нашел ее в подпольном чате. Ник – NullByte. Сообщение: "За 5 000 р. найду, кто играет с вашими камерами. Предоплата – 50 %".

Встретились в том же кафе. Она пришла в капюшоне, с рюкзаком, полным проводов и плат. За два часа подняла резервные копии, которые все считали уничтоженными. Тогда я понял: Ната не просто хакер. Она – археолог цифрового мира, умеющий читать следы в битах так же, как я – по отпечаткам подошв.

С тех пор она – мой "мозг команды".

Пока я приношу ей интересные задачи, плачу, то она с нами… Пока что у меня есть на все это деньги, а что потом? У меня есть козырь в лице Димона. Ната всеми силами пытается добиться его внимания, хотя она могла просто за пару минут узнать все его предпочтения: в еде, фильмах, ресторанах и прочее. Но она знает его, знает, что такое он не оценит, к нему нужен другой подход, который она пока что не может найти.