Завещание Ленина

Все прекрасно знали: у Владимира Ильича нервное расстройство. Зачем же в таком случае раздражать его, сильно волновать? Тем более что его состояние волнообразно то ухудшалось, то временно улучшалось. А тут – такое потрясение!

В конце 1922 года его по рекомендации врачей, можно сказать, изолировали от любой текущей работы. Однако ничем, кроме политики, он по-прежнему не интересовался, приступив к чтению семитомника «Записки о революции». (Автор Н. Н. Суханов, участник революционных событий, бывший меньшевик и член ЦИКа, работал в ряде советских учреждений как экономист и редактор периодических изданий. Его жена М. И. Гляссер была секретарем Ленина по вопросам партийного руководства.)

В середине января его секретарь М. А. Володичева записала в дневнике дежурств:

«Владимир Ильич вызывал от 6-ти до 7-ми на полчаса. Читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова. В течение минут 10-ти, 15-ти диктовал продолжение о том же…

В то время, когда диктовал фразу «Нашим Сухановым…», – на слове «…и не снится…» остановился и, пока обдумывал продолжение, шутливо бросал слова: «Вот какая память! Совершенно забыл, что я хотел сказать! Черт возьми! Беспамятность удивительная!» Просил сейчас же переписать заметки и дать ему.

Наблюдая его во время диктовки несколько дней подряд, заметила, что ему неприятно, если его прерывают на полуфразе, т. к. тогда он теряет нить мыслей».

Нетрудно заметить, что из этих наблюдений нельзя сделать вывод о каком-либо расстройстве психики Ленина, в чем пытаются уверить нас его противники. Конечно, небольшие провалы в памяти, отсутствие прежней сосредоточенности и гибкости мысли указывают на заболевание сосудистой системы головного мозга. Но Владимир Ильич следит за своим состоянием, старается шутить. Нормальная реакция. Учтем, что в это время он диктовал несколько статей (о них еще будет речь), которые тоже считаются частью его «завещания». В них трудно усмотреть отсутствие здравого смысла, логики.

29 января секретарь Л. А. Фотиева записала, что Сталин спросил ее, «не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?.. Ответила – не говорю и не имею никаких оснований думать, что он в курсе дел».

Что означает этот разговор? То ли проницательность Ленина была так велика, что он догадывался, основываясь на предыдущем опыте, о ходе текущих дел в партийном аппарате. Не исключено, что, несмотря на запрет врачей, кто-то информировал его об этом. Кто? Скорее всего, секретарь Гляссер. Весьма вероятно, она симпатизировала Троцкому, у которого были неплохие отношения с ее мужем Сухановым.

Впрочем, возможно, кое-что ему она «по секрету» сообщала, а о чем-то он и сам догадывался. Во всяком случае, как мы уже говорили, нельзя считать спонтанными ни его добавление к письму съезду от 24 декабря, ни, тем более, приведенную выше совершенно секретную и весьма резкую записку в адрес Сталина.

Она адресована «лично», хотя и с копией, предназначенной для Зиновьева и Каменева. Выходит, эти два члена Политбюро вели «конспиративные» разговоры с Надеждой Константиновной, обсуждая, в частности, поведение Сталина. Мог ли Ленин от них узнать о ссоре Сталина с Крупской? Трудно сказать. В то время они не были сторонниками Троцкого. Конечно, политики могут иметь какие-то свои, нам не понятные основания для тех или иных поступков. И все-таки, вряд ли «компромат» на Сталина исходил от них (если только в тот момент у них с Троцким не было тайного сговора).

4 февраля, как отметила М. А. Володичева, Владимир Ильич диктовал продолжение статьи «Лучше меньше, да лучше» больше получаса. «Вид свежий, голос бодрый… Надежда Константиновна передала мне, что у него был немецкий доктор (Ферстер), который наговорил ему много приятных вещей, разрешил гимнастику, прибавил часы для диктовки статей, и что Владимир Ильич был очень доволен». Однако после двухчасового перерыва его состояние ухудшилось: «Темп диктовки был медленнее обычного. Компресс на голове. Лицо побледнело. Видимо, устал».

На следующий день ему лучше не стало. Диктовал медленно, а после очередной запинки сказал:

– Что-то у меня сегодня не гладко, не бойко идет.

Вечером того же дня он работал 20 минут, был относительно бодр, хотя говорил медленно, жестикулируя левой рукой и перебирая пальцами правой.

Лечащий врач в эти дни отметил, что у Ленина наблюдались «сперва незначительные, а потом и все более глубокие, но всегда только мимолетные нарушения речи… Владимиру Ильичу было трудно вспомнить то слово, которое ему было нужно, то они проявлялись тем, что продиктованное им секретарше он не был в состоянии прочесть, то, наконец, он начинал говорить нечто такое, что нельзя было совершенно понять».

Последнее замечание злопыхатели немедленно перетолковали как указание на бред безумца. Но в действительности наблюдалось расстройство речи, а не умственной деятельности. Это разные вещи. Нечто подобное происходит с теми, кто перенес инсульт, затронувший речевой центр, расположенный в левом полушарии головного мозга. Эти люди не теряют даже чувства юмора, хотя внятно говорить не могут.

У Ленина вновь и вновь наступали периоды улучшения состояния. Он упорно принимался за работу, диктуя свои статьи. 7 февраля, запнувшись на словах «и чем круче эта революция», несколько раз их повторил и засмеялся:

– Тут я, кажется, завяз окончательно, так и отметьте – завяз на этом самом месте!

Болезнь его протекает пульсациями. 12 февраля он не может работать из-за сильных головных болей, и врачи вновь категорически запрещают ему читать газеты. А уже днем 14-го Фотиева записывает: «Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже». Но вечером: «Вызвал снова. Затруднялся речью, видимо, устал».

Кому это выгодно?

В конце февраля здоровье Ленина, судя по всему, несколько улучшилось. Он смог продиктовать сравнительно большую статью «Лучше меньше, да лучше». Кроме того, в зоне его внимания была национальная проблема.

И вот 5 марта произошло резкое и решающее обострение болезни, теперь уже без сколько-нибудь значительных улучшений в дальнейшем. Вряд ли можно сомневаться, что не случайно это событие совпало с гневным письмом Сталину, которое он тогда начал писать, но отложил, сказав, что у него сегодня что-то плохо выходит.

Одновременно он просил Троцкого выступить на Пленуме ЦК партии по «грузинскому делу». Возможно, Владимир Ильич вновь решил критиковать Сталина за русский великодержавный шовинизм. Это стало бы более веским основанием для снятия его с поста генсека.

Но Лев Давидович не был таким простачком, чтобы демонстрировать перед делегатами съезда свои претензии на высшую ступень власти и соперничество со Сталиным. Тем более когда это произошло бы на фоне «озвучивания» ленинских тезисов по национальному вопросу. Будучи хитроумным политиком, Троцкий отклонил предложение Владимира Ильича, сославшись на болезнь.

6 марта, закончив письмо Сталину, Ленин почувствовал себя плохо. Надежда Константиновна просила секретаря не пересылать письмо (возможно, она считала, что инцидент исчерпан, и не желала вновь обострять отношения с Иосифом Виссарионовичем). Однако на следующий день Володичева, переговорив с Каменевым, настояла на том, чтобы распоряжение Владимира Ильича было выполнено. (Не она ли сообщила Ленину о былой ссоре Сталина с Крупской?)

Сталин ответил тотчас. Его ответ не был сразу передан Ленину, который серьезно заболел.

* * *

Итак, судя по всему, известие о конфликте Сталина с Крупской, полученное Лениным с опозданием на два месяца, нанесло сильный удар, прежде всего, по нему. Вряд ли Надежда Константиновна, по какой-то непонятной причине вдруг припомнив давнюю обиду и решив отомстить Генеральному секретарю, рискнула бы пожертвовать ради такого сомнительного удовольствия здоровьем мужа.

В принципе, она могла решиться на такой шаг. Но это произошло бы не из-за личной неприязни (мелочность была ей чужда), а только из каких-то политических соображений.

Предположим, она была твердо уверена, что надо непременно, отбросив все сомнения и не считаясь со здоровьем мужа, снять Сталина с его поста. Но откуда бы взялась у нее такая уверенность и решимость? И ради кого она совершила бы поступок, способный повредить Ильичу? Был только один претендент на верховную власть – Троцкий. Она относилась к нему с уважением, не более того.

Так кто же и ради чего решился нанести «двойной удар» – и по Ленину, и по Сталину? Точнее даже так: невзирая на возможные тяжелые последствия для здоровья Ленина, восстановить его против Сталина, чтобы снять его с поста Генерального секретаря партии на предстоящем съезде ВКП(б)?

А может быть, Сталин из опасения, что из-за ленинской рекомендации, изложенной в письме к съезду, будет лишен поста генсека, специально использовал свой конфликт с Крупской для того, чтобы нанести смертельный удар по ее мужу? Некоторые авторы вполне серьезно оценивают такую возможность как весьма вероятную. При этом они ссылаются на страшное коварство, бесчеловечную жестокость и восточную хитрость Иосифа Виссарионовича.

Данная версия выглядит по меньшей мере глупой. Как, при всем своем хитроумии, мог этот злодей предугадать резкое ухудшение здоровья Ильича после получения им известия о ссоре Сталина и Крупской? Созвал предварительно консилиум врачей? Тут ведь надо было действовать наверняка. Проще всего было предугадать возмущение Ильича. Кстати, так и произошло; сначала возмущенное письмо, а только затем нервный срыв и ухудшение здоровья.

Учтем и то, что Ленин не счел нужным писать дополнительное письмо к съезду, а ограничился сугубо личным частным посланием. О том, что Сталин груб и способен злоупотреблять властью, он написал раньше.

Но главное даже не это. Ведь Владимир Ильич вовсе не собирался обнародовать свое «завещание» (кажется, это Надежда Константиновна уже после его смерти назвала данные документы «политическим завещанием Ленина). Следовательно, Сталин был заинтересован в том, чтобы здоровье Ильича не ухудшалось, ибо в противном случае «завещание» было бы опубликовано. При этом Сталину было целесообразно как можно мягче обходиться с Крупской и ни в коем случае не вступать в конфликт с Лениным.

Если бы Сталин подозревал Крупскую в кознях против него, или же она считала его виновным, хотя бы отчасти, в обострении болезни Ленина, то после его смерти отношения между ними стали по меньшей мере натянутыми. Этого не произошло. Судя по всему, она не была злопамятной и полагала, что былой конфликт со Сталиным давно исчерпан.

Крупская в конце 1924 года, написав первые главы воспоминаний о Ленине, послала рукопись Сталину. В сопроводительной записке призналась: «Это я написала с маху и, признаться, не могла перечесть… Напишите, пожалуйста, что думаете… Простите, что обращаюсь к Вам с этой личной просьбой, но что-то не могу сама решить. Но писать воспоминания я могу только так».

Ответ Сталина: «Надежда Константиновна! Прочитал Ваши воспоминания залпом и с удовольствием. Нужно обязательно напечатать, по возможности без изменений».

На мой взгляд, имеется наиболее вероятный и обоснованный ответ на вопрос, кому было выгодно до предела обострить отношения Ленина со Сталиным. В этом был заинтересован прежде всего, если не исключительно, Троцкий. Кто ему помогал? Скорее всего, либо Гляссер, Володичева, либо Фотиева.

Понимая, что подобное серьезное обвинение должно быть более точно аргументировано, не настаиваю, что предложенная версия единственно верная. Любая вероятность, пусть даже и большая (скажем, 90%), все-таки не достоверность.

Существует непонятный перерыв в записях дежурных секретарей Ленина как раз на конец февраля – начало марта. Вряд ли никто из них не счел нужным отмечать свои наблюдения. В это время он диктовал статью «Лучше меньше, да лучше», где нет намека на сильное раздражение по какому-нибудь поводу; нет высказываний против Сталина (вообще не упомянуто ни одной фамилии).

В 45-м томе полного собрания сочинений Ленина в конце этой его последней работы указано: «Печатается по записи секретаря (машинописный материал)», но фамилия не приведена. Можно предположить, что та, кому диктовал Владимир Ильич, «проговорилась» о ссоре Крупской со Сталиным. Тогда Ленин мог потребовать от жены пояснений и затем написал гневное письмо генсеку.

Пожалуй, только кто-то из секретарей, а не Надежда Константиновна, мог (могла) сначала намекнуть Ленину на грубое поведение Сталина (в конце 1923 года, когда он счел нужным дополнить письмо к съезду – в пользу Троцкого, и в начале марта, когда ему стали известны подробности ссоры, да еще, возможно, в преувеличенном виде). Зиновьев и Каменев в тот период были настроены против Троцкого. Хотя, как знать, видя растущий авторитет Сталина, кто-то из них мог попытаться воспрепятствовать этому, используя веское мнение Ленина.

Вновь повторю: конфликт между тяжело больным, с малыми надеждами на выздоровление бесспорным лидером партии и государства с генсеком был выгоден прежде всего, если не единственно, Льву Давидовичу. Он понимал, что если на предстоящем съезде не удастся снять Сталина, то тот еще более укрепит свою власть и постарается в скором времени окончательно подорвать его позиции в партийном руководстве. Другого благоприятного момента сохранить свой авторитет и подняться на высшую ступень в партийной иерархии у Троцкого могло и не быть.

В начале 1923 года практически все в руководстве партии сознавали, что даже если Ленин будет жив, то его здоровье никогда уже не будет таким, как прежде, и работать в полную силу он уже не сможет. А только так требовалось действовать руководителю партии и государства в то трудное для страны и народа время.

Кто заменит Ленина? Этот вопрос был чрезвычайно актуальным и важным. Приобретало существенное значение его собственное мнение о том, кого он сам считает своим преемником. И это, безусловно, прекрасно понимал Троцкий.

Если он и организовал «компромат» на Сталина, то ничего особо злодейского в этом нет. Он действовал как профессиональный политик и весьма честолюбивый человек. Никаких оснований заботиться о здоровье Ленина у него не было. Он привык использовать людей как средство для достижения своих целей. Вряд ли случайно Политбюро уполномочило Сталина, а не кого-то другого (например, Троцкого) следить за соблюдением Лениным режима, рекомендованного врачами.

Лениниана Троцкого

Едва ли самая большая и чрезвычайно важная загадка «политического завещания» связана с тем, что оно сравнительно быстро – несмотря на запрет Ильича! – стало известно некоторым членам Политбюро, после чего была спровоцирована серьезная ссора между Лениным и Сталиным.