Завещание Сталина

Вновь ответ Сталина отрицательный. Хотя ставший академиком еще в царское время Н. Я. Марр – профессиональный языковед, археолог, востоковед – пришел к прямо противоположному выводу. Он доказывал, что язык – надстройка над экономическим базисом и явление классовое, а не общенациональное. Нередко правящий класс говорит не на языке простого народа или, по крайней мере, вырабатывает свой язык, отражающий определенное мировоззрение. Разве деление на классы – не коренная особенность человеческого общества? И если существует борьба классов, основанная на экономическом базисе, то разве это не должно выражаться и в языке? Или Сталин полагает, что есть общенациональные интересы, которые важнее, первичнее, чем классовые?

Третий вопрос: «Каковы характерные признаки языка?»

Казалось бы, политическому деятелю не следовало бы забираться в такие теоретические дебри, где и профессионалу легко заблудиться. Или вождь настолько уверовал в свою гениальность, что решил дать свои руководящие указания даже в таких сложнейших проблемах на стыке языкознания, философии, психологии, обществоведения?

Заключительный вопрос: «Правильно ли поступила „Правда“, открыв свободную дискуссию по вопросам языкознания?»

Пожалуй, с этого можно было начать. Хотелось бы выяснить, насколько допустимо вести научную дискуссию на страницах главного партийного органа страны? И как ее вести, когда на главные вопросы уже дал свой ответ тот, кого считают выдающимся марксистом-ленинцем, гениальным мыслителем – вождь народов СССР, глава государства, а стало быть, высший авторитет. Кто посмеет оспорить его мнение? Не звучит ли издевкой упоминание о «свободной дискуссии»?

Впрочем, не следует торопиться с выводами. У статьи Сталина было продолжение. На страницах «Правды» он вскоре ответил на письма читателей, высказавших недоумение по поводу некоторых положений его работы или даже возражавших ему.

И все-таки вождь оставался вождем. Он не задавал вопросы, а отвечал на них; не размышлял, предлагая разные варианты объяснений, а высказывал свою точку зрения. Создавалось впечатление, что он давал указания, вещал истины, а вовсе не спорил. Но зачем он это делал? Или ему, как думают некоторые его нынешние хулители, захотелось выставить себя великим мыслителем, «большим ученым»? Мол, мало ему было почестей как главе государства. Легко ему было участвовать в «свободной дискуссии», не имея серьезных оппонентов. Ведь главный из них – академик Марр – давно уже умер.

Вот на какие мысли наводит беглое знакомство с трудом Сталина по языкознанию. Но, как нередко бывает, первое впечатление оказывается обманчивым. При внимательном чтении открывается нечто такое, о чем поначалу и не догадываешься. Оказывается, Иосиф Виссарионович обозначил в этих своих ответах те принципы, которые можно считать его идейным завещанием.

…Небольшое отступление. В своем интересе к языкознанию Иосиф Сталин был не одинок среди великих правителей. Императрица Екатерина II в 1784 году увлеклась чтением солидного труда французского филолога и антрополога Кур де Жебелена. Ее увлекла идея единого праязыка (как много позже и Н. Я. Марра). Она даже принялась составлять сравнительный словарь всех языков. Собранные материалы она передала академику Палласу, который подготовил первый том под заглавием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы».

Правда, императрица никого не критиковала, философией марксизма не владела за неимением таковой, а потому о ее изысканиях в языкознании мало кому известно, да и не представляют они какого-то значительного интереса.

Ни надстройка, ни базис

Выхолощенный до примитивных схем марксизм – на радость лекторам-попугаям и пропагандистам – материальную и духовную структуру общества представлял в виде двух основных категорий. В основании, как положено, покоится экономический базис, а над ним – разнообразные надстройки.

Сталин пояснял: «Базис есть экономический строй общества на данном этапе его развития. Надстройка – это политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды общества и соответствующие им политические, правовые и другие учреждения». Где же в такой стройной системе место языка? Стараясь перейти на позиции марксизма, Н. Я. Марр нашел единственный, как ему показалось, верный ответ: язык следует отнести к категории надстройки.

Сталин возразил, сославшись на то, что в России был ликвидирован старый капиталистический базис и построен социалистический с его специфическими надстройками, а русский язык и все прочие не претерпели коренных изменений.

В этой связи – небольшое отступление. Революционные бури, сотрясавшие социальную структуру российского общества, сказывались и на духовной культуре. Были даже попытки создать новый язык. Например, в книге «Апокалипсис в русской литературе» Алексей Крученых утверждал, что «в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина»:

Дыр бул щыл
убещур
скум
вы со бу
р л э з.

Возможно, подобные революционные «сдвиги» в словотворчестве (у Крученых была работа «Сдвигология русского стиха») побудили академика Марра выдвинуть столь же решительные идеи в языкознании. Но революционный пыл его учеников был угашен консервативными суждениями Сталина, который категорически отказался считать язык надстройкой. Он утверждал:

«Язык… коренным образом отличается от надстройки. Язык порожден не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Он создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, усилиями сотен поколений…

Ни для кого не составляет тайну тот факт, что русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества».

Тут, как говорится, не поспоришь. Происходят революционные перевороты, надстройки меняются, экономический базис тоже, а язык сохраняется.

«Поэтому сфера действия языка, охватывающего все области деятельности человека, гораздо шире и разностороннее, чем сфера действия надстройки. Более того, она почти безгранична». Так писал Сталин.

Какой же напрашивается вывод? Е. Крашенинникова попросила вождя пояснить. Что же такое язык и куда его отнести, если он не базис и не надстройка? Или он – нечто промежуточное? Или это «есть явление, свойственное и базису и надстройке»?

Сталин, отвечая, припомнил, что Н. Я. Марр причислял язык не только к надстройке над базисом, но и к орудиям производства. Но орудия производства производят материальные блага, тогда как язык «ничего не производит или ?производит? только слова». И отделался шуткой: мол, «если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире».

Больше ничего пояснять и уточнять он не стал. Можно предположить методом исключения, что, по его мнению, есть нечто более фундаментальное и менее изменчивое в своей сути, чем базис и надстройки. С другой стороны, разве язык как средство общения и развития людей не производит блага? Косвенно – материальные, непосредственно – духовные.

Если развить эту мысль, то получится, что на равных правах с материальным базисом общества существует и духовный, воплощенный, в частности, в языке. Но в таком случае рушится примитивная «марксистская» схема (конечно – не Марксово учение). Возникают новые вопросы. Можно ли вообще проявления духовной культуры причислять к «надстройке»? Разве религиозные верования меняются с изменением экономического базиса? Или меняются философские учения, научные теории, формы искусства?

Нет, конечно. Меняются государственное устройство, социальная структура общества, политика, господствующая идеология. Изменчива и материальная база, техника. Но есть язык, духовная культура, живущие по своим законам. А еще есть изменчивая природа – еще одна важнейшая категория, оставшаяся вне схемы…

* * *

Уклончивый ответ Сталина порождает массу вопросов. И это, конечно же, прекрасно. Самое безнадежное, когда вынесены решения окончательные, не предполагающие дальнейших исследований, не имеющие развития.

Сталину в его практической деятельности, в усилиях по созданию и укреплению нового, невиданного ранее государственного и общественного устройства приходилось не раз пренебрегать догмами марксизма-ленинизма. Жизнь невозможно уложить в прокрустово ложе любой теоретической конструкции.

Но все-таки научный метод предполагает создание гипотез, теорий и – более широко – учений, эмпирических обобщений. Тут без упрощения не обойтись. Не менее важно выработать определенное мировоззрение, чтобы иметь какие-то ориентиры в дебрях идей и фактов.

Может показаться странным, что идеи почтенного академика, избравшего марксизм как основу мировоззрения и попытавшегося с этих позиций осмыслить языкознание (как профессионал!), были решительно отвергнуты именно тем, кого принято было считать четвертым из когорты основоположников этого учения. Не проявилась ли ревность «матерого марксиста» к тому, кто посмел вторгнуться на его идейный плацдарм?

Нет, конечно. Сталин выступил, как бы это ни показалось странным, в защиту профессиональных научных теорий от влияния политики, господствующей идеологии. В то время иные ученые под впечатлением социального переворота были готовы, говоря словами С. Есенина, «задрав штаны, бежать за комсомолом», вносить революционные вихри в науку. Однако бывший пламенный революционер, а ныне государственный деятель, ставший по этой причине консерватором, предложил каждому специалисту заниматься своим делом без оглядки на политическую конъюнктуру.

Вряд ли Марр желал приобрести какие-то выгоды из своего стремления осмыслить языкознание с позиций марксизма. Судя по всему, он искренно поверил в то, что такое победоносное учение, логически выстроенное и подтверждаемое победой социализма, открывает новые перспективы и в науке.

Вообще-то, Марр шел, можно сказать, по следам классиков языкознания. Например, Вильгельм фон Гумбольдт в мае 1802 года писал Фридриху Шиллеру, что для него «общая энциклопедия языкознания» связана с «философией и народоведением». Но одно дело – связывать с философскими учениями (это происходит вольно или невольно во всех науках при переходе от частных проблем к обобщениям), а совсем другое – подчинять им научную мысль.

О классах и единстве общества

В своей работе Сталин вовсе не делал каких-то научных открытий и вряд ли на них претендовал. С позиции здравого смысла он высказывал достаточно тривиальные мысли, критикуя воззрения Н. Я. Марра. Иногда кажется, что академик и его сподвижники в своем стремлении укоренить марксизм в языкознании просто утратили ощущение реальности.

Они воспользовались религиозным методом: основывались на цитатах из сочинений, которые считали авторитетными. А подбирали их так, чтобы доказать полюбившуюся идею. Марксисты-ленинцы (отчасти и сам Сталин) сплошь и рядом поступали так же. Но это относилось главным образом к проблемам политики, идеологии. Для создания научной теории такой метод противопоказан.

Правда, в статье Сталина об этом нет речи. Он старался, прежде всего, доказать, что Марр и его сторонники неправильно поняли высказывания классиков марксизма. Например, у Маркса в статье «Святой Макс» сказано, что у буржуа есть «свой язык», который «есть продукт буржуазии». Казалось бы, явное свидетельство в пользу классового характера языка.

Словно обучая ученых корректности в цитировании, Сталин привел им в назидание другую выдержку из той же статьи, где говорится о «концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией». И пояснил: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеют свой торгашеский жаргон».

Другой пример. Ф. Энгельс написал: «Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия», а «рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия».

В данном конкретном случае Иосиф Виссарионович поддержал авторитет классика марксизма, полностью согласившись с ним: «Совершенно правильно, что идеи, представления, нравы, нравственные принципы, религия, политика у буржуа и пролетариев прямо противоположны». И тут же добавил: «Но при чем здесь национальный язык, или „классовость“ языка? Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу „классовости“ языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия».

* * *

Критикуя своих оппонентов, Сталин, тем не менее, избегал грубого нажима и безапелляционных утверждений. Он старался убедительно доказать свое мнение. Вот характерный пример его рассуждений.

«Ссылаются на то, что одно время в Англии английские феодалы ?в течение столетий? говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу ?классовости? языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то. Во-первых, на французском языке говорили тогда не все феодалы, а незначительная верхушка английских феодалов при королевском дворе и в графствах. Во-вторых, они говорили не на каком-то ?классовом? языке, а на обыкновенном общенародном французском языке. В-третьих, как известно, это баловство французским языком исчезло потом бесследно, уступив место общенародному английскому языку. Думают ли эти товарищи, что английские феодалы и английский народ ?в течение столетий? объяснялись друг с другом через переводчиков, что английские феодалы не пользовались английским языком, что общенародного английского языка не существовало тогда, что французский язык представлял тогда в Англии что-то большее, чем салонный язык, имеющий хождение лишь в узком кругу верхушки английской аристократии?»

Читая Сталина, невольно подумаешь: да как же все просто? Он же высказывает очевидные, тривиальные истины. Как же некоторые профессиональные языковеды не додумались до них? Выходит, учение марксизма-ленинизма о классовой борьбе и непримиримых противоречиях в буржуазном обществе пробудило ультрареволюционные порывы у некоторых большевиков.

«У нас были одно время ?марксисты?, – писал Сталин, – которые утверждали, что железные дороги, оставшиеся в нашей стране после Октябрьского переворота, являются буржуазными, что не пристало нам, марксистам, пользоваться ими, что нужно их срыть и построить новые, ?пролетарские? дороги. Они получили за это прозвище ?троглодитов?…

Понятно, что такой примитивно-анархический взгляд на общество, классы, язык не имеет ничего общего с марксизмом. Но он, безусловно, существует и продолжает жить в головах некоторых наших запутавшихся товарищей».

* * *