Богема

– Знаете что, – обратилась дама с кольцом к бывшему военному, – у меня к вам деловое предложение. Кольцо – это пустяки, на мелкие расходы. У меня есть кое-что другое. Если вы сможете срочно ликвидировать это, я возьму вас с собой в Париж.

Бывший военный задумался.

– Я согласен, – произнес он после небольшой паузы. – Разумеется, все расходы по моей поездке я вам возмещу во Франции. Там у меня…

– Это не имеет значения, – перебила его дама, – лишь бы добраться до Парижа.

Ее подруга, грустно слушая этот разговор, хотела сказать что-то, но, видимо, раздумала и промолчала.

Тем временем Кожебаткин продолжал теребить расписку Есенина и повторял:

– Это черт знает что такое!

– Не волнуйтесь, все уладится. – Я старался успокоить его.

– О, если бы это вам удалось! Понимаете, я хотел издать эту книгу особенным образом, на роскошной бумаге… Таких изданий теперь нет в России. Это было бы образцовое издание.

– А вот он и сам идет сюда. – Я протянул руку в сторону подходившего к нам Есенина.

За ним мягкой, вкрадчивой походкой, похожей на поступь кошки, собирающейся съесть мышь, шел поэт Клюев. Опустив глаза, сложив белые, пухлые, как у архиерея, руки на животе, он, казалось, занят был только тем, как бы пройти незамеченным, а между тем каждый его жест был направлен к тому, чтобы обратить на себя внимание. Одет он был в поддевку, из-под которой скромно выглядывала голубая ситцевая рубаха с крапинками.

Увидев нас, Есенин замахал рукой. Присутствие Кожебаткина, по-видимому, нисколько его не смутило. Подойдя к столику, он как ни в чем не бывало поздоровался и весело сказал:

– А мы сидели в другом конце комнаты и не видели вас. Николай вот из Питера приехал.

Клюев, стоя рядом с Есениным, к удивлению спекулянтов и их разряженных дам, отвешивал всем низкие поклоны, три раза истово перекрестился и лишь после этого решил сесть к нам за стол, улыбнувшись мне одними глазами. Мы были хорошо знакомы. А издателя окинул быстрым взглядом.

– Кожебаткин, знакомьтесь, это мой друг Клюев, – сказал Есенин.

Александр Мелентьевич привстал со своего места.

– Клюев! Я очень, очень рад. Ваши стихи…

– Будет врать! – перебил Есенин. – Ничьих стихов ты не любишь, просто у тебя издательский зуд.

– Я стихов не пишу, – певучим голосом, растягивая букву «о», точно резину, произнес Клюев, – бросил…

– Позвольте! – воскликнул Кожебаткин. – Но ведь только что вышел сборник ваших стихов!

– Ну, это так, – неопределенно ответил поэт.

– Да ты ему не верь, – засмеялся Есенин. – Он самому себе не верит! Ни одного слова правдивого не скажет…

Клюев посмотрел на него своими как бы умышленно обесцвеченными глазами и вдруг, изменив протяжный тон на скороговорку, произнес быстро и ловко, точно осыпая противника ударами:

– Ну, ну, а правда-то какая, какая правда, скажи, а? Ты ее видел, да? Щупал, трогал? Что она – как девкина грудь или как бычачий хвост?

Есенин, щуря свои лукавые глаза, заливался звонким смехом.

– Боже мой! До чего я его люблю, – говорил он сквозь смех, – и до чего ненавижу! Шельма, скот, божий человек.

– А ты, Сережа, брось Бога-то гневить, – снова перешел на протяжный тон Клюев.

– Так ты ж в Бога не веришь, – дразнил его Есенин.

– Я, может быть, и не верю, а сердце верит.

В это время к нам подошла Ольга Павловна.

– Вы будете обедать?

– Уже заказали Марии Павловне, – ответил я за всех.

– Чем вы нас будете сегодня кормить? – спросил Есенин.

– Сегодня замечательные слоеные пирожки, вами любимые. Ваша компания уместится за одним столом? Не будет тесно?

– В тесноте, да не в обиде.

– А вам тоже обед? – обратилась она к Клюеву.

Тот поднял на нее свои светло-серые глаза. На одну секунду их зрачки встретились. Произошла какая-то таинственная перекличка в бездонных глубинах глаз того и другого.

Его глаза были скорее приятны, ее – отталкивающи. Но я заметил (или это так показалось), что между ними было что-то общее.

После небольшой паузы Клюев ответил:

– Мне дайте стакан холодной воды.

Ольга Павловна натянула на свои тонкие змеиные губы «светлую улыбку». Есенин фыркнул. Клюев отнесся ко всему этому с невозмутимым спокойствием.

– Я уже откушал, – пояснил он, – а пью я только воду.

– Врешь, – захохотал Есенин. – Ты дуешь водку и чай, черный, как чернила.

– Может, и пил, да перестал, – небрежно бросил Клюев и три раза мелко-мелко перекрестил рот.

– Сергей Александрович, – произнес наконец давно приготовленную фразу Кожебаткин, – когда я смогу получить от вас рукопись?

– В самое ближайшее время.

– Это очень неопределенно, – нахмурился издатель.

– Послушай, Сережа, – тут я вмешался в разговор, – ты дурака не валяй. Александр Мелентьевич мне все рассказал.

– А ты чего лезешь? Адвокатом нанялся?

– Ты его не обижай, – запел Клюев, обращаясь к Есенину, – он у нас такой хрупкий, как сахарный ангелочек.