Богема

– Ну что такое? – грубо спросил он, подходя к дверям. – Что? Хорошо. Сейчас. Сейчас.

Подойдя ко мне, он таинственно прошептал:

– Постарайся незаметно выйти в коридор. Там тетя. Хочет с тобой поговорить. Я сейчас приду.

Я вышел из комнаты. В коридоре была тетушка Ройзмана. Глаза ее шмыгали во все стороны, точно выискивая воров, сговорившихся ее обокрасть. Такая подозрительность была чудовищна. Казалось, она не доверяет собственным пальцам: красные, напыжившиеся, они имели такой вид, будто были удручены тем, что не могли друг за другом шпионить. Слащаво улыбаясь (эта слащавость была похожа на легкий слой сахарной пудры на лужице касторового масла), она пригласила меня пройти в столовую таким таинственным голосом, как будто дело шло о тайном заговоре. В этот момент из комнаты выбежал Мотя.

– Ты еще здесь! – сказал он, хватая меня за рукав. – Идем, идем, подкрепимся немного.

В первую минуту я ничего не понял, но когда вошел в столовую, увидел в сборе всю семью Матвея, и мне стало неприятно. Она состояла из дедушки, тетушки и двух старших братьев Моти, с тупыми ватными лицами приказчиков.

– Я не хочу есть, – сказал я.

– Ну что ты! Съедим по одной котлетке, а? – И Мотя щелкнул языком.

– Слушайте, – заговорил старик Ройзман, наклоняясь к моему уху, – мой внук говорит, что вы хороший поэт, а?

– Не знаю. – Я натянуто улыбнулся.

– О, мой внук даром не станет говорить. Послушайте, научите его писать стихи, а? Вот вам котлетка, кушайте. На масле сливочном… Теперь сливочное масло не везде встретишь…

– А что с Соней? – спросил у меня шепотом Матвей. – Я ее звал закусить, она отказалась. И сегодня какая-то чудная.

– Не знаю, – ответил я. – Кончай лопать, там все-таки ждут, неудобно.

– Ничего, – засмеялся Ройзман, – не замаринуются.

Мы возвратились в комнату. Начали составлять списки. Как я и предполагал, это была сплошная комедия, так как Матвей заранее наметил всех членов правления. Мне стоило больших трудов уговорить его включить туда Клюева. Ройзман подсчитал число голосов: было ясно, что его списку обеспечено большинство.

Соня сидела в углу, молчаливая, чем-то подавленная. Когда мы вышли из квартиры, я спросил:

– Что с вами, Соня? Может быть, я не так выполнил ваше поручение?

– Нет, нет, что вы. Я так благодарна.

Она сжала мне руку. Мы шли по Воздвиженке. Скрипел снег. Крепчал мороз.

– Сегодня должно решиться, – прошептала она. – Рюрик, мне почему-то страшно. Вы никогда не думали, как страшна жизнь? И чем яснее небо, прозрачнее воздух, тем страшнее. Знаете что, – сказала она вдруг совсем другим голосом – бодрым, веселым и насмешливым, – я, может быть, к нему и не пойду.

Беспокойное утро

Погода была пасмурная. Вставать не хотелось, я собирался перевернуться на другой бок и с изумлением заметил, что за окном будто зажгли лампу. Приподнялся и увидел, что кто-то снял мутную пелену тумана. Луч солнца, как вырвавшийся из класса школьник, шаловливо запрыгал по всем предметам комнаты, которые попадались на глаза. Я уже не чувствовал сонливости, встал и быстро отдернул неприхотливую занавеску. Будет погожий день. В эту минуту в дверь кто-то забарабанил кулаком.

– Рюрик, ты еще дрыхнешь? Нашел время спать. Снимай засовы с ворот. Ошеломляющая новость! – взволнованно тараторил Ройзман.

– Матвей, не ломай дверь.

– Если не откроешь, сломаю. Новость дороже двери! .

Я впустил гостя и усадил его в единственное соломенное кресло, обтянутое вылинявшим куском ситца. Он поморщился:

– Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты выбросил эту дрянь. Лучше уж табуретку поставить.

– Матвей! Сразу видно, что ты буржуй.

– Буржуй? Да я бы их всех на гильотину отправил. Просто не люблю дешевую мебель.

– А где твоя ошеломляющая новость?

Холеной рукой Ройзман ударил себя по лбу.

– К черту мебель, и дрянную, и хорошую! Тут такое творится, что голова лопается, как спелый арбуз. Под наше кафе подложена мина.

– Мина? – Я удивился.

– Настоящая мина. Как еще назвать интригу, которую плетут футуристы.

– Какие футуристы?

– Твои любимчики. С кем ты носился, кого восхвалял и защищал от критиков.

– Матвей, ты говоришь чепуху.

– Хороша чепуха, которая может взорвать наше кафе.

– Да говори толком.

– Ты меня не перебивай! Три столпа футуризма, я бы назвал их столбами, – Каменский, Маяковский и Бурлюк – исподтишка организовали кафе в Настасьинском переулке, почти на углу Тверской. Что это означает?

– То, что в Москве будет еще одно кафе.

– Ты или притворяешься простачком, или я уже не знаю, как это назвать.

– А что?

– Пойми же, ребенок, Москва – не Париж. Мы прогорим, если будет еще кафе.

– Ну почему мы, а не они?!

– Вот здесь-то мина и зарыта. Во-первых, они закатили такую рекламу, что чертям жарко станет.

– А во-вторых, ты паникер, Матвей!

– Ты опять меня перебиваешь! Во-вторых, они привлекли самого Луначарского. Объявлены его выступления. Публика повалит туда, а мы останемся на бобах.

– Какой же это крах, если останутся бобы.

Ройзман вскочил и отшвырнул ногой соломенное кресло.