Цветы зла

– В общем-то, да, – не стал темнить Евгений Александрович.

– А как там Маша? Как, короче, живете?

– Правду сказать или соврать?

– Соври.

– Ну, тогда хреново. Никак мы с ней не стыкуемся…

– Понимаю… – хмыкнул Паша. – Но чтобы там ни было, ты ее не обижай. Понятно говорю или по буквам объяснить?

Смирнов хотел съязвить: "Не волнуйся, тестюшка", – но сдержался – с прямолинейными гангстерами, как он знал из горького своего опыта, шутить опасно.

– А я не обижаю, – стараясь придать голосу спокойствие, сказал он. – А вот Маша частенько скалкой по кухонному столу постукивает, на меня пристально глядя…

– Безработный что ли? – угадал Паша Центнер.

– Да…

– Значит, на ее деньги живешь…

Смирнов не смог сдержаться.

– Практически, – ответил он в секунду наадреналинившись. – Однако все чаще и чаще подумываю идти торговать на рынке мороженой рыбой. Я думаю, у меня получится – три языка знаю, людей тоже, пошутить и раскрутить покупателя запросто смогу. Если дело пойдет, Машу подключу, будем на пару работать. Летом в белых халатах, зимой в черных валенках по колено. Помнишь телефильм, в котором известная модель делает ход конем? Ну, сначала становится рыбной торговкой, а потом выскакивает в дамки? То есть цепляет банкира, знатного, очень богатого и, вдобавок, красивого? Может, и я кого подцеплю, банкиров сейчас хоть пруд пруди…

– Не надо мойвы и банкиров-гомиков. Давай лучше ко мне, найду тебе местечко не пыльное, но денежное и сухое, то бишь без мокроты.

– Да нет, спасибо… Я сам как-нибудь.

– Да ты не бойся, найдем что-нибудь подходящее. По компьютерному делу или рекламе.

– Рекламе!? "Замочим и отмоем по лучшим российским стандартам. Похороны за счет исполнителя"?

– Мы не только этим занимаемся…

– Да нет, спасибо. Работа у вас больно опасная и ума определенного требует. Не потяну я… Если бы все ваши такими, как ты, были, может быть, и пошел бы, а так – нет.

– Это ты прав. У нас ля-ля-тополя не любят. И больно умных тоже. Ну, хорошо. Как говорится, наше дело предложить – ваше отказаться. Пока, дорогой. Если что – звони, помогу по старой памяти.

Положив трубку, Смирнов послонялся по квартире, затем уселся на свое кресло (напротив Марьи Ивановны) и, отчаявшись согнать с лица комкавшую его нехорошую улыбку, сказал:

– Беспокоится о тебе Паша. Сказал, что пасть мне порвет, если я хоть как-то тебя обижу… Ты меня понимаешь?

Марья Ивановна молчала. Она понимала, что ни одному мужчине не покажется сахаром супружеская жизнь с женщиной, которую нельзя, которую опасно обидеть. Которую безрассудно охарактеризовать метким словом, к которой опасно демонстративно повернуться спиной и так далее вплоть до невозможности влепить отрезвляющую пощечину или просто оттолкнуть от себя подальше.

– Понимаешь… Ты все понимаешь, – проговорил Евгений Александрович, глубже проваливаясь в кресло.

– Неужели ты думаешь, что я побегу к этому человеку на тебя жаловаться? – Марья Ивановна с середины дня выглядела озабоченной – в обед супруг в порыве экономности отказался от черной икры, только-только привезенной из Дагестана, и осетрины оттуда же.

– А бежать тебе и не надо, – продолжал бухтеть заведенный Смирнов. – Он – зверь, он все нутром чувствует. Два часа назад я сказал тебе, что мы неоправданно много тратим на периодику и бытовую химию, ты надулась, и вот, через час он звонит и говорит мне отеческим голосом, что если ты хоть раз чихнешь на меня, то он на ленточки меня порежет!

– Не обманывай, он так не мог сказать!

– Какая разница, что он говорил и какие слова употреблял! Главное, я понял его кристально ясно.

Они замолчали. Пауза получилась тягучей и емкой, как свежевырытая могила.

– С таких вот ссор начинаются разводы, горе и одиночество… – через вечность раздался с самого ее дна придушенный голос Марьи Ивановны.

Потемневшие глаза женщины с тоской смотрели на Смирнова и в собственное будущее, маячившее за его спиной.

Евгений Александрович неожиданно испугался. "Жить без Маши? Как это!? Опять один? Опять всякие Юлии? Не-ет!"

– Ты считаешь, что нам надо срочно лечь в постель? – спросил он, наконец, вымученно улыбнувшись.

Марья Ивановна покивала. И расстегнула две верхние пуговки на халатике. Увидев ее грудь, Смирнов застыл. Затем попытался вспомнить, на какую тему он ссорился со своей женщиной, но не преуспел в этом.

…Через полчаса они, обнявшись, лежали в постели. Смирнова переполняли нежные чувства.

– Понимаешь, милый, ты должен примириться с отношением Паши ко мне, – сказала Марья Ивановна, когда содержание любви в его глазах достигло максимума. – Понимаешь, я для него своего рода…

– Последний шанс или крайняя маза… – подобревший Смирнов уразумевал мысли подруги с полуслова. – Потому он и не убил тебя тогда… Вместе со мной.

– Да…

– Я это сразу понял… Ты – луч света в его темном царстве.

– Да… Ты просто не представляешь, в каком мире он живет… Может быть, кому-то этот мир кажется вполне терпимым, интересным или даже единственным, но Паша смотрит на него своими глазами… И видит в людях только убийц, бандитов, иуд и извращенцев… Или слизняков и бледных подзаборных поганок.

– А в их детях – будущих убийц и бандитов. Или будущих слизняков и бледных поганок.

– Да… – согласилась Марья Ивановна, помрачнев. Она вспомнила, в который раз вспомнила, как сразу же после ее освобождения Центнер сказал в телефонном разговоре, что если в первый год совместной жизни со Смирновым она родит или забеременеет, то он ничего с собой сделать не сможет и уничтожит его.

– А ты для него последний шанс из всего этого выбраться. – Количество любви в глазах Смирнова изрядно сократилось.

– Нет у него этого шанса, он прекрасно это знает. Я для него – "квадратик неба синего и звездочка вдали". А он – пожизненно в своем мире заключенный. Когда мы еще жили, он понимал, что мы с ним, как ты выражаешься, в перпендикулярных мирах живем. Потому и не убил… Он хоть и зверь, но знает, что глупо убивать антилопу за то, что у нее глаза круглые…

– Все это хорошо… Но ведь без ссор мы жить не сможем. Жизнь без ссор – это тоска, это равнодушие, это мирное сосуществование двух систем, это колодец, обреченный на высыхание… Да и как жить? Мне его глаза повсюду чудятся… Ну, сейчас не чудятся, но через полчаса точно почудятся.

– Нам просто надо занятие найти себе… Не как у тебя было, статейки гениальные писать в никому не нужные научные журналы, а настоящее. Ты не представляешь, как здорово жить, когда денежки капают. Денежки, которые ты заработал своим трудом, своей организованностью, своим умом… Ты никогда этого не понимал…

– Не понимал, потому что всю жизнь просидел на зарплате. И сейчас не особенно понимаю, как можно зарабатывать своим трудом, своей организованностью, своим умом. Ты прекрасно знаешь, что такое организовать сейчас дело. Это надо идти к какому-нибудь "паше", просить у него денег, договариваться… И что из этого получится? Как только он тебя, красавицу, увидит, дельную красавицу, у него в мозгах и еще в одном месте сразу же начнутся перпендикулярные процессы… А без "паш" куда не пойди – везде три-четыре тысячи и ни сотней больше.

– Ну ладно, а что ты предлагаешь? Чего ты хочешь? – Марья Ивановна глядела на Смирнова, как на любимого, но сильно задержавшегося в развитии ребенка.

– Ты знаешь, я с завистью смотрю телефильмы о жизни пингвинов на Антарктиде, черных горилл на склонах Килиманджаро или горных козлов в Гималаях, – смущенно улыбнулся Евгений Александрович. – Я тоже хотел бы на чьи-то спонсорские деньги ездить с телекамерой по дальним континентам и снимать то, что с удовольствием смотрят те, которые не хотят или не могут разъезжать по свету…

– Это мы еще успеем. А сейчас нужно сделать так, чтобы денежки капали… Сделать, чтобы ты мог есть осетрину без всяких задних мыслей.